Веревкин особенно был озабочен составом присяжных заседателей и боялся как огня, чтобы не попали чиновники: они
не пощадили бы, а вот купцы да мужички — совсем другое дело, особенно последние.
Верные ликовали, а причетники, в течение многих лет питавшиеся одними негодными злаками, закололи барана и мало того что съели его всего,
не пощадив даже копыт, но долгое время скребли ножом стол, на котором лежало мясо, и с жадностью ели стружки, как бы опасаясь утратить хотя один атом питательного вещества.
Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать… Я хотел дать себе полное право
не щадить его, если бы судьба меня помиловала. Кто не заключал таких условий с своею совестью?
Высокой страсти не имея // Для звуков жизни
не щадить, // Не мог он ямба от хорея, // Как мы ни бились, отличить. // Бранил Гомера, Феокрита; // Зато читал Адама Смита // И был глубокий эконом, // То есть умел судить о том, // Как государство богатеет, // И чем живет, и почему // Не нужно золота ему, // Когда простой продукт имеет. // Отец понять его не мог // И земли отдавал в залог.
— И то правда, — сказал, смеясь, Пугачев. — Мои пьяницы
не пощадили бы бедную девушку. Хорошо сделала кумушка-попадья, что обманула их.
Неточные совпадения
— Алексей Александрович, — сказал Вронский, чувствуя что приближается объяснение, — я
не могу говорить,
не могу понимать.
Пощадите меня! Как вам ни тяжело, поверьте, что мне еще ужаснее.
— Ваше сиятельство, — вскрикнул Чичиков, — умилосердитесь! Вы отец семейства.
Не меня
пощадите — старуха мать!
— Нечего и говорить, что вы храбрая девушка. Ей-богу, я думал, что вы попросите господина Разумихина сопровождать вас сюда. Но его ни с вами, ни кругом вас
не было, я таки смотрел: это отважно, хотели, значит,
пощадить Родиона Романыча. Впрочем, в вас все божественно… Что же касается до вашего брата, то что я вам скажу? Вы сейчас его видели сами. Каков?
Вот у нас обвиняли было Теребьеву (вот что теперь в коммуне), что когда она вышла из семьи и… отдалась, то написала матери и отцу, что
не хочет жить среди предрассудков и вступает в гражданский брак, и что будто бы это было слишком грубо, с отцами-то, что можно было бы их
пощадить, написать мягче.
Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера и с жаром начал свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и
пощадил. Я сказал, что тулуп и лошадь, правда,
не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до последней крайности. Наконец я сослался и на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады.