Неточные совпадения
— А привык я.
Все пешком
больше хожу: которое место пешком пройдешь, так оно памятливее. В Суслоне чуть было не загостился у твоего зятя, у писаря… Хороший мужик.
Анфуса Гавриловна расплакалась. Очень уж дело выходило
большое, и как-то сразу
все обернулось. Да и жаль Серафиму, точно она ее избывала.
Он получал свою выгоду и от дешевого и от дорогого хлеба, а
больше всего от тех темных операций в безграмотной простоватой орде, благодаря которым составилось не одно крупное состояние.
В Заполье из дворян проживало человек десять, не
больше, да и те
все были наперечет, начиная с знаменитого исправника Полуянова и кончая приблудным русским немцем Штоффом, явившимся неизвестно откуда и еще более неизвестно зачем.
Старик Колобов зажился в Заполье. Он точно обыскивал
весь город. Все-то ему нужно было видеть, со
всеми поговорить, везде побывать. Сначала
все дивились чудному старику, а потом привыкли. Город нравился Колобову, а еще
больше нравилась река Ключевая. По утрам он почти каждый день уходил купаться, а потом садился на бережок и проводил целые часы в каком-то созерцательном настроении. Ах, хороша река, настоящая кормилица.
Жених держал себя с
большим достоинством и знал
все порядки по свадебному делу. Он приезжал каждый день и проводил с невестой как раз столько времени, сколько нужно — ни
больше, ни меньше. И остальных девушек не забывал: для каждой у него было свое словечко.
Все невестины подруги полюбили Галактиона Михеича, а старухи шептали по углам...
Такое поведение, конечно,
больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в одну руку с ней
все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два. Когда он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в одну комнату и запирались на ключ.
Другие называли Огибенина просто «Еграшкой модником». Анфуса Гавриловна была взята из огибенинского дома, хотя и состояла в нем на положении племянницы. Поэтому на малыгинскую свадьбу Огибенин явился с
большим апломбом, как один из ближайших родственников. Он относился ко
всем свысока, как к дикарям, и чувствовал себя на одной ноге только с Евлампией Харитоновной.
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать
большие дела!.. Да, очень
большие! Важно поймать момент…
Все дело в этом. Край благодатный, и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя
вся беда в том, что я русский немец… да!
Последними уже к
большому столу явились два новых гостя. Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с
большим достоинством. Ечкин поразил
всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно было их посадить.
— Это, голубчик, гениальнейший человек, и другого такого нет, не было и не будет. Да… Положим, он сейчас ничего не имеет и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему
все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж другое: тех же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири,
большие дела обделывали.
Одним словом,
большой стол закончился крупным скандалом. Когда
все немного успокоились и
все пришло в порядок, хватились Михея Зотыча, но его и след простыл.
Теперь роли переменились. Женившись, Галактион сделался совершенно другим человеком. Свою покорность отцу он теперь выкупал вызывающею самостоятельностью, и старик покорился, хотя и не вдруг. Это была серьезная борьба. Михей Зотыч сердился
больше всего на то, что Галактион начал относиться к нему свысока, как к младенцу, — выслушает из вежливости, а потом
все сделает по-своему.
Больше всего Галактион был доволен, что отец уехал на заводы заканчивать там свои дела и не мешался в дело.
Постройка новой мельницы отозвалась в Суслоне заметным оживлением, особенно по праздникам, когда гуляли здесь обе вятские артели. Чувствовалось, что делалось какое-то
большое дело, и
все ждали чего-то особенного. Были и свои скептики, которые сомневались, выдержит ли старый Колобов, — очень уж
большой капитал требовался сразу. В качестве опытного человека и родственника писарь Замараев с
большими предосторожностями завел об этом речь с Галактионом.
Впрочем, Галактион упорно отгонял от себя
все эти мысли. Так, глупость молодая, и
больше ничего. Стерпится — слюбится. Иногда Серафима пробовала с ним заговаривать о серьезных делах, и он видел только одно, что она ровно ничего не понимает. Старается подладиться к нему и не умеет.
— Как же ты мог любить, когда совсем не знал меня? Да я тебе и не нравилась. Тебе
больше нравилась Харитина. Не отпирайся, пожалуйста, я
все видела, а только мне было тогда почти
все равно. Очень уж надоело в девицах сидеть. Тоска какая-то,
все не мило. Я даже злая сделалась, и мамаша плакала от меня. А теперь я
всех люблю.
Были приглашены также мельник Ермилыч и поп Макар. Последний долго не соглашался ехать к староверам, пока писарь не уговорил его. К самому новоселью подоспел и исправник Полуянов, который обладал каким-то чутьем попадать на такие праздники. Одним словом, собралась
большая и веселая компания. Как-то
все выходило весело, начиная с того, что Харитон Артемьевич никак не мог узнать зятя-писаря и
все спрашивал...
Больше всего доставлял хлопот дорогой тестюшка, с которым никто не мог управиться, кроме Галактиона. Старших дочерей он совсем не признавал, да и любимицу Харитину тоже. Раз ночью с ним сделалось совсем дурно. Стерегший гостя Вахрушка только махал руками.
Больше всех суетился и хлопотал немец Штофф, как человек, достаточно освоившийся с положением местных дел.
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему ничего не понимала. Да и муж как-то не умел с нею разговаривать. Вот, другое дело, приедет Карл Карлыч, тот
все умеет понятно рассказать. Он вот и жене
все наряды покупает и даже в шляпах знает
больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает с мужем, даром, что немец, и щеголяет напропалую.
А есть такое дело, которое ничего не боится, скажу
больше: ему
все на пользу — и урожай и неурожай, и разорение и богатство, и даже конкуренция.
Больше отец и сын не проговорили ни одного слова. Для обоих было
все ясно, как день. Галактион, впрочем, этого ожидал и вперед приготовился ко
всему. Он настолько владел собой, что просмотрел с отцом
все книги, отсчитался по разным статьям и дал несколько советов относительно мельницы.
Отправляясь в первый раз с визитом к своему другу Штоффу, Галактион испытывал тяжелое чувство. Ему еще не случалось фигурировать в роли просителя, и он испытывал
большое смущение. А вдруг Штофф сделает вид, что не помнит своих разговоров на мельнице?
Все может быть.
— Будем устраиваться… да… — повторял Штофф, расхаживая по комнате и потирая руки. — Я уже кое-что подготовил на всякий случай. Ведь вы знаете Луковникова? О, это
большая сила!.. Он знает вас. Да… Ничего, помаленьку устроимся. Знаете, нужно жить, как кошка: откуда ее ни бросьте, она всегда на
все четыре ноги встанет.
Было часов одиннадцать, и Евлампия Харитоновна еще спала, чему Галактион был рад. Он не любил эту модницу
больше всех сестер. Такая противная бабенка, и ее мог выносить только один Штофф.
Галактиона удивило, что
вся компания, пившая чай в думе, была уже здесь — и двое Ивановых, и трое Поповых, и Полуянов, и старичок с утиным носом, и доктор Кочетов. Галактион подумал, что здесь именины, но оказалось, что никаких именин нет. Просто так, приехали — и делу конец. В
большой столовой во
всю стену был поставлен громадный стол, а на нем десятки бутылок и десятки тарелок с закусками, — у хозяина был собственный ренсковый погреб и бакалейная торговля.
— Это ваше счастие… да… Вот вы теперь будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены, начали бы глотать
большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков, и
все на одну колодку… да. Хоть ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
— По необходимости, Тарас Семеныч, по необходимости… А сам я
больше всего простоту люблю. Отдохнул у вас… Вот и с Устенькой вашей познакомился. Какая милая девочка!
—
Все видел своими глазами, — уверял Ечкин. — Да,
все это существует. Скажу
больше: будет и у нас, то есть здесь. Это только вопрос времени.
— Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга и
все думал о вас… да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между тем это так… Сами вы можете жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу? Вот у вас девочка растет, мы с ней
большие друзья, и вы о ней не хотите позаботиться.
Крошечная детская с одним окном и двумя кроватями привела мисс Дудль еще раз в ужас, а потом она уже перестала удивляться. Гости произвели в детской что-то вроде обыска. Мисс Дудль держала себя, как опытный сыщик: осмотрела игрушки, книги, детскую кровать, заглянула под кровать, отодвинула
все комоды и даже пересчитала белье и платья. Стабровский с
большим вниманием следил за ней и тоже рассматривал детские лифчики, рубашки и кофточки.
«Неорганизованную девочку»
больше всего интересовала невиданная никогда обстановка, особенно картины на стенах, статуэтки из бронзы и терракоты, а самое главное — рояль.
Вечером Стабровский работал в своем кабинете за полночь и
все думал о маленькой славяночке, которая войдет в дом. Кто знает, что из этого может произойти? Из маленьких причин очень часто вырастают
большие и сложные последствия.
Дела Галактиона шли попрежнему. Бубновский конкурс мог тянуться бесконечно. Но его интересовал
больше всех устав нового банка, который писал Штофф. По этому делу Галактион несколько раз был у Стабровского, где велись предварительные обсуждения этого устава, причем Стабровский обязательно вызывал Ечкина. Этот странный человек делал самые ценные замечания, и Стабровский приходил в восторг.
Кошевая остановилась у
большой новой избы. В волоковое окно выглянула мужская голова и без опроса скрылась. Распахнулись сами собой шатровые ворота, и кошевая очутилась в темном крытом дворе. Встречать гостей вышел сам хозяин, лысый и седой старик. Это и был Спиридон, известный
всему Заполью.
Его охватывало жгучее раскаяние только при виде детей, на которых
больше всего сказывался тяжелый семейный разлад.
В течение целых пятнадцати лет
все художества сходили Полуянову с рук вполне благополучно, а робкие проявления протеста заканчивались тем, что жалобщики и обиженные должны были выкупать свою строптивость новою данью. Одним словом,
все привыкли к художествам Полуянова, считая их неизбежным злом, как градобитие, а сам Полуянов привык к этому оригинальному режиму еще
больше. Но с последним казусом вышла
большая заминка. Нужно же было сибирскому исправнику наскочить на упрямого сибирского попа.
— Вот тебе и зять! — удивлялся Харитон Артемьич. — У меня
все зятья такие:
большая родня — троюродное наплевать. Ты уж лучше к Булыгиным-то не ходи, только себя осрамишь.
Бубновский конкурс встревожил
больше всех Галактиона.
Вообще, как ни поверни, — скверно. Придется еще по волости отсчитываться за десять лет, — греха не оберешься. Прежде-то
все сходило, как по маслу, а нынче еще неизвестно, на кого попадешь. Вот то ли дело Ермилычу: сам
большой, сам маленький, и никого знать не хочет.
Появление Вахрушки обрадовало попадью
больше всего.
— Ах, какой ты! Со богатых-то вы
все оберете, а нам уж голенькие остались. Только бы на ноги встать, вот главная причина. У тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку с молитвой будем ходить. Только бы мало-мало в люди выбраться, чтобы перед другими не стыдно было. Надоело уж под начальством сидеть, а при своем деле сам
большой, сам маленький. Так я говорю?
Михей Зотыч лежал у себя в горнице на старой деревянной кровати, покрытой войлоком. Он сильно похудел, изменился, а главное — точно
весь выцвел. В лице не было ни кровинки. Даже нос заострился, и глаза казались
больше.
Галактион провел целый день у отца.
Все время шел деловой разговор. Михей Зотыч не выдал себя ни одним словом, что знает что-нибудь про сына. Может быть, тут был свой расчет, может быть, нежелание вмешиваться в чужие семейные дела, но Галактиону отец показался немного тронутым человеком. Он помешался на своих мельницах и
больше ничего знать не хотел.
С женой он не сказал двух слов, и это молчание убивало ее
больше всего.
У Голяшкина была странная манера во время разговора придвигаться к собеседнику
все ближе и ближе, что сейчас как-то особенно волновало Галактиона. Ему просто хотелось выгнать этого сладкого братца, и он с
большим трудом удерживался. Они стояли друг против друга и смотрели прямо в глаза.
Галактион действительно прервал всякие отношения с пьяной запольской компанией, сидел дома и бывал только по делу у Стабровского. Умный поляк долго приглядывался к молодому мельнику и кончил тем, что поверил в него. Стабровскому
больше всего нравились в Галактионе его раскольничья сдержанность и простой, но здоровый русский ум.
Отдохнув, Полуянов повел атаку против свидетелей с новым ожесточением. Он требовал очных ставок, дополнительных допросов, вызова новых свидетелей, — одним словом,
всеми силами старался затянуть дело и в качестве опытного человека пользовался всякою оплошностью.
Больше всего ему хотелось притянуть к делу других, особенно таких важных свидетелей, как о. Макар и запольские купцы.
— Мы теперь обе овдовели, — говорила она, целуя подругу, — ты по-настоящему, а я по-соломенному. Ах, как у тебя хорошо здесь, Прасковья Ивановна!
Все свое, никто тебя не потревожит: сама
большая, сама маленькая.