Неточные совпадения
Домнушка знала, что Катря в сарайной и точит там лясы
с казачком Тишкой, — каждое
утро так-то
с жиру бесятся… И нашла
с кем время терять: Тишке никак пятнадцатый год только в доходе. Глупая эта Катря, а тут еще барышня пристает: куда ушла… Вон и Семка скалит зубы: тоже на Катрю заглядывается, пес, да только опасится. У Домнушки в голове зашевелилось много своих бабьих расчетов, и она машинально совала приготовленную говядину по горшкам, вытаскивала чугун
с кипятком и вообще управлялась за четверых.
Рано
утром, еще совсем «на брезгу», по дороге
с пристани Самосадки,
с настоящими валдайскими колокольчиками под дугой, в Ключевской завод весело подкатил новенький троечный экипаж
с поднятым кожаным верхом.
До Самосадки было верст двадцать
с небольшим. Рано
утром дорожная повозка, заложенная тройкой, ждала у крыльца господского дома. Кучер Семка несколько раз принимался оправлять лошадей, садился на козла, выравнивал вожжи и вообще проделывал необходимые предварительные церемонии настоящего господского кучера. Антип и казачок Тишка усердно ему помогали. Особенно хлопотал последний: он выпросился тоже ехать на пристань и раз десять пробовал свое место рядом
с Семкой, который толкал его локтем.
Окулко косил
с раннего
утра вплоть до обеда, без передышки. Маленький Тараско ходил по косеву за ним и молча любовался на молодецкую работу богатыря-брата. Обедать Окулко пришел к балагану, молча съел кусок ржаного хлеба и опять пошел косить. На других покосах уже заметили, что у Мавры косит какой-то мужик, и, конечно, полюбопытствовали узнать, какой такой новый работник объявился. Тит Горбатый даже подъехал верхом на своей буланой кобыле и вслух похвалил чистую Окулкину работу.
Домик, в котором жил Палач, точно замер до следующего
утра. Расставленные в опасных пунктах сторожа не пропускали туда ни одной души. Так прошел целый день и вся ночь, а
утром крепкий старик ни свет ни заря отправился в шахту. Караул был немедленно снят. Анисья знала все привычки Луки Назарыча, и в восемь часов
утра уже был готов завтрак, Лука Назарыч смотрел довольным и даже милостиво пошутил
с Анисьей.
С раннего
утра разное мелкое заводское начальство было уже на своих местах.
Когда Петр Елисеич пришел в девять часов
утра посмотреть фабрику, привычная работа кипела ключом. Ястребок встретил его в доменном корпусе и провел по остальным. В кричном уже шла работа, в кузнице, в слесарной, а в других только еще шуровали печи, смазывали машины, чинили и поправляли. Под ногами уже хрустела фабричная «треска», то есть крупинки шлака и осыпавшееся
с криц и полос железо — сор.
Ичиги — созвездие Большой Медведицы; Кичиги — три звезды, которые видны бывают в этой стороне только зимой.
С вечера Кичиги поднимаются на юго-востоке, а к
утру «западают» на юго-западе. По ним определяют время длинной северной ночи.
Старая Мавра опять осталась
с глазу на глаз
с своею непокрытою бедностью, Наташка попрежнему в четыре часа
утра уходила на фабрику, в одиннадцать прибегала пообедать, а в двенадцать опять уходила, чтобы вернуться только к семи, когда коморник Слепень отдавал шабаш.
Это было проклятое
утро, когда, после предварительных переговоров
с уставщиком Корнилой, дозорным Полуэхтом и записчиком поденных работ, Наташка повела, наконец, брата на работу.
Ранним
утром бабы успели сбегать на могильник, чтобы проститься
с похороненными родственниками, и успели еще раз нареветься своими бабьими дешевыми слезами.
Несколько раз
с вечера он заказывал, что выедет завтра поутру, наступало
утро — и поездка откладывалась.
— Теперь Парасковья Ивановна спать, поди, уж легла… — говорил за ужином Ефим Андреич
с какою-то детскою наивностью. — А я
утром пораньше уеду, чтобы прямо к самовару подкатить.
В то самое
утро, когда караван должен был отвалить,
с Мурмоса прискакал нарочный: это было известие о смерти Анфисы Егоровны… Груздев рассчитывал рабочих на берегу, когда обережной Матюшка подал ему небольшую записочку от Васи. Пробежав глазами несколько строк, набросанных второпях карандашом, Груздев что-то хотел сказать, но только махнул рукой и зашатался на месте, точно его кто ударил.
Эти разговоры глубоко запали в душу Артема, и он осторожно расспрашивал Мосея про разные скиты. Так незаметно в разговорах и время прошло. Шестьдесят верст прошли без малого в сутки:
утром рано вышли
с Самосадки, шли целый день, а на другое
утро были уже под Горюном. По реке нужно было проплыть верст двести.
В то же
утро в Ключевской завод летел нарочный к Мухину
с маленькою запиской от «самого», в которой выражалось любезное желание познакомиться лично
с уважаемым Петром Елисеичем, и чем скорее, тем лучше. Мухин не заставил себя ждать и тотчас же отправился в Мурмос. Это обращение Голиковского польстило ему, как выражение известного внимания. Он остановился в доме Груздева, где царил страшный беспорядок: хозяйничала одна Наташка, а Самойло Евтихыч «объезжал кабаки».
То, что некогда было
с Аграфеной, повторилось сейчас
с Федоркой,
с тою разницей, что Ганна «покрыла» глупую девку и не сказала никому об ее грехе. О будущем она боялась и подумать. Ясно было пока одно, что Федорке не бывать за Пашкой. А Федорка укрепилась дня на три, а потом опять сбежала, да и к
утру не пришла, так что ее хватился и сам старый Коваль.
Сергей бывал, главным образом, по вечерам, поэтому и не встречался
с Таисьей, но раз он завернул
утром и столкнулся в дверях
с ней носом к носу.
Это суетное чувство, мелькнувшее в душе девушки, сменилось сейчас же угрызением совести, и она
с горечью подумала: «Какая я дрянная девчонка!..» Все-таки она
утром оделась тщательнее обыкновенного и вышла к чаю такая розовая и улыбающаяся.
Наконец, старик не вытерпел. Однажды
утром он оделся
с особенною тщательностью, точно в христовскую заутреню: надел крахмальную манишку, пестрый бархатный жилет, старомодный сюртук синего аглицкого сукна и дареные часы-луковицу. Торжественно вышел он из дома и направился прямо в господский дом, в котором не бывал со времени своего изгнания. Голиковского он видел раза два только издали. Аристашка остолбенел, когда в переднюю вошел сам Лука Назарыч.
Неточные совпадения
Под
утро поразъехалась, // Поразбрелась толпа. // Крестьяне спать надумали, // Вдруг тройка
с колокольчиком // Откуда ни взялась, // Летит! а в ней качается // Какой-то барин кругленький, // Усатенький, пузатенький, //
С сигарочкой во рту. // Крестьяне разом бросились // К дороге, сняли шапочки, // Низенько поклонилися, // Повыстроились в ряд // И тройке
с колокольчиком // Загородили путь…
Усоловцы крестилися, // Начальник бил глашатая: // «Попомнишь ты, анафема, // Судью ерусалимского!» // У парня, у подводчика, //
С испуга вожжи выпали // И волос дыбом стал! // И, как на грех, воинская // Команда
утром грянула: // В Устой, село недальное, // Солдатики пришли. // Допросы! усмирение! — // Тревога! по спопутности // Досталось и усоловцам: // Пророчество строптивого // Чуть в точку не сбылось.
— Не то еще услышите, // Как до
утра пробудете: // Отсюда версты три // Есть дьякон… тоже
с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню как подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так стекла затрещат! // А тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку пить! — «И-ду!..» // «Иду»-то это в воздухе // Час целый откликается… // Такие жеребцы!..
Поедешь ранним вечером, // Так
утром вместе
с солнышком // Поспеешь на базар.
Кутейкин. Что за бесовщина!
С самого
утра толку не добьешься. Здесь каждое
утро процветет и погибнет.