Неточные совпадения
Кормить
всю дворню было слабостью Домнушки, особенно когда с ней обращались ласково. Погрозив Тишке кулаком, она сейчас
же полезла в залавок, где в чашке стояла накрошенная капуста с луком и квасом.
— Да я
же тебе говорю, что ничего не знаю, как и
все другие. Никто ничего не знает, а потом видно будет.
— А как
же Мосей сказывал, што везде уж воля прошла?.. А у вас, говорит, управители да приказчики
всё скроют. Так прямо и говорит Мосей-то, тоже ведь он родной наш брат, одна кровь.
— Отчего
же ты мне прямо не сказал, что у вас Мосей смутьянит? — накинулся Петр Елисеич и даже покраснел. — Толкуешь-толкуешь тут, а о главном молчишь… Удивительные, право, люди:
все с подходцем нужно сделать, выведать, перехитрить. И совершенно напрасно… Что вам говорил Мосей про волю?
— А, это ты! — обрадовался Петр Елисеич, когда на обратном пути с фабрики из ночной мглы выступила фигура брата Егора. — Вот что, Егор, поспевай сегодня
же ночью домой на Самосадку и объяви
всем пристанским, что завтра будут читать манифест о воле. Я уж хотел нарочного посылать… Так и скажи, что исправник приехал.
— Это вам так кажется, — заметил Мухин. — Пока никто еще и ничего не сделал… Царь жалует
всех волей и
всем нужно радоваться!.. Мы
все здесь крепостные, а завтра
все будем вольные, — как
же не радоваться?.. Конечно, теперь нельзя уж будет тянуть жилы из людей… гноить их заживо… да.
— Хуже будет насильникам и кровопийцам! — уже кричал Мухин, ударив себя в грудь. — Рабство еще никому не приносило пользы… Крепостные — такие
же люди, как и
все другие. Да, есть человеческое достоинство, как есть зверство…
Вспышка у Мухина прошла так
же быстро, как появилась. Конечно, он напрасно погорячился, но зачем Палач устраивает посмешище из сумасшедшего человека? Пусть
же он узнает, что есть люди, которые думают иначе. Пора им
всем узнать то, чего не знали до нынешнего дня.
— Ничего, не мытьем, так катаньем можно донять, — поддерживал Овсянников своего приятеля Чебакова. — Ведь как расхорохорился, проклятый француз!.. Велика корысть, что завтра
все вольные будем: тот
же Лука Назарыч возьмет да со службы и прогонит… Кому воля, а кому и хуже неволи придется.
Верстах в двух ниже по течению той
же реки Березайки, на месте старой чудской копи, вырос первый медный рудник Крутяш, — это был один из лучших медных рудников на
всем Урале.
Туляки строились «на расейскую руку», а самые богатые сейчас
же переняли
всю кержацкую повадку, благо лесу кругом много.
Около Самоварника собралась целая толпа, что его еще больше ободрило. Что
же, пустой он человек, а все-таки и пустой человек может хорошим словом обмолвиться. Кто в самом деле пойдет теперь в огненную работу или полезет в гору?
Весь кабак загалдел, как пчелиный улей, а Самоварник орал пуще
всех и даже ругал неизвестно кого.
— А то як
же? У старого Коваля як дочка подрастет — ведмедица буде… У мене
все дочки ведмедицы!
У закостеневшего на заводской работе Овсянникова была
всего единственная слабость, именно эти золотые часы. Если кто хотел найти доступ в его канцелярское сердце, стоило только завести речь об его часах и с большею или меньшею ловкостью похвалить их. Эту слабость многие знали и пользовались ею самым бессовестным образом. На именинах, когда Овсянников выпивал лишнюю рюмку, он бросал их за окно, чтобы доказать прочность. То
же самое проделал он и теперь, и Нюрочка хохотала до слез, как сумасшедшая.
—
Все то
же… У нас в дому дым коромыслом стоит: пируют страсть!
— А как
же, например, моя-то домна останется? — накинулся Никитич с азартом, — для него вдруг сделалось
все совершенно ясно. — Ну, как ее оставить хоть на час?.. Сейчас козла посадишь — и конец!
— Куда
же он убежал, папочка?.. Ведь теперь темно… Я знаю, что его били. Вот
всем весело,
все смеются, а он, как зверь, бежит в лес… Мне его жаль, папочка!..
Положение Татьяны в семье было очень тяжелое. Это было
всем хорошо известно, но каждый смотрел на это, как на что-то неизбежное. Макар пьянствовал, Макар походя бил жену, Макар вообще безобразничал, но где дело касалось жены —
вся семья молчала и делала вид, что ничего не видит и не слышит. Особенно фальшивили в этом случае старики, подставлявшие несчастную бабу под обух своими руками. Когда соседки начинали приставать к Палагее, она подбирала строго губы и всегда отвечала одно и то
же...
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились,
всё про свой хлеб толкуют. И
всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда
же подманивают, а доведись до дела, так на снохах и поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот
все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в нашем Туляцком конце.
Мухин внимательно оглядывал
всю избу, которая оставалась
все такою
же, какою была сорок лет назад.
Тут
же толкался в народе подгулявший дозорный Полуэхт Самоварник, ко
всем приставал и
всем надоедал.
Достаточно было одного этого крика, чтобы разом произошло что-то невероятное.
Весь круг смешался, и послышался глухой рев. Произошла отчаянная свалка. Никитич пробовал было образумить народ, но сейчас
же был сбит с ног и очутился под живою, копошившеюся на нем кучей. Откуда-то появились колья и поленья, а у ворот груздевского дома раздался отчаянный женский вопль: это крикнула Аграфена Гущина.
— Пригнали
же нас сюда, а до орды много поближе, сват. Не хочу зоставаться здесь, и
всё туточки! Вот який твой сват, Тит…
Сваты даже легонько повздорили и разошлись недовольные друг другом. Особенно недоволен был Тит: тоже послал бог свата, у которого семь пятниц на неделе. Да и бабы хороши! Те
же хохлы наболтали, а теперь валят на баб. Во всяком случае, дело выходит скверное: еще не начали, а уж разговор пошел по
всему заводу.
Больше
всего не любила Наташка ходить с займами к богатым, как Тит Горбатый, а выворачивалась как-нибудь у своего
же брата голытьбы.
—
Все кончено… — повторял упрямый старик, удрученный крепостным горем. — Да… И ничего не будет!
Всем этим подлецам теперь плати… за
все плати… а что
же Устюжанинову останется?
— Лука Назарыч, вы напрасно так себя обеспокоиваете, — докладывал письмоводитель Овсянников, этот непременный член
всех заводских заседаний. — Рабочие сами придут-с и еще нам
же поклонятся… Пусть теперь порадуются, а там мы свое-с наверстаем. Вон в Кукарских заводах какую уставную грамоту составили: отдай
все…
— Что
же, отлично, если
все вышли на работу, — повторял Петр Елисеич, переходя из корпуса в корпус.
Много было хлопот «святой душе» с женскою слабостью, но стоило Таисье заговорить своим ласковым полушепотом, как сейчас
же все как рукой снимало.
— Что
же я с тобой буду делать, горюшка ты моя? — в раздумье шептала Таисья, соображая
все это про себя.
Она плохо сознавала, что делает и что должна сделать, но вместе с тем отлично знала, что должна
все устроить, и устроить сейчас
же.
Когда брательники Гущины подошли к своему двору, около него уже толпился народ. Конечно, сейчас
же началось жестокое избиение расстервенившимися брательниками своих жен: Спирька таскал за волосы по
всему двору несчастную Парасковью, середняк «утюжил» свою жену, третий брательник «колышматил» свою, а меньшак смотрел и учился. Заступничество Таисьи не спасло баб, а только еще больше разозлило брательников, искавших сестру по
всему дому.
— Вот вы
все такие… — заворчала Таисья. — Вы гуляете, а я расхлебывай ваше-то горе. Да еще вы
же и топорщитесь: «Не хочу с Кириллом». Было бы из чего выбирать, милушка… Старца испугалась, а Макарки поганого не было страшно?..
Весь Кержацкий конец осрамила… Неслыханное дело, чтобы наши кержанки с мочеганами вязались…
— Да ведь ты сам
же хвалил
все время орду, этово-тово, — накинулся на него Тит, — а теперь другое говоришь…
— Уведет он в эту орду
весь Туляцкий конец, — соболезновала Домнушка, качая головой. — Старухи-то за него тоже, беззубые, а бабенки, которые помоложе, так теперь
же все слезьми изошли… Легкое место сказать, в орду наклался!
Когда с другими разбойниками Окулко явился с повинной к Луке Назарычу, их
всех сейчас
же засадили в волость, а потом немедленно отправили в Верхотурье в острог.
— Последнее это дело! — кричала Наташка. — Хуже, чем по миру идти. Из-за Окулка
же страмили на
весь завод Рачителиху, и ты
же к ней идешь за деньгами.
Обойденная со
всех сторон отчаянною нуждой, Наташка часто думала о том, что вот есть
же богатые семьи, где робят одни мужики, а бабы остаются только для разной домашности.
В это
же время контора отказала
всем в выдаче дарового хлеба из заводских магазинов, как это делалось раньше, когда шел хлебный провиант на каждую крепостную душу.
Нюрочке делалось совестно за свое любопытство, и она скрывалась, хотя ее так и тянуло в кухню, к живым людям. Петр Елисеич половину дня проводил на фабрике, и Нюрочка ужасно скучала в это время, потому что оставалась в доме одна, с глазу на глаз
все с тою
же Катрей. Сидор Карпыч окончательно переселился в сарайную, а его комнату временно занимала Катря. Веселая хохлушка тоже заметно изменилась, и Нюрочка несколько раз заставала ее в слезах.
— Богу ответите за сироту, Петр Елисеич! — доносился звонкий голос Домнушки через запертые двери. — Другие-то побоятся вам оказать, а я
вся тут… Нечего с меня взять, с солдатки! Дочь у вас растет, большая будет, вам
же стыдно… Этакой срам в дому! Беспременно этого варнака Тишку в три шеи. Обнакновенно, Катря — глупая девка и больше ничего, а вы хозяин в дому и ответите за нее.
— Вот я то
же самое думаю и ничего придумать не могу. Конечно, в крепостное время можно было и сидя в Самосадке орудовать… А вот теперь почитай и дома не бываю, а
все в разъездах. Уж это какая
же жизнь… А как подумаю, что придется уезжать из Самосадки, так даже оторопь возьмет. Не то что жаль насиженного места, а так… какой-то страх.
— Да ведь сам-то я разве не понимаю, Петр Елисеич? Тоже, слава богу, достаточно видали всяких людей и свою темноту видим… А как подумаю, точно сердце оборвется. Ночью просыпаюсь и
все думаю… Разве я первый переезжаю с одного места на другое, а вот поди
же ты… Стыдно рассказывать-то!
— Если вы
все знаете, так вам
же лучше, — сухо ответил Петр Елисеич.
Морок посидел с пудлинговыми и тоже поговорил ни о чем, как с кузнецами. Около него собиралась везде целая толпа, ждавшая с нетерпением, какое колено Морок отколет. Недаром
же он пришел на фабрику, — не таковский человек. Но Морок балагурил со
всеми — и только.
—
Всё те
же. Вон Аннушка привела третьева дни сестру, так Корнило и льнет. Любопытный, пес…
Били ее часто и больно, как и
всех других пропащих бабенок, но зачем
же увечить человека?..
Груздев скоро пришел, и сейчас
же все сели обедать. Нюрочка была рада, что Васи не было и она могла делать
все, как сама хотела. За обедом шел деловой разговор Петр Елисеич только поморщился, когда узнал, что вместе с ним вызван на совещание и Палач. После обеда он отправился сейчас
же в господский дом, до которого было рукой подать. Лука Назарыч обедал поздно, и теперь было удобнее
всего его видеть.
— Сущая беда эти умники…
Всех нас в порошок истер Петр-то Елисеич, а того не догадался, что я
же буду проект-то его читать. Умен, да не догадлив… Как он нас
всех тут разнес: прямо из дураков в дураки поставил.
— Постой, голубчик, твоя речь еще впереди… Крепостного права не стало, а люди-то ведь
все те
же.