Неточные совпадения
«Вот этой жениха
не нужно будет искать: сама найдет, — с улыбкой думала Хиония Алексеевна, провожая глазами убегавшую Верочку. — Небось
не закиснет в девках, как эти принцессы, которые умеют только важничать… Еще считают себя образованными девушками, а когда пришла пора
выходить замуж, — так я же им и ищи жениха. Ох, уж эти мне принцессы!»
— Устрой, милостивый господи, все на пользу… — вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. — Уж, кажется, так бы хорошо, так бы хорошо… Вот думать, так
не придумать!.. А из себя-то какой молодец… в прероду свою
вышел. Отец-от вон какое дерево был: как, бывало, размахнется да ударит, так замертво и вынесут.
Привалова поразило больше всего то, что в этом кабинете решительно ничего
не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера
вышел из него. Все было так же скромно и просто, и стояла все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Бахарев воспользовался случаем
выслать Привалова из кабинета, чтобы скрыть овладевшее им волнение; об отдыхе, конечно,
не могло быть и речи, и он безмолвно лежал все время с открытыми глазами. Появление Привалова обрадовало честного старика и вместе с тем вызвало всю желчь, какая давно накопилась у него на сердце.
— Право, мама, я вас
не узнаю совсем, — говорила Надежда Васильевна, — с чего вы взяли, что я непременно должна
выходить за Привалова замуж?
— Вы, мама, добьетесь того, что я совсем
не буду
выходить из своей комнаты, когда у нас бывает Привалов. Мне просто совестно… Если человек хорошо относится ко мне, так вы хотите непременно его женить. Мы просто желаем быть хорошими знакомыми — и только.
— Ну вот и хорошо, что пришел с нами помолиться, — говорила Марья Степановна, когда
выходила из моленной. — Тут половина образов-то твоих стоит, только я тебе их
не отдам пока…
Эти сестрицы выписали из Риги остальных четырех, из которых одна
вышла за директора гимназии, другая за доктора, третья за механика, а четвертая,
не пожелавшая за преклонными летами связывать себя узами Гименея, получила место начальницы узловской женской гимназии.
Алла уже выработала в себе тот светский такт, который начинается с уменья вовремя
выйти из комнаты и заканчивается такими сложными комбинациями, которых
не распутать никакому мудрецу.
Иван Яковлич ничего
не отвечал, а только посмотрел на дверь, в которую
вышел Привалов «Эх, хоть бы частичку такого капитала получить в наследство, — скромно подумал этот благочестивый человек, но сейчас же опомнился и мысленно прибавил: — Нет, уж лучше так, все равно отобрали бы хористки, да арфистки, да Марья Митревна, да та рыженькая… Ах, черт ее возьми, эту рыженькую… Препикантная штучка!..»
На дворе виднелось длинное бревенчатое здание с стеклянной крышей, —
не то оранжерея,
не то фотография или театр; тенистый садик из лип, черемух, акаций и сиреней
выходил прямо к Узловке, где мелькали и «китайские беседки в русском вкусе», и цветочные клумбы, и зеркальный шар, и даже небольшой фонтан с русалкой из белого мрамора.
Антонида Ивановна полупрезрительно посмотрела на пьяного мужа и молча
вышла из комнаты. Ей было ужасно жарко, жарко до того, что решительно ни о чем
не хотелось думать; она уже позабыла о пьяном хохотавшем муже, когда вошла в следующую комнату.
Привалов
не казал к ним глаз, Надежда Васильевна ни за что
не хотела ехать к Хине, — одним словом,
выходило так, что Привалов совсем попался в ловкие руки одной Хины, которая
не преминет воспользоваться всеми выгодами своего исключительного положения.
— Девичье дело, Марья Степановна… Нынче образованные да бойкие девицы пошли,
не как в наше время. Ну, у них уж все по-своему и
выходит.
—
Выходит, да
не больно… В наше время жених-то приехал в дом, поглядел невесту издальки, а потом тебе и свадьба. А нынче: тянут-тянут, ходят-ходят, говорят-говорят по-умному-то, а глядишь — дело и рассохлось, да и время напрасно пропало.
— Эти комнаты открываются раз или два в год, — объяснял Ляховский. — Приходится давать иногда в них бал…
Не поверите, одних свеч
выходит больше, чем на сто рублей!
— Это сам дьявол, а
не человек, — проговорил наконец дядюшка, когда они
вышли из подъезда.
Мало-помалу Привалов вошел в тот мир, в каком жила Верочка, и он часто думал о ней: «Какая она славная…» Надежда Васильевна редко показывалась в последнее время, и если
выходила, то смотрела усталою и скучающею. Прежних разговоров
не поднималось, и Привалов уносил с собой из бахаревского дома тяжелое, неприятное раздумье.
Здесь Лука узнал, что у «Сереженьки» что-то
вышло с старшей барышней, но она ничего
не сказывает «самой»; а «Сереженька» нигде
не бывает, все сидит дома и, должно быть, болен, как говорит «сама».
— А ты возьми глаза-то в зубы, да и посмотри, — хрипло отозвался Данила Семеныч, грузно вваливаясь в переднюю. — Что,
не узнал, старый хрен? Девичья память-то у тебя под старость стала… Ну, чего вытаращил на меня шары-то?
Выходит, что я самый и есть.
Верочка
не торопясь
вышла из комнаты; болтовня и радость Хины неприятно поразили ее, и в молодом сердце сказалась щемящая нотка. Чему она радуется? Неужели Хина успела уже разнюхать? Верочка закусила губу, чтобы
не заплакать от злости.
— Так я и знала… Она останется верна себе до конца и никогда
не выдаст себя. Но ведь она
не могла
не видеть, зачем вы пришли к нам? Тем более что ваша болезнь, кажется, совсем
не позволяет
выходить из дому.
— Видишь, Надя, какое дело
выходит, — заговорил старик, —
не сидел бы я, да и
не думал, как добыть деньги, если бы мое время
не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы
не стало, а теперь…
Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если
не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
— Это Надя что-то работала… — проговорил Бахарев, взглянув на письменный стол. — Когда она приезжает сюда, всегда занимает эту комнату, потому что она
выходит окнами в сад. Тебе, может быть,
не нравится здесь? Можно, пожалуй, перейти в парадную половину, только там мерзость запустения.
Зося хотя и
не отказывалась давать советы Альфонсу Богданычу, но у нее на душе совсем было
не то. Она редко
выходила из своей комнаты и была необыкновенно задумчива. Такую перемену в характере Зоси раньше всех заметил, конечно, доктор, который
не переставал осторожно наблюдать свою бывшую ученицу изо дня в день.
Комната Зоси
выходила окнами на двор, на север; ее
не могли заставить переменить эту комнату на другую, более светлую и удобную, потому что из своей комнаты Зося всегда могла видеть все, что делалось на дворе, то есть, собственно, лошадей.
Не все богатым невестам за богатых женихов
выходить, и мы
не хуже их.
— И тщеславие… Я
не скрываю. Но знаете, кто сознает за собой известные недостатки, тот стоит на полдороге к исправлению. Если бы была такая рука, которая… Ах да, я очень тщеславна! Я преклоняюсь пред силой, я боготворю ее. Сила всегда оригинальна, она дает себя чувствовать во всем. Я желала бы быть рабой именно такой силы, которая
выходит из ряду вон, которая
не нуждается вот в этой мишуре, — Зося обвела глазами свой костюм и обстановку комнаты, — ведь такая сила наполнит целую жизнь… она даст счастье.
Это предложение доктора обрадовало Бахарева, как ребенка, которому после долгой ненастной погоды позволили наконец
выйти на улицу. С нетерпением всех больных, засидевшихся в четырех стенах, он воспользовался случаем и сейчас же решил ехать к Ляховскому, у которого
не был очень давно.
Бахарев
вышел из кабинета Ляховского с красным лицом и горевшими глазами: это было оскорбление, которого он
не заслужил и которое должен был перенести. Старик плохо помнил, как он
вышел из приваловского дома, сел в сани и приехал домой. Все промелькнуло перед ним, как в тумане, а в голове неотступно стучала одна мысль: «Сережа, Сережа… Разве бы я пошел к этому христопродавцу, если бы
не ты!»
Привалов переживал медовый месяц своего незаконного счастья. Собственно говоря, он плыл по течению, которое с первого момента закружило его и понесло вперед властной пенившейся волной. Когда он ночью
вышел из половодовского дома в достопамятный день бала, унося на лице следы безумных поцелуев Антониды Ивановны, совесть проснулась в нем и внутренний голос сказал: «Ведь ты
не любишь эту женщину, которая сейчас осыпала тебя своими ласками…»
— Папа, ты напрасно
выходишь из себя; ведь от этого
не будет лучше. Если ты хочешь что-нибудь скатать мне на прощанье, поговорим спокойно…
— Отчего же ты
не хотела
выйти замуж? Или он
не хочет жениться на тебе?..
— Папа, я сама
не хочу
выходить замуж…
— Нет, ты слушай… Если бы Привалов уехал нынче в Петербург, все бы дело наше
вышло швах: и мне, и Ляховскому, и дядюшке — шах и мат был бы. Помнишь, я тебя просил в последний раз во что бы то ни стало отговорить Привалова от такой поездки, даже позволить ему надеяться… Ха-ха!.. Я
не интересуюсь, что между вами там было, только он остался здесь, а вместо себя послал Nicolas. Ну, и просолил все дело!
— А все-таки, знаете, Сергей Александрыч, я иногда страшно скучаю, — говорила Зося, когда Хина
вышла из коша. — Вечное безделье, вечная пустота… Ну, скажите, что будет делать такая барышня, как я? Ведь это прозябание, а
не жизнь. Так что даже все удовольствия отравлены сознанием собственной ненужности.
— Так ты решила
выйти за Привалова? — в раздумье спрашивал старик,
не глядя на дочь.
— Вам ближе знать эти обстоятельства; дела Игнатия Львовича расстроены, а тут еще этот процесс по опеке… Понятно, что Софье Игнатьевне ничего
не оставалось, как только
выйти за Привалова и этим спасти отца.
Но больше всего Зосе
не нравилось в муже то, что он положительно
не умел себя держать в обществе —
не в меру дичился незнакомых, или старался быть развязным, что
выходило натянуто, или просто молчал самым глупейшим образом.
Вышла самая тяжелая и неприятная сцена. Привалову было совестно пред стариком, что он до сих пор
не был еще у него с визитом, хотя после своего последнего разговора с Марьей Степановной он мог его и
не делать.
— Да, тут
вышла серьезная история… Отец, пожалуй бы, и ничего, но мать — и слышать ничего
не хочет о примирении. Я пробовал было замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже ногами затопала. Ну, я и оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь себе портят,
не понимаю и
не понимаю. Мать
не скоро своротишь: уж если что поставит себе — кончено,
не сдвинешь. Она ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще старики изменились: отец в лучшую сторону, мать — в худшую.
Оно кажется с первого разу, что все ярмарки похожи одна на другую, как две капли воды: Ирбит — та же матушка Нижегородская, только посыпанная сверху снежком, а
выходит то, да
не то.
К столу с винами подошел «московский барин»; он блуждающим взглядом посмотрел на Привалова и Веревкина, налил себе рюмку вина и,
не выпив ее, пошатываясь
вышел из комнаты.
— Так-с… гм. Действительно,
вышел водевиль: сам черт ничего
не разберет!..
Против такой короткости Марья Степановна сильно восстала и
не хотела
выходить сама к обеду и Верочку
не хотела показывать.
— Ну, наша Вера Васильевна уродилась, видно,
не в батюшку, — рассуждал Лука «от свободности». — Карахтер у нее бедовый, вся в матушку родимую, Марью Степановну,
выйдет по карахтеру-то, когда девичья-то скорость с нее соскочит… Вон как женихом-то поворачивает, только успевай оглядываться. На што уж, кажется, Миколай-то Иваныч насчет словесности востер, а как барышня поднимет его на смешки, — только запыхтит.
Надежда Васильевна провела отца в заднюю половину флигелька, где она занимала две крошечных комнатки; в одной жила сама с Маней, а в другой Павла Ивановна. Старушка узнала по голосу Василия Назарыча и другим ходом
вышла в сени, чтобы
не помешать первым минутам этого свидания.