Неточные совпадения
Верочка
начала выгружать весь запас собранных ею наблюдений, постоянно путаясь, повторяла одно и то же несколько раз. Надежда Васильевна
с безмолвным сожалением смотрела на эту горячую сцену и не знала, что ей делать и куда деваться.
— Да
начать хоть
с Хины, папа. Ну, скажи, пожалуйста, какое ей дело до меня? А между тем она является
с своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза то на меня, то на Привалова. И положение Привалова было самое глупое, и мое тоже не лучше.
— А вот сейчас… В нашем доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь
с ним и по мере этого знакомства открываю в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели. Одним словом, я кончаю тем, что
начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек сделали бы на моем месте именно так…
В результате оказалось, конечно, то, что заводское хозяйство
начало хромать на обе ноги, и заводы, по всей вероятности, пошли бы
с молотка Но счастливый случай спас их: в половине сороковых годов владельцу Шатровских заводов, Александру Привалову, удалось жениться на дочери знаменитого богача-золотопромышленника Павла Михайлыча Гуляева.
Привалов через несколько минут имел удовольствие узнать последние новости и был посвящен почти во все городские тайны. Виктор Васильич болтал без умолку, хотя после пятой рюмки хереса язык у него
начал заметно прилипать. Он был
с Приваловым уже на «ты».
— Гм… Видите ли, Сергей Александрыч, я приехал к вам, собственно, по делу, —
начал Веревкин, не спуская глаз
с Привалова. — Но прежде позвольте один вопрос… У вас не заходила речь обо мне, то есть старик Бахарев ничего вам не говорил о моей особе?
Веревкин только вздохнул и припал своим красным лицом к тарелке. После ботвиньи Привалов чувствовал себя совсем сытым, а в голове
начинало что-то приятно кружиться. Но Половодов время от времени вопросительно посматривал на дверь и весь просиял, когда наконец показался лакей
с круглым блюдом, таинственно прикрытым салфеткой. Приняв блюдо, Половодов торжественно провозгласил, точно на блюде лежал новорожденный...
Привалов
с напряженным вниманием следил за этим цифровым фейерверком, пока у него совсем не закружилась голова, и он готов был сознаться, что
начинает теряться в этом лесе цифр.
Тэке наконец был отпущен
с миром в свою конюшню, и вся компания
с говором и смехом повалила за хозяйкой в комнаты. Один Лепешкин на минуту задумался и
начал прощаться.
— Я не буду говорить о себе, а скажу только о вас. Игнатий Львович зарывается
с каждым днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое
начинает Привалов; но представьте себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам не может знать хорошенько собственные дела, и в случае серьезного замешательства все состояние может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
В двери кабинета пролезает кучер Илья и безмолвно останавливается у порога; он нерешительно
начинает что-то искать своей монументальной рукой на том месте, где его толстая голова срослась
с широчайшими плечами.
— Ежели вы, Игнатий Львович, очень сумлеваетесь насчет жалованья, —
начинает Илья, переминаясь
с ноги на ногу, — так уж лучше совсем рассчитайте меня… Меня давно Панафидины сманивают к себе… и пять рублей прибавки.
— Это уж божеское произволение, — резонирует Илья, опять
начиная искать в затылке. — Ежели кому господь здоровья посылает… Другая лошадь бывает, Игнатий Львович, — травишь-травишь в нее овес, а она только сохнет
с корму-то. А барин думает, что кучер овес ворует… Позвольте насчет жалованья, Игнатий Львович.
Никто, кажется, не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял да и забастовал, то есть не встал утром
с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу; не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства, не стал бы сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые, не разгибая спины, работали под его железным
началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть разом в нескольких местах, все видеть, и все слышать, и все давить, что попало к нему под руку.
Скоро Привалов заметил, что Зося относится к Надежде Васильевне
с плохо скрытой злобой. Она постоянно придиралась к ней в присутствии Лоскутова, и ее темные глаза метали искры. Доктор
с тактом истинно светского человека предупреждал всякую возможность вспышки между своими ученицами и смотрел как-то особенно задумчиво, когда Лоскутов
начинал говорить. «Тут что-нибудь кроется», — думал Привалов.
Но пароксизм бешенства заметно проходил. Слезы мешались
с проклятиями и стонами, пока не перешли в то тяжелое, полусознательное состояние, когда человек
начинает грезить наяву.
Поговорив
с Марьей Степановной, Привалов
начал прощаться.
В светлый ноябрьский день подъезжал Привалов к заветному приваловскому гнезду, и у него задрожало сердце в груди, когда экипаж быстро
начал подниматься на последнюю возвышенность,
с которой открывался вид на весь завод.
Вот я и думаю, что не лучше ли было бы
начать именно
с такой органической подготовки, а форма вылилась бы сама собой.
Мне кажется, что было бы вернее
начать именно
с такой органической подготовки…
— Ах, это вы!.. — удивлялся каждый раз Ляховский и, схватившись за голову,
начинал причитать каким-то бабьим голосом: — Опять жилы из меня тянуть… Уморить меня хотите, да, уморить… О, вы меня сведете
с ума
с этим проклятым делом! Непременно сведете… я чувствую, что у меня в голове уже образовалась пустота.
— Софья Игнатьевна, если вы говорите все это серьезно… —
начал Лоскутов, пробуя встать
с дивана, но Зося удержала его за руку. — Мне кажется, что мы не понимаем друг друга и…
С половины января здоровье Василия Назарыча
начало заметно поправляться, так что он
с помощью костыля мог бродить по комнатам.
Молодая натура стойко выдерживала неравную борьбу
с приступами болезни, но было несколько таких моментов, что доктор
начинал испытывать сомнения относительно счастливого исхода.
Несколько раз Надежда Васильевна выходила из своей комнаты
с твердой решимостью сейчас же объясниться
с отцом, но у нее опускались каждый раз руки,
начинали дрожать колени, и она возвращалась опять в свою комнату, чтобы снова переживать свои тайные муки.
Слабое движение руки, жалко опустившейся на одеяло, было ответом, да глаза раскрылись шире, и в них мелькнуло сознание живого человека. Привалов посидел около больного
с четверть часа; доктор сделал знак, что продолжение этого безмолвного визита может утомить больного, и все осторожно вышли из комнаты. Когда Привалов
начал прощаться, девушка проговорила...
Мы должны вернуться назад, к концу апреля, когда Ляховский
начинал поправляться и бродил по своему кабинету при помощи костылей. Трехмесячная болезнь принесла
с собой много упущений в хозяйстве, и теперь Ляховский старался наверстать даром пропущенное время. Он рано утром поджидал Альфонса Богданыча и вперед закипал гневом по поводу разных щекотливых вопросов, которые засели в его голове со вчерашнего дня.
Хиония Алексеевна в качестве дуэньи держала себя
с скромным достоинством и делала серьезное лицо, когда Зося
начинала хохотать. Она быстро дала понять Привалову, что здесь она свой человек.
В голове у него все кружилось; кровь прилила к сердцу, и он чувствовал, что
начинает сходить
с ума.
Когда Привалов
начинал говорить
с ней серьезно на эту тему, Зося только пожимала плечами и удивлялась, точно она выслушивала бред сумасшедшего.
Положение Привалова
с часу на час делалось все труднее. Он боялся сделаться пристрастным даже к доктору. Собственное душевное настроение слишком было напряжено, так что к действительности
начали примешиваться призраки фантазии, и расстроенное воображение рисовало одну картину за другой. Привалов даже избегал мысли о том, что Зося могла не любить его совсем, а также и он ее. Для него ясно было только то, что он не нашел в своей семейной жизни своих самых задушевных идеалов.
Начали расти поленницы белых мешков
с зеленым клеймом: «Мельница Привалова».
Жизнь
начала тяготить Привалова, а сознание, что он поступает как раз наоборот
с собственными намерениями, — щемило и сосало сердце, как змея.
— Позвольте; помните ли вы, как Веревкин
начинал процесс против опеки?.. Он тогда меня совсем одолел… Ведь умная бестия и какое нахальство! Готов вас за горло схватить. Вот Половодов и воспользовался именно этим моментом и совсем сбил меня
с толку. Просто запугал, как мальчишку… Ах, я дурак, дурак! Видите ли, приезжал сюда один немец, Шпигель… Может быть, вы его видели? Он еще родственником как-то приходится Веревкину… Как его, позвольте, позвольте, звали?.. Карл… Фридрих…
Разговор, конечно, происходил
с неизбежной выпивкой и характерной русской закуской в виде балыка, салфеточной икры, соленых огурцов и т. д. Веревкин краснел все более и более. «Моисей»
начинал глупо хлопать глазами.
разбитым, сиплым голосом
начала примадонна, толстая, обрюзгшая девица,
с птичьим носом. Хор подхватил, и все кругом точно застонало от пестрой волны закружившихся звуков. Какой-то пьяный купчик
с осовелым лицом дико вскрикивал и расслабленно приседал к самому полу.
«Спинджак» опять выиграл, вытер лицо платком и отошел к закуске. Косоглазый купец занял его место и
начал проигрывать карту за картой; каждый раз, вынимая деньги, он стучал козонками по столу и тяжело пыхтел. В гостиной послышался громкий голос и сиплый смех; через минуту из-за портьеры показалась громадная голова Данилушки. За ним в комнату вошла Катерина Ивановна под руку
с Лепешкиным.
Игра оживилась, куши
начали расти, руки Ивана Яковлича задвигались быстрее. Привалов тоже принял участие в игре и вернул почти все проигранные давеча деньги. Белобрысый купец сидел
с ним рядом и
с азартом увеличивал ставки. Лепешкину везло, Привалов
начал проигрывать и тоже увеличивал ставки. Он почувствовал какое-то неприятное озлобление к Ивану Яковличу и его двигавшимся белым рукам.
Чтобы замять этот неприятный разговор, Надежда Васильевна стала расспрашивать Привалова о его мельнице и хлебной торговле. Ее так интересовало это предприятие, хотя от Кости о нем она ничего никогда не могла узнать: ведь он
с самого
начала был против мельницы, как и отец. Привалов одушевился и подробно рассказал все, что было им сделано и какие успехи были получены; он не скрывал от Надежды Васильевны тех неудач и разочарований, какие выступали по мере ближайшего знакомства
с делом.
Привалов
начал прощаться, Лоскутов машинально протянул ему руку и остался в своем кресле
с таким лицом, точно напрасно старался что-то припомнить.
Привалов бывал у них довольно часто, при посторонних молчал, а когда оставался один
с Надеждой Васильевной,
начинал говорить
с полной откровенностью, как
с сестрой.
Она видела эту приваловскую мельницу в Гарчиках, тысячи подвод
с хлебом, которые стягивались к ней со всех сторон, организованную на широких
началах хлебную торговлю и т. д.
Надежда Васильевна
с ужасом слушала этот сумасшедший бред и сама
начинала чувствовать, что недалека от сумасшествия. Галлюцинации мужа передавались ей: это был первый шаг к сумасшествию. Она не знала, что ей делать и как отнестись к этим галлюцинациям мужа, которые стали повторяться. Когда она рассказала все доктору, он внимательно ее выслушал и задумчиво проговорил...
Девочка действительно была серьезная не по возрасту. Она
начинала уже ковылять на своих пухлых розовых ножках и довела Нагибина до слез, когда в первый раз
с счастливой детской улыбкой пролепетала свое первое «деду», то есть дедушка. В мельничном флигельке теперь часто звенел, как колокольчик, детский беззаботный смех, и везде валялись обломки разных игрушек, которые «деду» привозил из города каждый раз. Маленькая жизнь вносила
с собой теплую, светлую струю в мирную жизнь мельничного флигелька.
За чаем побалагурили о том о сем. Василий Назарыч рассказал о продаже заводов. Нагибин только охал и
с соболезнованием качал головой. На дворе
начало светать.