Неточные совпадения
— Матушка
послала… Поди, говорит, к брату и спроси все. Так и наказывала, потому как, говорит, своя кровь, хоть и
не видались лет с десять…
«Этот зачем попал сюда?» — подумал Петр Елисеич, но
не вернулся и спокойно
пошел на шум голосов.
Прибежавший Тишка шепотом объявил, что Лука Назарыч проснулся и требует к себе Овсянникова. Последний
не допил блюдечка, торопливо застегнул на ходу сюртук и разбитою походкой, как опоенная лошадь,
пошел за казачком.
Глаза у пристанского разбойника так и горели, и охватившее его воодушевление передалось Нюрочке, как зараза. Она
шла теперь за Васей, сама
не отдавая себе отчета. Они сначала вышли во двор, потом за ворота, а через площадь к конторе уже бежали бегом, так что у Нюрочки захватывало дух.
— Меня
не будет, Тишка
пойдет под домну! — ревел Никитич, оттесняя Самоварника к выходу. — Сынишка подрастет, он заменит меня, а домна все-таки
не станет.
Когда старый Коваль вернулся вечером из кабака домой, он прямо объявил жене Ганне, что,
слава богу, просватал Федорку. Это известие старая хохлушка приняла за обыкновенные выкрутасы и
не обратила внимания на подгулявшего старика.
Тулянки сами охотно
шли за хохлов, потому что там
не было больших семей, а хохлушки боялись женихаться с туляками.
— Потакаете снохам, вот и бегут… Да еще нашим повадка нехорошая
идет. А про Федорку
не беспокойся: выучится помаленьку.
Но старая Ганна уже
не слушала его и торопливо
шла на свою хохлацкую сторону с худыми избами и пьянчугами хозяевами.
Старшая сноха, красивая толстая баба, повязанная кумачным платком, высоко подтыкала свой будничный сарафан и,
не торопясь, тоже
пошла домой, — она по очереди сегодня управлялась в избе.
С Никитичем действительно торопливо семенила ножками маленькая девочка с большими серыми глазами и серьезным
не по летам личиком. Когда она уставала, Никитич вскидывал ее на одну руку и
шел с своею живою ношей как ни в чем
не бывало. Эта Оленка очень заинтересовала Нюрочку, и девочка долго оглядывалась назад, пока Никитич
не остался за поворотом дороги.
— Что же ты
не ввел его в горницы? — смутился Груздев. — Ты всегда так… Никуда
послать нельзя.
—
Иди сюда, деушка, — послышался в темноте крытого двора знакомый ласковый голос. —
Не бойсь, голубушка,
иди прямо.
—
Пойдем теперь за стол, так гость будешь, — говорила старуха, поднимаясь с лавки. — Таисьюшка, уж ты похлопочи, а наша-то Дарья
не сумеет ничего сделать. Простая баба,
не с кого и взыскивать…
— Погостили у баушки Василисы, Петр Елисеич? — спрашивала Анфиса Егоровна. — И
слава богу… Сколько лет
не видались, а старушка уж старенькая стаёт…
Не сегодня-завтра и помрет, а теперь ей все же легче…
—
Не о себе плачу, — отозвался инок,
не отнимая рук. — Знамения ясны… Разбойник уж
идет с умиренною душой, а мы слепотствуем во тьме неведения.
Происшествие с Самойлом Евтихычем минут на десять приостановило борьбу, но потом она
пошла своим чередом. На круг вышел Терешка-казак. Это появление в кругу мочеганина вызвало сначала смех, но Никитич цыкнул на особенно задорных, — он теперь отстаивал своих ключевлян, без различия концов. Впрочем, Терешке пришлось
не долго покрасоваться на кругу, и он свалился под второго борца.
Сваты даже легонько повздорили и разошлись недовольные друг другом. Особенно недоволен был Тит: тоже
послал бог свата, у которого семь пятниц на неделе. Да и бабы хороши! Те же хохлы наболтали, а теперь валят на баб. Во всяком случае, дело выходит скверное: еще
не начали, а уж разговор
пошел по всему заводу.
Нехорошая
слава про фабричных девок, а над Наташкой никто
не смел посмеяться: соблюдала она себя.
— Спесивая стала, Наташенька… Дозваться я
не могла тебя, так сама
пошла: солдатке
не до спеси. Ох, гляжу я на тебя, как ты маешься, так вчуже жаль… Кожу бы с себя ровно сняла да помогла тебе! Вон Горбатые
не знают, куда с деньгами деваться, а нет, чтобы
послали хоть кобылу копны к зароду свозить.
— А такие…
Не ты первая,
не ты последняя: про всех про вас, дровосушек, одна слава-то…
Маврина семья сразу ожила, точно и день был светлее, и все помолодели. Мавра сбегала к Горбатым и выпросила целую ковригу хлеба, а у Деяна заняла луку да соли. К вечеру Окулко действительно кончил лужок, опять молча поужинал и улегся в балагане. Наташка радовалась: сгрести готовую кошенину
не велика печаль, а старая Мавра опять горько плакала. Как-то Окулко
пойдет объявляться в контору? Ушлют его опять в острог в Верхотурье, только и видела работничка.
Все понимали, что в ходоки нужно выбрать обстоятельных стариков, а
не кого-нибудь. Дело хлопотливое и ответственное, и
не всякий на него
пойдет. Раз под вечер, когда семья Горбатых дружно вершила первый зарод, к ним степенно подвалила артелька стариков.
Старый Коваль
не спорил и
не артачился, как Тит:
идти так
идти… Нэхай буде так!.. Сваты, по обычаю, ударили по рукам. Дело уладилось сразу, так что все повеселели. Только охал один Тит, которому
не хотелось оставлять недоконченный покос.
В Ключевском заводе уже было открыто свое волостное правление, и крепостных разбойников отправили туда. За ними двинулась громадная толпа, так что, когда
шли по плотине,
не осталось места для проезда. Разбойники пришли сами «объявиться».
Прошел и успеньев день. Заводские служащие, отдыхавшие летом, заняли свои места в конторе, как всегда, — им было увеличено жалованье, как мастерам и лесообъездчикам. За контору никто и
не опасался, потому что служащим, поколениями выраставшим при заводском деле и
не знавшим ничего другого, некуда было и деваться, кроме своей конторы. Вся разница теперь была в том, что они были вольные и никакой Лука Назарыч
не мог
послать их в «гору». Все смотрели на фабрику, что скажет фабрика.
— Собаке собачья и смерть!.. Женатый человек да на этакое дело
пошел… тьфу!.. Чужой головы
не пожалел — свою подставляй… А ты, беспутная, его же еще и жалеешь, погубителя-то твоего?
От баб и поговорка такая
идет по боголюбивым народам: «
не согрешишь —
не спасешься».
Зимой из Кержацкого конца на заимку дорога
шла через Крутяш, но теперь Березайка еще
не замерзла, а лубочные пошевни Таисьи должны были объехать заводскою плотиной, повернуть мимо заводской конторы и таким образом уже попасть на правый берег.
Прекрасная мати пустыня!
От суетного мира прими мя…
Любезная,
не изжени мя
Пойду по лесам, по болотам,
Пойду по горам, по вертепам,
Поставлю в тебе малу хижу,
Полезная в ней аз увижу.
Потщился к тебе убежати,
Владыку Христа подражати.
Смущенный Кирилл, сбиваясь в словах, объяснял, как они должны были проезжать через Талый, и скрыл про ночевку на Бастрыке. Енафа
не слушала его, а сама так и впилась своими большими черными глазами в новую трудницу. Она, конечно, сразу поняла, какую жар-птицу
послала ей Таисья.
— Богатые-то все в орду уедут, а мы с кержаками и останемся, — жаловалась Мавра. — Хоть бы господь смерть
послал. И без того жизни
не рад.
— Ведь
не померли,
слава богу, и
не помрем раньше смерти.
В первые же дни мальчик так отмахал себе руки, что
не мог
идти на работу.
Когда в темноте Наташка бежала почти бегом по Туляцкому концу и по пути стучалась в окошко избы Чеботаревых, чтобы
идти на работу вместе с Аннушкой, солдатки уже
не было дома, и Наташка получала выговоры на фабрике от уставщика.
Когда выпал снег, Тараску
не в чем было
идти на работу, и он остался дома.
—
Не твое это дело, барышня, наши мужицкие разговоры слушать… Иди-ка к себе в комнату да читай в свою книжку.
Вообще происходило что-то непонятное, странное, и Нюрочка даже поплакала, зарывшись с головой под свое одеяло. Отец несколько дней ходил грустный и ни о чем
не говорил с ней, а потом опять все
пошло по-старому. Нюрочка теперь уже начала учиться, и в ее комнате стоял особенный стол с ее книжками и тетрадками. Занимался с ней по вечерам сам Петр Елисеич, — придет с фабрики, отобедает, отдохнет, напьется чаю и скажет Нюрочке...
Время
шло, а пока еще в этом направлении ничего
не было известно.
Прекрасная вещь сама по себе, потому что
не потребуется практикующейся нынче сушки дров, а потом и дров потребуется вдвое меньше, потому что в дело
пойдет и хворост, и щепы, и разный хлам.
— Да ведь сам-то я разве
не понимаю, Петр Елисеич? Тоже,
слава богу, достаточно видали всяких людей и свою темноту видим… А как подумаю, точно сердце оборвется. Ночью просыпаюсь и все думаю… Разве я первый переезжаю с одного места на другое, а вот поди же ты… Стыдно рассказывать-то!
— А кто его любит? Самое поганое дело… Целовальники, и те все разбежались бы, если бы ихняя воля. А только дело верное, поэтому за него и держимся… Ты думаешь, я много на караване заводском наживу? Иной год и из кармана уплывет, а кабаками и раскроюсь. Ежели бог
пошлет счастки в Мурмосе, тогда и кабаки побоку… Тоже выходит причина, чтобы
не оставаться на Самосадке. Куда ни кинь, везде выходит, что уезжать.
— Знаешь, что я тебе скажу, — проговорил Петр Елисеич после длинной паузы, — состарились мы с тобой, старина… Вот и
пошли ахи да страхи. Жить
не жили, а состарились.
— Ну,
слава богу! — говорила она Наташке. — Сказал одно слово Самойло Евтихыч и будет твой Тараско счастлив на всю жизнь.
Пошли ему, господи, хоть он и кержак.
Не любит он отказывать, когда его вот так поперек дороги попросят.
— Это ты верно… Конешно, как
не жаль добра: тоже горбом, этово-тово, добро-то наживали. А только нам
не способно оставаться-то здесь… все купляй… Там, в орде, сторона вольная, земли сколько хошь… Опять и то сказать, што пригнали нас сюда безо всего, да,
слава богу, вот живы остались. Бог даст, и там управимся.
Заговорили кержаки, поддаваясь общему настроению, и по корпусам
шли не менее оживленные разговоры, чем в кабаке Рачителихи или у волости.
Нажитое годами добро
шло за полцены, да и на него покупателей
не находилось.
Макар заплатил отцу «выход», а то, за что
не было заплачено,
пошло в часть отсутствовавшего солдата Артема.
На фабрике работа
шла своим чередом. Попрежнему дымились трубы, попрежнему доменная печь выкидывала по ночам огненные снопы и тучи искр, по-прежнему на плотине в караулке сидел старый коморник Слепень и отдавал часы. Впрочем, он теперь
не звонил в свой колокол на поденщину или с поденщины, а за него четыре раза в день гудел свисток паровой машины.
Тит Горбатый
не поверил этому и сам
пошел проведать больного.