Неточные совпадения
— Родной брат будет Петру-то Елисеичу… — шепнула
на ухо Катре слабая
на язык Домнушка. — Лет, поди, с десять не видались, а теперь вот пришел. Насчет
воли допытаться пришел, — прибавила она, оглядываясь. — Эти долгоспинники хитрящие… Ничего спроста у них не делается. Настоящие выворотни!
— Все говорил… Как по крестьянам она прошла: молебны служили, попы по церквам манифест читали. Потом по городам
воля разошлась и
на заводах, окромя наших… Мосей-то говорит, што большая может выйти ошибка, ежели время упустить. Спрячут, говорит, приказчики вашу
волю — и конец тому делу.
В действительности же этого не было: заводские рабочие хотя и ждали
воли с часу
на час, но в них теперь говорила жестокая заводская муштра, те рабьи инстинкты, которые искореняются только годами.
— А, это ты! — обрадовался Петр Елисеич, когда
на обратном пути с фабрики из ночной мглы выступила фигура брата Егора. — Вот что, Егор, поспевай сегодня же ночью домой
на Самосадку и объяви всем пристанским, что завтра будут читать манифест о
воле. Я уж хотел нарочного посылать… Так и скажи, что исправник приехал.
— Эй, Антип,
воля пришла… Завтра, брат, все вольные будем! Если бы тебе еще зубы новые дать
на воле-то…
Затянули
волю на Мурмосе: апрель месяц
на дворе.
— Чему ты обрадовался! — отталкивал его Деян. —
Воля нам, православным, вышла, а кержаков пуще того будут корчить… Обрадовались, обушники!.. А знаешь поговорку: «взвыла собака
на свою голову»?
— Терешка, хочешь водки? — окликнул его Окулко. — Рачителиха, давай им всем по стакану… Парасковея, аль не узнала?.. Наливай еще по стакану! — командовал развеселившийся Окулко. — Всем
воля вышла… Гуляй
на все, сдачи не будет.
— Вот я, Окулко, раньше всех
волю получил… Уж драли-драли, тиранили-тиранили, Палач выбился из сил, а я все-таки устоял… Вот каков я есть человек, Окулко!.. Разе ищо ошарашить стаканчик за твое здоровье? Больно уж меня избили третьева дни…
на смерть били.
— Ну, как вы теперь, Окулко?.. Всем вышла
воля, а вы всё
на лесном положении… Так я говорю?
Были у Горбатого еще два сына: один — Артем, муж Домнушки, женившийся
на ней «по соседству», против родительской
воли, а другой — учитель Агап.
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до дела, так
на снохах и поедут. Удумали!..
Воля вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в нашем Туляцком конце.
Вон там еще желтеют ветреницы — это первые весенние цветы
на Урале, с тонким ароматом и меланхолическою окраской. Странная эта детская память: Нюрочка забыла молебен
на площади, когда объявляли
волю, а эту поездку
на Самосадку запомнила хорошо и, главным образом, дорогу туда. Стоило закрыть глаза, как отчетливо представлялся Никитич с сапогами за спиной, улыбавшийся Тишка, телега с брательниками Гущиными, которых Семка назвал телятами, первые весенние цветы.
— Так, родимый мой… Конешно, мы люди темные, не понимаем. А только ты все-таки скажи мне, как это будет-то?.. Теперь по Расее везде прошла по хрестьянам
воля и везде вышла хрестьянская земля, кто, значит, чем владал:
на, получай… Ежели, напримерно, оборотить это самое
на нас: выйдет нам земля али нет?
— Ты все про других рассказываешь, родимый мой, — приставал Мосей, разглаживая свою бороду корявою, обожженною рукой. — А нам до себя… Мы тебя своим считаем, самосадским, так, значит, уж ты все обскажи нам, чтобы без сумления. Вот и старички послушают… Там заводы как хотят, а наша Самосадка допрежь заводов стояла. Прапрадеды жили
на Каменке, когда о заводах и слыхом было не слыхать… Наше дело совсем особенное. Родимый мой, ты уж для нас-то постарайся, чтобы
воля вышла нам правильная…
— А ты, Самойло Евтихыч, был
на молебне-то, когда
волю объявляли
на Ключевском? — спрашивал смиренный Кирилл.
— Работы египетские вместятся… — гремел Кирилл; он теперь уже стоял
на ногах и размахивал правою рукой. — Нищ, убог и странен стою пред тобой, милостивец, но нищ, убог и странен по своей
воле… Да! Видит мое духовное око ненасытную алчбу и похоть, большие помыслы, а будет час, когда ты, милостивец, позавидуешь мне…
— Куды ни пошевелись, все купляй… Вот какая наша земля, да и та не наша, а господская. Теперь опять так сказать: опять мы в куренную работу с волею-то своей али
на фабрику…
— Твоя
воля, а в орду не пойду! — повторял Макар, покорно валяясь
на полу.
Они, эти дровосушки, вышли
на работу после
воли первыми, и первыми же должны остаться без работы.
— А кто его любит? Самое поганое дело… Целовальники, и те все разбежались бы, если бы ихняя
воля. А только дело верное, поэтому за него и держимся… Ты думаешь, я много
на караване заводском наживу? Иной год и из кармана уплывет, а кабаками и раскроюсь. Ежели бог пошлет счастки в Мурмосе, тогда и кабаки побоку… Тоже выходит причина, чтобы не оставаться
на Самосадке. Куда ни кинь, везде выходит, что уезжать.
— Сам-то я? — повторил как эхо Морок, посмотрел любовно
на Слепня и засмеялся. — Мне плевать
на вас
на всех… Вот какой я сам-то! Ты вот, как цепная собака, сидишь в своей караулке, а я
на полной своей
воле гуляю. Ничего, сыт…
В восемь часов
на церкви зазвонил большой колокол, и оба мочеганских конца сошлись опять
на площади, где объявляли
волю.
—
На то была родительская
воля, Артем…
Разгуливая по лесу, Аглаида против
воли уносилась мыслями
на берег р.
Ужель та самая Татьяна, // Которой он наедине, // В начале нашего романа, // В глухой, далекой стороне, // В благом пылу нравоученья // Читал когда-то наставленья, // Та, от которой он хранит // Письмо, где сердце говорит, // Где всё наруже, всё
на воле, // Та девочка… иль это сон?.. // Та девочка, которой он // Пренебрегал в смиренной доле, // Ужели с ним сейчас была // Так равнодушна, так смела?