Неточные совпадения
Опрометью летевшая по двору Катря набежала
на «фалетура» и чуть не сшибла его
с ног, за что и получила в бок здорового тумака. Она даже не оглянулась
на эту любезность, и только голые
ноги мелькнули в дверях погреба: Лука Назарыч первым делом потребовал холодного квасу, своего любимого напитка,
с которым ходил даже в баню. Кержак Егор спрятался за дверью конюшни и отсюда наблюдал приехавших гостей: его кержацкое сердце предчувствовало, что начались важные события.
— Господа, закусить
с дороги, может быть, желаете? — предлагает хозяин, оставаясь
на ногах. — Чай готов… Эй, Катря, подавай чай!
Эта угроза заставила подняться черноволосую головку
с заспанными красивыми глазами. Груздев вынул ребенка из экипажа, как перышко, и
на руках понес в сарайную. Топанье лошадиных
ног и усталое позвякиванье колокольчиков заставило выглянуть из кухни Домнушку и кучера Семку.
Желтый и сгорбленный,
с кривыми короткими
ногами,
с остриженными под гребенку, серыми от седины волосами и узкими, глубоко посаженными глазками, он походил
на крота.
Овсянников дремал за стаканом пунша, когда Нюрочка подбежала к нему, и
с удивлением посмотрел
на нее. Слово «часы» сразу подняло его
на ноги. Он достал их из кармана жилета, вытер платком и начал объяснять необыкновенные достоинства.
— Ах, ешь тебя мухи
с комарами! — кричал Иван Семеныч, избочениваясь и притопывая
ногами на месте. — Ахти… хти, хти…
Набат поднял весь завод
на ноги, и всякий, кто мог бежать, летел к кабаку. В общем движении и сумятице не мог принять участия только один доменный мастер Никитич, дожидавшийся под домной выпуска. Его так и подмывало бросить все и побежать к кабаку вместе
с народом, который из Кержацкого конца и Пеньковки бросился по плотине толпами.
Когда-то давно Ганна была и красива и «товста», а теперь остались у ней кожа да кости. Даже сквозь жупан выступали
на спине худые лопатки. Сгорбленные плечи, тонкая шея и сморщенное лицо делали Ганну старше ее лет, а обмотанная бумажною шалью голова точно была чужая. Стоптанные старые сапоги так и болтались у ней
на ногах.
С моста нужно было подняться опять в горку, и Ганна приостановилась, чтобы перевести немного дух: у ней давно болела грудь.
Илюшка молчал и только смотрел
на Пашку широко раскрытыми глазами. Он мог, конечно, сейчас же исколотить приятеля, но что-то точно связывало его по рукам и по
ногам, и он ждал
с мучительным любопытством, что еще скажет Пашка. И злость, и слезы, и обидное щемящее чувство захватывали ему дух, а Пашка продолжал свое, наслаждаясь мучениями благоприятеля. Ему страстно хотелось, чтобы Илюшка заревел и даже побил бы его. Вот тебе, хвастун!
Рачителиха вся затряслась от бешенства и бросилась
на сына, как смертельно раненная медведица. Она сбила его
с ног и таскала по полу за волосы, а Илюшка в это время
на весь кабак выкрикивал все, что слышал от Пашки Горбатого про Окулка.
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. —
С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё старухи…
С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до дела, так
на снохах и поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в нашем Туляцком конце.
— В
ноги, в
ноги, басурман! — строго закричала
на него старуха. — Позабыл порядок-то, как
с родною матерью здороваться…
— Ах ты, отродье Окулкино! — ругался Никитич,
с трудом поднимаясь
на ноги, а Илюшка уже был далеко.
— Ох, смерть моя!.. — стонал Самойло Евтихыч, лежа
на своей кровати; сапог разрезали, чтобы снять
с ноги.
Достаточно было одного этого крика, чтобы разом произошло что-то невероятное. Весь круг смешался, и послышался глухой рев. Произошла отчаянная свалка. Никитич пробовал было образумить народ, но сейчас же был сбит
с ног и очутился под живою, копошившеюся
на нем кучей. Откуда-то появились колья и поленья, а у ворот груздевского дома раздался отчаянный женский вопль: это крикнула Аграфена Гущина.
—
С кем? — коротко спросила Таисья, не отвечая ни одним движением
на ползавшее у ее
ног девичье горе.
Засиженные
ноги едва шевелились, и она
с трудом дошла до избушки, точно шла
на костылях.
Изба была высокая и темная от сажи: свечи в скиту зажигались только по праздникам, а по будням горела березовая лучина, как было и теперь. Светец
с лучиной стоял у стола.
На полатях кто-то храпел. Войдя в избу, Аграфена повалилась в
ноги матери Енафе и проговорила положенный начал...
—
С богом, старушки, — повторял о. Сергей, со слезами
на глазах благословляя ползавших у его
ног тулянок.
Не дождавшись ответа, он круто повернул лошадь
на одних задних
ногах и помчался по площади. Нюрочка еще в первый раз в жизни позавидовала: ей тоже хотелось проехать верхом, как Вася. Вернувшись, Вася
на полном ходу соскочил
с лошади, перевернулся кубарем и проговорил деловым тоном...
В тумане из-под горы сначала показался низенький старичок
с длинною палкой в руке. Он шел без шапки, легко переваливаясь
на своих кривых
ногах. Полы поношенного кафтана для удобства были заткнуты за опояску. Косматая седая борода и целая шапка седых волос
на голове придавали ему дикий вид, а добрые серые глаза ласково улыбались.
Ему не дали кончить, — как-то вся толпа хлынула
на него, смяла, и слышно было только, как
на земле молотили живое человеческое тело. Силен был Гермоген: подковы гнул, лошадей поднимал за передние
ноги, а тут не устоял. Макар бросился было к нему
на выручку, но его сейчас же стащили
с лошади и десятки рук не дали пошевельнуться. Перепуганные богомолки бросились в лес, а
на росстани остались одни мужики.
Случившийся
на могилке о. Спиридония скандал
на целое лето дал пищу разговорам и пересудам, особенно по скитам. Все обвиняли мать Енафу, которая вывела головщицей какую-то пропащую девку. Конечно, голос у ней лучше, чем у анбашской Капитолины, а все-таки и себя и других срамить не доводится. Мать Енафа не обращала никакого внимания
на эти скитские пересуды и была даже довольна, что Гермоген
с могилки о. Спиридония едва живой уплел
ноги.
Он не кричал
на мужиков, не топал
ногами, не приходил в неистовство, как, бывало, Лука Назарыч, а держал себя совершенно бесстрастно, как доктор
с пациентами.
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание
на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей
с маленькими гусенками, которые так и шныряют под
ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит
с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший
с другой стороны Бобчинский летит вместе
с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
А вы — стоять
на крыльце, и ни
с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь
с просьбою, а хоть и не
с просьбою, да похож
на такого человека, что хочет подать
на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает
ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит
на цыпочках вслед за квартальными.)
Аммос Федорович (строит всех полукружием).Ради бога, господа, скорее в кружок, да побольше порядку! Бог
с ним: и во дворец ездит, и государственный совет распекает! Стройтесь
на военную
ногу, непременно
на военную
ногу! Вы, Петр Иванович, забегите
с этой стороны, а вы, Петр Иванович, станьте вот тут.
Хлестаков.
С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики… Литераторов часто вижу.
С Пушкиным
на дружеской
ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» — «Да так, брат, — отвечает, бывало, — так как-то всё…» Большой оригинал.