Неточные совпадения
— Пан
пил чай, —
заметила Катря, прибирая посуду на столе. — Пан не хоче чаю. Який пану чай, колы вин напивсь?
В десять часов в господском доме
было совершенно темно, а прислуга ходила на цыпочках, не
смея дохнуть. Огонь светился только в кухне у Домнушки и в сарайной, где секретарь Овсянников и исправник Чермаченко истребляли ужин, приготовленный Луке Назарычу.
— Это вам так кажется, —
заметил Мухин. — Пока никто еще и ничего не сделал… Царь жалует всех волей и всем нужно радоваться!.. Мы все здесь крепостные, а завтра все
будем вольные, — как же не радоваться?.. Конечно, теперь нельзя уж
будет тянуть жилы из людей… гноить их заживо… да.
— Да ведь он и бывал в горе, —
заметил Чермаченко. — Это еще при твоем родителе
было, Никон Авдеич. Уж ты извини меня, а родителя-то тоже Палачом звали… Ну, тогда француз нагрубил что-то главному управляющему, его сейчас в гору, на шестидесяти саженях работал… Я-то ведь все хорошо помню… Ох-хо-хо… всячины бывало…
В другое время он не
посмел бы въехать во двор господского дома и разбудить «самого», но теперь
было все равно: сегодня Лука Назарыч велик, а завтра неизвестно, что
будет.
— Теперь все свободные, деточка, — шептал он, вытирая своим платком заплаканное лицо Нюрочки и не
замечая своих собственных слез. — Это
было давно и больше не
будет…
Пошатываясь, старики побрели прямо к стойке; они не
заметили, что кабак быстро опустел, точно весь народ вымели. Только в дверях нерешительно шушукались чьи-то голоса. У стойки на скамье сидел плечистый мужик в одной красной рубахе и тихо разговаривал о чем-то с целовальничихой. Другой в чекмене и синих пестрядинных шароварах
пил водку, поглядывая на сердитое лицо целовальничихина сына Илюшки, который косился на мужика в красной рубахе.
Нюрочка перебегала из столовой в залу и смотрела в окно на галдевшую на дворе толпу. Ей опять
было весело, и она только избегала встречаться с Иваном Семенычем, которого сразу разлюбила. Добрый старик
замечал эту детскую ненависть и не знал, как опять подружиться с Нюрочкой. Улучив минуту, когда она проходила мимо него, он поймал ее за какую-то оборку и прошептал, указывая глазами на Овсянникова...
Замерло все в кабаке и около кабака. Со стороны конторы близился гулкий топот, — это гнали верхами лесообъездчики и исправничьи казаки. Дверь в кабаке
была отворена попрежнему, но никто не
смел войти в нее. К двум окнам припали усатые казачьи рожи и глядели в кабак.
Пашка в семье Горбатого
был младшим и поэтому пользовался большими льготами, особенно у матери. Снохи за это терпеть не могли баловня и при случае натравляли на него старика, который никому в доме спуску не давал. Да и трудно
было увернуться от родительской руки, когда четыре семьи жались в двух избах. О выделе никто не
смел и помышлять, да он
был и немыслим: тогда рухнуло бы все горбатовское благосостояние.
— Не велики господа, и постоят, —
заметила старуха, когда Мухин пригласил всех садиться. — Поешь-ка, Петр Елисеич, нашей каменской рыбки: для тебя и пирог стряпала своими руками.
Егор с женой продолжали стоять, потому что при матери садиться не
смели, хотя Егор
был и старше Мосея.
— Темнота наша, —
заметил Груздев и широко вздохнул. — А вот и Нюрочка!.. Ну, иди сюда, кралечка, садись вот рядом со мной, а я тебя
буду угощать…
— Ты в самом-то деле уходил бы куда ни на
есть, Кирило, —
заметила Таисья, стараясь сдержать накипевшую в ней ярость. — Мое дело женское, мало ли што скажут…
— Я не
буду ночевать в лесу с тобой! —
смело ответила Аграфена.
Что она могла поделать одна в лесу с сильным мужиком? Лошадь бывала по этой тропе и шла вперед, как по наезженной дороге.
Был всего один след, да и тот
замело вчерашним снегом. Смиренный инок Кирилл улыбался себе в бороду и все поглядывал сбоку на притихшую Аграфену: ишь какая быстрая девка выискалась… Лес скоро совсем поредел, и начался голый березняк: это и
был заросший старый курень Бастрык. Он тянулся широким увалом верст на восемь. На нем работал еще отец Петра Елисеича, жигаль Елеска.
Мимо скита Енафы можно
было проехать среди белого дня и не
заметить его, — так он ловко спрятан в еловом лесу у подножья Мохнатенькой горки.
Утром, когда Кузьмич выпускал пар, он спросонья совсем не
заметил спавшего под краном Тараска и выпустил струю горячего пара на него. Сейчас слышался только детский прерывавшийся крик, и, ворвавшись в корпус, Наташка увидела только широкую спину фельдшера, который накладывал вату прямо на обваренное лицо кричавшего Тараска. Собственно лица не
было, а
был сплошной пузырь… Тараска положили на чью-то шубу, вынесли на руках из корпуса и отправили в заводскую больницу.
На Катрю Анфиса Егоровна не обратила никакого внимания и точно не
замечала ее. В зале она велела переставить мебель, в столовой накрыли стол по-новому, в Нюрочкиной комнате постлали ковер — одним словом, произведена
была маленькая революция, а гостья все ходила из комнаты в комнату своими неслышными шагами и находила новые беспорядки. Когда вернулся с фабрики Петр Елисеич, он заметно смутился.
После обеда Анфиса Егоровна ушла в кабинет к Петру Елисеичу и здесь между ними произошел какой-то таинственный разговор вполголоса. Нюрочке
было велено уйти в свою комнату. О чем они говорили там и почему ей нельзя
было слушать? — удивлялась Нюрочка. Вообще поведение гостьи имело какой-то таинственный характер, начинавший пугать Нюрочку. По смущенным лицам прислуги девочка
заметила, что у них в доме вообще что-то неладно, не так, как прежде.
— Дураки вы все! — ругался Никитич, перебегая из корпуса в корпус, как угорелый. — Верно говорю, родимые мои: дураки… Ведь зря только языками
мелете. Пусть мочеганы сами сперва
поедят своего-то хлеба… Пусть!..
Татьяне
было так тяжело, что она сама
молила бога о своей смерти: она всем мешала, и, когда ее не
будет, Макар женится на другой и заживет, как следует хорошему мужику.
— Да ведь мне-то обидно: лежал я здесь и о смертном часе сокрушался, а ты подошла — у меня все нутро точно перевернулось… Какой же я после этого человек
есть, что душа у меня коромыслом? И весь-то грех в мир идет единственно через вас, баб, значит… Как оно зачалось, так, видно, и кончится. Адам начал, а антихрист кончит. Правильно я говорю?.. И с этакою-то нечистою душой должен я скоро предстать туда, где и ангелы не
смеют взирати… Этакая нечисть, погань, скверность, — вот што я такое!
Все это
было так просто и ясно, что Нюрочка только удивлялась, как другие ничего не хотят
замечать и живут изо дня в день слепцами.
Вышедшая из богатой семьи, Агафья испугалась серьезно и потихоньку принялась расстраивать своего мужа Фрола, смирного мужика, походившего характером на большака Федора. Вся беда
была в том, что Фрол по старой памяти боялся отца, как огня, и не
смел сказать поперек слова.
— Я еще подростком
была, как про отца Гурия на Ключевском у нас рассказывали, — говорила сестра Авгарь. — Мучили его, бедного, а потом уж убили. Серою горючей капали по живому телу: зажгли серу да ей и капали на отца Гурия, а он истошным голосом
молил, штобы поскорее убили.
Аристашка оцепенел, как дупель, над которым охотничья собака сделала стойку. Он
заметил всего одно: новый главный управляющий
был кос на левый глаз, тогда как он, Аристашка, имел косой правый глаз. Управляющий бойко взбежал во второй этаж, осмотрел все комнаты и коротко приказал оставить себе всего две — кабинет и приемную, а остальные затворить.
Голиковский рвал и
метал, но дело
было непоправимое.
Нюрочка стала
замечать, что вообще с Петром Елисеичем творится что-то неладное: он стал забываться,
был ужасно рассеян и вообще изменялся на глазах.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда
метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что
будет, то
будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без того это такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)Не
смею более беспокоить своим присутствием. Не
будет ли какого приказанья?
Почтмейстер. Так точно-с. (Встает, вытягивается и придерживает шпагу.)Не
смея долее беспокоить своим присутствием… Не
будет ли какого замечания по части почтового управления?
Анна Андреевна. Так вы и пишете? Как это должно
быть приятно сочинителю! Вы, верно, и в журналы
помещаете?
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили
заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?