Неточные совпадения
— И писарь богатимый… Не разберешь, кто кого богаче. Не житье им здесь, а масленица… Мужики богатые, а земля — шуба шубой. Этого и званья нет, штобы навоз вывозить
на пашню: земля-матушка сама родит. Вот какие места здесь… Крестьяны государственные, наделы у них
большие, — одним елевом, пшеничники. Рожь сеют только
на продажу… Да тебе-то какая печаль? Вот привязался человек!
На него с одной стороны глядит
большими окнами двухэтажный нештукатуренный каменный дом с террасой, а с другой — расположился плотный ряд хозяйственных пристроек: амбары, конюшни, каретники, сеновалы.
Калитка отворяется, и во двор въезжает верхом
на вороной высокой лошади молодой человек в черкеске, папахе и с серебряным
большим кинжалом
на поясе. Великолепная вороная лошадь-степняк, покачиваясь
на тонких сухих ногах, грациозно подходит
на середину двора и останавливается. Молодой человек с опухшим красным лицом и мутными глазами сонно смотрит
на старика в халате.
Они
большею частью проживали по своим салотопенным заимкам, приютившимся
на реке Ключевой выше и ниже города.
— Вот ращу дочь, а у самого кошки
на душе скребут, — заметил Тарас Семеныч, провожая глазами убегавшую девочку. — Сам-то стар становлюсь, а с кем она жить-то будет?.. Вот нынче какой народ пошел: козырь
на козыре. Конечно, капитал будет, а только деньгами зятя не купишь, и через золото
большие слезы льются.
— Особенное тут дело выходит, Тарас Семеныч. Да… Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут
большой вышел… Там еще,
на заводе, познакомился он с одною девицей… Ну, а она не нашей веры, и жениться ему нельзя, потому как или ему в православные идти, или ей в девках сидеть. Так это самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
Старик Колобов зажился в Заполье. Он точно обыскивал весь город. Все-то ему нужно было видеть, со всеми поговорить, везде побывать. Сначала все дивились чудному старику, а потом привыкли. Город нравился Колобову, а еще
больше нравилась река Ключевая. По утрам он почти каждый день уходил купаться, а потом садился
на бережок и проводил целые часы в каком-то созерцательном настроении. Ах, хороша река, настоящая кормилица.
Пораздумавшись, старик решил, что нужно съездить
на устье Ключевой, до которого от Заполья не
больше верст шестидесяти.
Такое поведение, конечно,
больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в одну руку с ней все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет
на день,
на два. Когда он показывался где-нибудь
на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в одну комнату и запирались
на ключ.
Видались
больше по праздникам да
на именинах.
Другие называли Огибенина просто «Еграшкой модником». Анфуса Гавриловна была взята из огибенинского дома, хотя и состояла в нем
на положении племянницы. Поэтому
на малыгинскую свадьбу Огибенин явился с
большим апломбом, как один из ближайших родственников. Он относился ко всем свысока, как к дикарям, и чувствовал себя
на одной ноге только с Евлампией Харитоновной.
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать
большие дела!.. Да, очень
большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный, и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите
на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства не пошел, или скромно орудует
на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в том, что я русский немец… да!
Этот Шахма был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию с купцами и разным начальством. О его богатстве ходили невероятные слухи, потому что в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые платил с чисто восточным спокойствием. По наружности это был типичный жирный татарин, совсем без шеи, с заплывшими узкими глазами. В своей степи он делал
большие дела, и купцы-степняки не могли обойти его власти. Он приехал
на свадьбу за триста верст.
Последними уже к
большому столу явились два новых гостя. Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба попали
на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с
большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно было их посадить.
Появление старика Колобова в Суслоне было целым событием. Теперь уж все поняли, зачем птица прилетела. Всех
больше волновался мельник Ермилыч, под рукой распускавший нехорошие слухи про старика Колобова. Он боялся сильного конкурента. Но Колобов сам пришел к нему
на мельницу в гости, осмотрел все и сказал...
Большой сибирский тарантас тяжело вкатился
на двор, а писарь выскочил
на крыльцо со свечой в руках.
Теперь роли переменились. Женившись, Галактион сделался совершенно другим человеком. Свою покорность отцу он теперь выкупал вызывающею самостоятельностью, и старик покорился, хотя и не вдруг. Это была серьезная борьба. Михей Зотыч сердился
больше всего
на то, что Галактион начал относиться к нему свысока, как к младенцу, — выслушает из вежливости, а потом все сделает по-своему.
— Постой, родитель… Знаешь, как
большую рыбу из воды вытаскивают: дадут ей поводок, она и ходит, а притомилась — ее
на берег.
Больше всего Галактион был доволен, что отец уехал
на заводы заканчивать там свои дела и не мешался в дело.
— А вы того не соображаете, что крупчатка хлеб даст народам? — спросил писарь. — Теперь
на одной постройке сколько народу орудует, а дальше —
больше. У которых мужичков хлеб-то по три года лежит, мышь его ест и прочее, а тут
на, получай наличные денежки. Мужичок-то и оборотится с деньгами и опять хлебца подвезет.
Были приглашены также мельник Ермилыч и поп Макар. Последний долго не соглашался ехать к староверам, пока писарь не уговорил его. К самому новоселью подоспел и исправник Полуянов, который обладал каким-то чутьем попадать
на такие праздники. Одним словом, собралась
большая и веселая компания. Как-то все выходило весело, начиная с того, что Харитон Артемьевич никак не мог узнать зятя-писаря и все спрашивал...
—
На одну восьмую копейки с пуда
больше, чем
на рынке… Это… это составит за пять тысяч пудов ровно шесть рублей двадцать пять копеек. Кажется, я выражаюсь ясно? Ведь деньги не валяются
на дороге?
Мысль открыть сбыт своей крупчатке в «Расею» очень понравилась Михею Зотычу, и он с
большим удовольствием отпустил Галактиона съездить в Казань, Рыбинск, Саратов и Нижний, чтобы
на месте познакомиться с делами.
— Да и радоваться нечему. Из маленького дела не выскочишь. Мне, собственно, и делать
на мельнице
больше нечего.
А есть такое дело, которое ничего не боится, скажу
больше: ему все
на пользу — и урожай и неурожай, и разорение и богатство, и даже конкуренция.
— Э, дела найдем!.. Во-первых, мы можем предоставить вам некоторые подряды, а потом… Вы знаете, что дом Харитона Артемьича
на жену, — ну, она передаст его вам: вот ценз. Вы
на соответствующую сумму выдадите Анфусе Гавриловне векселей и дом… Кроме того, у вас уже сейчас в коммерческом мире есть свое имя, как дельного человека, а это
большой ход. Вас знают и в Заполье и в трех уездах… О, известность — тоже капитал!
Вернувшись домой, Галактион почувствовал себя чужим в стенах, которые сам строил. О себе и о жене он не беспокоился, а вот что будет с детишками? У него даже сердце защемило при мысли о детях. Он
больше других любил первую дочь Милочку, а старший сын был баловнем матери и дедушки. Младшая Катя росла как-то сама по себе, и никто не обращал
на нее внимания.
Отправляясь в первый раз с визитом к своему другу Штоффу, Галактион испытывал тяжелое чувство. Ему еще не случалось фигурировать в роли просителя, и он испытывал
большое смущение. А вдруг Штофф сделает вид, что не помнит своих разговоров
на мельнице? Все может быть.
— Будем устраиваться… да… — повторял Штофф, расхаживая по комнате и потирая руки. — Я уже кое-что подготовил
на всякий случай. Ведь вы знаете Луковникова? О, это
большая сила!.. Он знает вас. Да… Ничего, помаленьку устроимся. Знаете, нужно жить, как кошка: откуда ее ни бросьте, она всегда
на все четыре ноги встанет.
Поднявшись по лестнице во второй этаж, они прошли куда-то направо, откуда доносился гул споривших голосов.
Большая комната, затянутая табачным дымом, с длинным столом посредине, походила
на железнодорожный буфет.
На столе кипело два самовара, стояла чайная посуда, а кругом стола разместились представители местного самоуправления.
Чай продолжался довольно долго, и Галактион заметил, что в его стакане все
больше и
больше прибавляется рому. Набравшаяся здесь публика произвела
на него хорошее впечатление своей простотой и откровенностью. Рядом с Галактионом оказался какой-то ласковый седенький старичок, с утиным носом, прилизанными волосами
на височках и жалобно моргавшими выцветшими глазками. Он все заглядывал ему в лицо и повторял...
Галактиона удивило, что вся компания, пившая чай в думе, была уже здесь — и двое Ивановых, и трое Поповых, и Полуянов, и старичок с утиным носом, и доктор Кочетов. Галактион подумал, что здесь именины, но оказалось, что никаких именин нет. Просто так, приехали — и делу конец. В
большой столовой во всю стену был поставлен громадный стол, а
на нем десятки бутылок и десятки тарелок с закусками, — у хозяина был собственный ренсковый погреб и бакалейная торговля.
Он схватил ее и привлек к себе. Она не сопротивлялась и только смотрела
на него своими темными
большими глазами. Галактион почувствовал, что это молодое тело не отвечает
на его безумный порыв ни одним движением, и его руки распустились сами собой.
— А вот и нет… Сама Прасковья Ивановна. Да… Мы с ней
большие приятельницы. У ней муж горький пьяница и у меня около того, — вот и дружим… Довезла тебя до подъезда, вызвала меня и говорит: «
На, получай свое сокровище!» Я ей рассказывала, что любила тебя в девицах. Ух! умная баба!.. Огонь. Смотри, не запутайся… Тут не ты один голову оставил.
— Это ваше счастие… да… Вот вы теперь будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены, начали бы глотать
большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков, и все
на одну колодку… да. Хоть ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
К Ечкину старик понемногу привык, даже
больше — он начал уважать в нем его удивительный ум и еще более удивительную энергию. Таким людям и
на свете жить. Только в глубине души все-таки оставалось какое-то органическое недоверие именно к «жиду», и с этим Тарас Семеныч никак не мог совладеть. Будь Ечкин кровный русак, совсем бы другое дело.
«Неорганизованную девочку»
больше всего интересовала невиданная никогда обстановка, особенно картины
на стенах, статуэтки из бронзы и терракоты, а самое главное — рояль.
Так началась семейная жизнь Галактиона в Заполье. Наружно он помирился с женой, но это плохо скрывало глубокий внутренний разлад. Между ними точно выросла невидимая стена. Самым скверным было то, что Галактион заметно отшатнулся от Анфусы Гавриловны и даже
больше — перешел
на сторону Харитона Артемьича.
Его охватывало жгучее раскаяние только при виде детей,
на которых
больше всего сказывался тяжелый семейный разлад.
В течение целых пятнадцати лет все художества сходили Полуянову с рук вполне благополучно, а робкие проявления протеста заканчивались тем, что жалобщики и обиженные должны были выкупать свою строптивость новою данью. Одним словом, все привыкли к художествам Полуянова, считая их неизбежным злом, как градобитие, а сам Полуянов привык к этому оригинальному режиму еще
больше. Но с последним казусом вышла
большая заминка. Нужно же было сибирскому исправнику наскочить
на упрямого сибирского попа.
Разлакомившись легкой добычей, Полуянов захотел проделать такую же штуку с Малыгиными и Булыгиными. Но здесь получилась
большая ошибка в расчете. Харитон Артемьич даже обрадовался, когда Полуянов заявил подозрение
на Лиодора.
Вечером поздно Серафима получила записку мужа, что он по неотложному делу должен уехать из Заполья дня
на два. Это еще было в первый раз, что Галактион не зашел проститься даже с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль у Серафимы была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему
больше быть… Дети спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще был свет, и Серафима видела в окно, что сестра сидит у лампы с Агнией. Незачем было и заходить.
— Свое-то маленькое бросил, Галактион Михеич, а за
большим чужим погнался. С бритоусыми и табашниками начал знаться, с жидами и немцами смесился… Они-то, как волки, пришли к нам, а ты в ихнюю стаю забежал… Ох, нехорошо, Галактион Михеич! Ох, велики наши грехи, и конца им нет!.. Зачем подружию милую обидел? Чадо милое, не лютуй, не злобься, не впадайся в ненужную ярость, ибо великий ответ дадим
на великом судилище христове…
Вообще, как ни поверни, — скверно. Придется еще по волости отсчитываться за десять лет, — греха не оберешься. Прежде-то все сходило, как по маслу, а нынче еще неизвестно,
на кого попадешь. Вот то ли дело Ермилычу: сам
большой, сам маленький, и никого знать не хочет.
— Ах, какой ты! Со богатых-то вы все оберете, а нам уж голенькие остались. Только бы
на ноги встать, вот главная причина. У тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку с молитвой будем ходить. Только бы мало-мало в люди выбраться, чтобы перед другими не стыдно было. Надоело уж под начальством сидеть, а при своем деле сам
большой, сам маленький. Так я говорю?
Михей Зотыч лежал у себя в горнице
на старой деревянной кровати, покрытой войлоком. Он сильно похудел, изменился, а главное — точно весь выцвел. В лице не было ни кровинки. Даже нос заострился, и глаза казались
больше.
Галактион провел целый день у отца. Все время шел деловой разговор. Михей Зотыч не выдал себя ни одним словом, что знает что-нибудь про сына. Может быть, тут был свой расчет, может быть, нежелание вмешиваться в чужие семейные дела, но Галактиону отец показался немного тронутым человеком. Он помешался
на своих мельницах и
больше ничего знать не хотел.
— Мне почему-то кажется, что мы будем
большими друзьями, — проговорил однажды Стабровский, пытливо глядя
на Галактиона. — Одним словом, вы будете нашим вполне.
Он, по обыкновению, был с похмелья, что являлось для него нормальным состоянием. Устенька достала из буфета бутылку финьшампань и поставила ее
на стол. Доктор залпом выпил две
больших рюмки и сразу осовел.
Рядом с Харитиной
на первой скамье сидел доктор Кочетов. Она была не рада такому соседству и старалась не дышать, чтобы не слышать перегорелого запаха водки. А доктор старался быть с ней особенно любезным, как бывают любезными
на похоронах с дамами в трауре: ведь она до некоторой степени являлась тоже героиней настоящего судного дня. После подсудимого публика уделяла ей самое
большое внимание и следила за каждым ее движением. Харитина это чувствовала и инстинктивно приняла бесстрастный вид.