Неточные совпадения
— Кланяйся и ты старухе… Как-нибудь заеду, давно
не бывал у вас, на Самосадке-то… Дядья
как поживают?
Любопытно было то, что теперь из кабака
не погонит дозорный,
как бывало раньше: хоть умри у стойки.
Они прибежали в контору. Через темный коридор Вася провел свою приятельницу к лестнице наверх, где помещался заводский архив. Нюрочка здесь никогда
не бывала и остановилась в нерешительности, но Вася уже тащил ее за руку по лестнице вверх. Дети прошли какой-то темный коридор, где стояла поломанная мебель, и очутились, наконец, в большой низкой комнате, уставленной по стенам шкафами с связками бумаг. Все здесь было покрыто толстым слоем пыли,
как и следует быть настоящему архиву.
С Никитичем действительно торопливо семенила ножками маленькая девочка с большими серыми глазами и серьезным
не по летам личиком. Когда она уставала, Никитич вскидывал ее на одну руку и шел с своею живою ношей
как ни в чем
не бывало. Эта Оленка очень заинтересовала Нюрочку, и девочка долго оглядывалась назад, пока Никитич
не остался за поворотом дороги.
Опять распахнулись ворота заимки, и пошевни Таисьи стрелой полетели прямо в лес. Нужно было сделать верст пять околицы, чтобы выехать на мост через р. Березайку и попасть на большую дорогу в Самосадку. Пегашка стояла без дела недели две и теперь летела стрелой. Могутная была лошадка, точно сколоченная, и
не кормя делала верст по сту. Во всякой дороге
бывала. Таисья молчала, изредка посматривая на свою спутницу, которая
не шевелилась,
как мертвая.
Аграфене случалось пить чай всего раза три, и она
не понимала в нем никакого вкуса. Но теперь приходилось глотать горячую воду, чтобы
не обидеть Таисью. Попав с мороза в теплую комнату, Аграфена вся разгорелась,
как маков цвет, и Таисья невольно залюбовалась на нее; то ли
не девка, то ли
не писаная красавица: брови дугой, глаза с поволокой, шея
как выточенная, грудь лебяжья, таких, кажется, и
не бывало в скитах. У Таисьи даже захолонуло на душе,
как она вспомнила про инока Кирилла да про старицу Енафу.
Нюрочке больше всего удивительным показалось то, что она совсем
не слыхала,
как приехала гостья и
как вошла в комнаты. Потом, у них никогда
не бывали гостями женщины.
— Вот я то же самое думаю и ничего придумать
не могу. Конечно, в крепостное время можно было и сидя в Самосадке орудовать… А вот теперь почитай и дома
не бываю, а все в разъездах. Уж это
какая же жизнь… А
как подумаю, что придется уезжать из Самосадки, так даже оторопь возьмет.
Не то что жаль насиженного места, а так… какой-то страх.
— Перш усего выпьем чарочку за шинкарочку, — балагурил у кабацкой стойки старый Коваль,
как ни в чем
не бывало. — Ну, Дуня, давай нам трохи горилки, щоб вороги мовчалы и сусиди
не зналы… Так я говорю, Терешка? Отто ведмедица!.. отто проклятуща!..
Всего больше удивило Домнушку,
как муж подобрался к брату Макару. Ссориться открыто он, видимо,
не желал, а показать свою силу все-таки надо. Когда Макар
бывал дома, солдат шел в его избу и стороной заводил какой-нибудь общий хозяйственный разговор. После этого маленького вступления он уже прямо обращался к снохе Татьяне...
— Конешно, родителей укорять
не приходится, — тянет солдат,
не обращаясь собственно ни к кому. — Бог за это накажет… А только на моих памятях это было, Татьяна Ивановна,
как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и в дом к нам взяли из бедной семьи,
как лошадь двужильная
бывает. Да-с… Что же, бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту жалеют… Так я говорю, Макар?
—
Какая это инокиня, — неохотно ответила Таисья, шагая по узенькой тропочке, пробитой в сугробах снега прямо под окнами. — Инокини
не такие
бывают.
В Нюрочке проснулось какое-то страстное чувство к красивой послушнице,
как это
бывает с девочками в переходном возрасте, и она ходила за ней,
как тень. Зачем на ней все черное? Зачем глаза у ней такие печальные? Зачем на нее ворчит походя эта сердитая Енафа? Десятки подобных вопросов носились в голове Нюрочки и
не получали ответа.
— Святыми
бывают после смерти, когда чудеса явятся, а живых подвижников видывала… Удостоилась видеть схимника Паисия, который спасался на горе Нудихе. Я тогда в скитах жила… Ну, в лесу его и встретила: прошел от меня этак будет
как через улицу. Борода уж
не седая, а совсем желтая, глаза опущены, — идет и молитву творит. Потом уж он в затвор сел и
не показывался никому до самой смерти…
Как я его увидела, так со страху чуть
не умерла.
Он
не кричал на мужиков,
не топал ногами,
не приходил в неистовство,
как,
бывало, Лука Назарыч, а держал себя совершенно бесстрастно,
как доктор с пациентами.
Солдат Артем,
как ни в чем
не бывало, пировал на свадьбе у Спирьки Гущина, бывшего любовника своей жены, — он нарочно пошел на эту свадьбу, чтобы отомстить и Домнушке и показать всем, что он плевать хочет на пересуды да на бабьи сплетни.
— А пришел посмотреть,
как вы тут живете… Давно
не бывал. Вот к Анисье в гости пойду… Может, и
не прогонит.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть,
не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его
бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей,
не виноват ни душою, ни телом.
Не извольте гневаться! Извольте поступать так,
как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и сам
не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался,
каким еще никогда
не бывал.
Осип, слуга, таков,
как обыкновенно
бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но
не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
— А счастье наше — в хлебушке: // Я дома в Белоруссии // С мякиною, с кострикою // Ячменный хлеб жевал; //
Бывало, вопишь голосом, //
Как роженица корчишься, //
Как схватит животы. // А ныне, милость Божия! — // Досыта у Губонина // Дают ржаного хлебушка, // Жую —
не нажуюсь! —
Стародум. Любезная Софья! Я узнал в Москве, что ты живешь здесь против воли. Мне на свете шестьдесят лет. Случалось быть часто раздраженным, ино-гда быть собой довольным. Ничто так
не терзало мое сердце,
как невинность в сетях коварства. Никогда
не бывал я так собой доволен,
как если случалось из рук вырвать добычь от порока.