Неточные совпадения
— Все говорил… Как по крестьянам она прошла: молебны служили, попы по церквам манифест читали. Потом по городам воля разошлась и на заводах, окромя наших… Мосей-то говорит, што большая может выйти ошибка, ежели время упустить. Спрячут, говорит, приказчики вашу волю — и
конец тому делу.
— Паны едуть с Мурмоса… На двух повозках с колокольцами. Уж Туляцкий
конец проехалы и по мосту едуть.
Дорога из Мурмосского завода проходила широкою улицей по всему Туляцкому
концу, спускалась на поемный луг, где разлилась бойкая горная речонка Култым, и круто поднималась в гору прямо к господскому дому, который лицом выдвинулся к фабрике. Всю эту дорогу отлично было видно только из сарайной, где в критических случаях и устраивался сторожевой пункт. Караулили гостей или казачок Тишка, или Катря.
Это было старинное здание, упиравшееся одним
концом в плотину.
— Ну уж нет!
Конец нашей крепостной муке… Дети по крайней мере поживут вольными. Вот вам, Никон Авдеич, нравится смеяться над сумасшедшим человеком, а я считаю это гнусностью. Это в вас привычка глумиться над подневольными людьми, а дети этого уже не будут знать. Есть человеческое достоинство… да…
Эти почерневшие постройки кондового раскольничьего «жила» были известны под общим именем «Кержацкого
конца».
Если идти из Кержацкого
конца по заводской плотине, то на другом берегу пруда вы попадали прямо в заводскую контору.
На другом
конце площади на пригорке красовался деревянный базар, а на самом берегу пруда стояла старинная деревянная церковь, совсем потонувшая в мягкой зелени лип и черемух.
Таким образом образовались два новых «
конца...
Разница в постройках сразу определяла характеристику
концов, особенно Хохлацкого, где избы были поставлены кое-как.
Всех дворов в трех
концах насчитывали до тысячи, следовательно, население достигало тысяч до пяти, причем между
концами оно делилось неравномерно: Кержацкий
конец занимал половину, а другая половина делилась почти поровну между двумя остальными
концами.
В течение времени Пеньковка так разрослась, что крайними домишками почти совсем подошла к Кержацкому
концу, — их разделила только громадная дровяная площадь и черневшие угольные валы.
Из Туляцкого и Хохлацкого
концов, как муравьи, ползли мужики, а за ними пестрели бабьи платки и сарафаны.
Фабрика была остановлена, и дымилась одна доменная печь, да на медном руднике высокая зеленая железная труба водокачки пускала густые клубы черного дыма. В общем движении не принимал никакого участия один Кержацкий
конец, — там было совсем тихо, точно все вымерли. В Пеньковке уже слышались песни: оголтелые рудничные рабочие успели напиться по рудниковой поговорке: «кто празднику рад, тот до свету пьян».
Через заводскую плотину валила на площадь густая толпа раскольников, — тронулся весь Кержацкий
конец, чтобы послушать, как будет читать царский манифест не поп, а сам исправник.
По улицам везде бродил народ. Из Самосадки наехали пристановляне, и в Кержацком
конце точно открылась ярмарка, хотя пьяных и не было видно, как в Пеньковке. Кержаки кучками проходили через плотину к заводской конторе, прислушивались к веселью в господском доме и возвращались назад; по глухо застегнутым на медные пуговицы полукафтаньям старинного покроя и низеньким валеным шляпам с широкими полями этих кержаков можно было сразу отличить в толпе. Крепкий и прижимистый народ, не скажет слова спроста.
Из гулявшей Пеньковки веселье точно перекинулось в Хохлацкий
конец: не вытерпели старики и отправились «под горку», где стоял единственный кабак Дуньки Рачителихи.
Дунькин кабак был замечательным местом в истории Ключевского завода, как связующее звено между тремя
концами.
Домнушка поломалась для порядку и выпила. Очень уж ей нравился чистяк-мастер, на которого девки из Кержацкого
конца все глаза проглядели.
— Так, так, Федорка… вспомнил. В нашем Туляцком
конце видал, этово-тово, как с девчонками бегала. Славная девушка, ничего, а выправится — невеста будет.
Под
конец Нюрочка расплакалась, сидя тихонько в своем уголке, как плачут сироты.
Набат поднял весь завод на ноги, и всякий, кто мог бежать, летел к кабаку. В общем движении и сумятице не мог принять участия только один доменный мастер Никитич, дожидавшийся под домной выпуска. Его так и подмывало бросить все и побежать к кабаку вместе с народом, который из Кержацкого
конца и Пеньковки бросился по плотине толпами.
— А как же, например, моя-то домна останется? — накинулся Никитич с азартом, — для него вдруг сделалось все совершенно ясно. — Ну, как ее оставить хоть на час?.. Сейчас козла посадишь — и
конец!
Изба старого Коваля выходила лицом к речке Култыму, которая отделяла Хохлацкий
конец от Туляцкого.
Таких крытых дворов в Туляцком
конце было уже штук пять, а у хохлов ни одного.
Сорванцы остановились в приличном отдалении: им хотелось и любопытную историю досмотреть до
конца, да и на глаза старику черту не попасться, — пожалуй, еще вздует за здорово живешь.
— Ну, живет… Ну, мать меня к ей посылала… Я нарочно по Кержацкому
концу прошел и двух кержаков отболтал.
Страшное это было дело, когда оба
конца, Туляцкий и Хохлацкий, сбежались смотреть на даровой позор невесты с провинкой.
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до дела, так на снохах и поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в нашем Туляцком
конце.
Весь Кержацкий
конец в Ключевском заводе образовался из переселенцев с Самосадки, поэтому между заводом и пристанью сохранялись неразрывные, кровные сношения.
Такие же мытые избы стояли и в Кержацком
конце на Ключевском заводе, потому что там жили те же чистоплотные, как кошки, самосадские бабы.
Обедали все свои. В дальнем
конце стола скромно поместилась Таисья, а с ней рядом какой-то таинственный старец Кирилл. Этот последний в своем темном раскольничьем полукафтанье и с подстриженными по-раскольничьи на лбу волосами невольно бросался в глаза. Широкое, скуластое лицо, обросшее густою бородой, с плутоватыми темными глазками и приплюснутым татарским носом, было типично само по себе, а пробивавшаяся в темных волосах седина придавала ему какое-то иконное благообразие.
— Не в осуждение тебе, милостивец, слово молвится, а наипаче к тому, что все для одних мочеган делается: у них и свои иконы поднимали, и в колокола звонили, и стечение народное было, а наш Кержацкий
конец безмолвствовал… Воля-то вышла всем, а радуются одни мочегане.
Борьбу начинали по исстари заведенному обычаю малыши, за ними выступали подростки, а большие мужики подходили уже к
концу, когда решался на целый год горячий вопрос, кто «унесет круг» — ключевляне или самосадские.
Лучшие борцы приберегались к
концу борьбы, и последний уносил круг.
Происшествие с Самойлом Евтихычем минут на десять приостановило борьбу, но потом она пошла своим чередом. На круг вышел Терешка-казак. Это появление в кругу мочеганина вызвало сначала смех, но Никитич цыкнул на особенно задорных, — он теперь отстаивал своих ключевлян, без различия
концов. Впрочем, Терешке пришлось не долго покрасоваться на кругу, и он свалился под второго борца.
Всю ночь Груздев страшно мучился. Ему все представлялось, что он бьется в кругу не на живот, а на смерть: поборет одного — выходит другой, поборет другого — третий, и так без
конца. На улице долго пьяные мужики горланили песни, а Груздев стонал, как раздавленный.
Кержацкий
конец уходил на берега р.
Все три
конца пустели, и большинство домов оставалось совсем без хозяев.
Такие разговоры повторялись каждый день с небольшими вариациями, но последнего слова никто не говорил, а всё ходили кругом да около. Старый Тит стороной вызнал, как думают другие старики. Раза два, закинув какое-нибудь заделье, он объехал почти все покосы по Сойге и Култыму и везде сталкивался со стариками. Свои туляки говорили все в одно слово, а хохлы или упрямились, или хитрили. Ну, да хохлы сами про себя знают, а Тит думал больше о своем Туляцком
конце.
Молодые бабы-хохлушки слушали эти жалобы равнодушно, потому что в Хохлацком
конце женатые сыновья жили почти все в отделе от стариков, за немногими исключениями, как семья Ковалей.
Богатых семей в Хохлацком
конце не было, но не было и такого утеснения снох и вообще баб, как у туляков.
По всем покосам широкою волной прокатилась молва о задуманном переселении в орду, и самым разнообразным толкам не было
конца.
— Другого уж ты сам выбирай: тебе с ним идти, тебе и выбирать. От Туляцкого
конца, значит, ты пойдешь, а от Хохлацкого…
— Э, сват, буде тебе гвалтувати, — уговаривал Коваль. — Як уведем оба
конца в орду, так усе наше сено кержакам зостанется… Нэхай твоему сену!..
— А они ж сговорились, сват, — объяснил Коваль. — Приказчику тоже не велика корысть, коли два
конца уйдут, а зостанутся одни кержаки. Кто будет робить ему на фабрике?.. Так-то…
— И это знаю!.. Только все это пустяки. Одной поденщины сколько мы должны теперь платить. Одним словом, бросай все и заживо ложись в могилу… Вот француз все своею заграницей утешает, да только там свое, а у нас свое. Машины-то денег стоят, а мы должны миллион каждый год послать владельцам… И без того заводы плелись кое-как,
концы с
концами сводили, а теперь где мы возьмем миллион наш?
Последняя вспышка старой крепостной энергии произошла в Луке Назарыче, когда до Мурмоса дошла весть о переселении мочеган и о толках в Кержацком
конце и на Самосадке о какой-то своей земле.
Это была цветущая женщина, напоминавшая фигурой Домнушку, но с мелкими чертами злого лица. Она была разодета в яркий сарафан из китайки с желтыми разводами по красному полю и кокетливо закрывала нижнюю часть лица
концами красного кумачного платка, кое-как накинутого на голову.
Соединяющим звеном для всех трех
концов явилась теперь только что открытая волость, где мужики и собирались потолковать и послушать.