Неточные совпадения
Чтобы довершить характеристику той
жизни, какая шла в домике Заплатиных, нужно сказать, что французский язык
был его душой, альфой и омегой.
В
жизни Хионии Алексеевны французский язык
был неисчерпаемым источником всевозможных комбинаций, а главное — благодаря ему Хиония Алексеевна пользовалась громкой репутацией очень серьезной, очень образованной и вообще передовой женщины.
Жизнь в гуляевских палатах
была создана по типу древнего благочестия, в жертву которому здесь приносилось все.
Гуляев еще раньше выстроил дочери в ближайшем уездном городе Узле целый дворец, в котором сам
был только раз в
жизни, именно когда у него родился внук.
Гнездо
было разорено, и в приваловских палатах полилась широкой рекой такая
жизнь, о которой по настоящее время ходят баснословные слухи.
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему не
было так жаль матери, как именно теперь, и никогда он так не желал ее видеть, как в настоящую минуту. На душе
было так хорошо, в голове
было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом своим, что его
жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то, что его мучило и давило еще так недавно, как-то отпало само собой, и будущее
было так ясно, так хорошо.
Бахарев сегодня
был в самом хорошем расположении духа и встретил Привалова с веселым лицом. Даже болезнь, которая привязала его на целый месяц в кабинете, казалась ему забавной, и он называл ее собачьей старостью. Привалов вздохнул свободнее, и у него тоже гора свалилась с плеч. Недавнее тяжелое чувство разлетелось дымом, и он весело смеялся вместе с Василием Назарычем, который рассказал несколько смешных историй из своей тревожной, полной приключений
жизни.
Еще меньше можно
было, глядя на эту цветущую мать семейства, заключить о тех превратностях, какими
была преисполнена вся ее тревожная
жизнь.
Итак, несмотря на то, что
жизнь Агриппины Филипьевны
была открыта всем четырем ветрам, бурям и непогодам, она произвела на свет целую дюжину маленьких ртов.
Женитьба на Антониде Ивановне
была одним из следствий этого увлечения тайниками народной
жизни: Половодову понравились ее наливные плечи, ее белая шея, и Антонида Ивановна пошла в pendant к только что отделанному дому с его расписными потолками и синими петухами.
А вот другое дело, когда мы
будем рассматривать нашу частную
жизнь, наше миросозерцание, наши нравственные понятия, стремления и желания…
Это
были жилые комнаты в полном смысле этого слова, в них все говорило о
жизни и живых людях.
Даже самый беспорядок в этих комнатах после министерской передней, убожества хозяйского кабинета и разлагающегося великолепия мертвых залов, — даже беспорядок казался приятным, потому что красноречиво свидетельствовал о присутствии живых людей: позабытая на столе книга, начатая женская работа, соломенная шляпка с широкими полями и простеньким полевым цветочком, приколотым к тулье, — самый воздух, кажется,
был полон
жизни и говорил о чьем-то невидимом присутствии, о какой-то женской руке, которая производила этот беспорядок и расставила по окнам пахучие летние цветы.
Сам по себе приваловский дом
был замечательным явлением, как живой памятник отошедшего в вечность бурного прошлого; по еще замечательнее
была та
жизнь, которая совершалась под его проржавевшей кровлей.
Только книга в почерневшем кожаном переплете с медными застежками
была новостью для Привалова, и он машинально рассматривал теперь тисненые узоры на обложке этой книги, пока Марья Степановна как ни в чем не бывало перебирала разные пустяки, точно они только вчера расстались и в их
жизни ничего не произошло нового.
А дело, кажется,
было ясно как день: несмотря на самую святую дружбу, несмотря на пансионские воспоминания и также на то, что в минуту
жизни трудную Агриппина Филипьевна перехватывала у Хионии Алексеевны сотню-другую рублей, — несмотря на все это, Агриппина Филипьевна держала Хионию Алексеевну в известной зависимости, хотя эта зависимость и выражалась в самой мягкой, дружеской форме.
— Но ведь я могла
быть другим человеком, — продолжала Зося в каком-то полузабытьи, не слушая Лоскутова. — Может
быть, никто так сильно не чувствует пустоту той
жизни, какою я живу… Этой пустотой отравлены даже самые удовольствия… Если бы… Вам, может
быть, скучно слушать мою болтовню?
— И тщеславие… Я не скрываю. Но знаете, кто сознает за собой известные недостатки, тот стоит на полдороге к исправлению. Если бы
была такая рука, которая… Ах да, я очень тщеславна! Я преклоняюсь пред силой, я боготворю ее. Сила всегда оригинальна, она дает себя чувствовать во всем. Я желала бы
быть рабой именно такой силы, которая выходит из ряду вон, которая не нуждается вот в этой мишуре, — Зося обвела глазами свой костюм и обстановку комнаты, — ведь такая сила наполнит целую
жизнь… она даст счастье.
Курсы Василия Назарыча в среде узловской денежной братии начали быстро падать, и его векселя, в первый раз в
жизни, Узловско-Моховский банк отказался учитывать Василий Назарыч этим не особенно огорчился, но он хорошо видел, откуда
был брошен в него камень; этот отказ
был произведением Половодова, который по своей натуре способен
был наносить удары только из-за угла.
Красноречиво и горячо Ляховский развил мысль о ничтожности человеческого существования, коснулся слегка загробной
жизни и грядущей ответственности за все свои дела и помышления и с той же легкостью перешел к настоящему, то
есть к процессу, которым грозил теперь опеке Веревкин.
Особенно страшны
были две ночи, когда пламя
жизни, казалось, готово
было совсем потухнуть…
— Послушайте, доктор, ведь я не умру?.. — шептала Зося, не открывая глаз. — Впрочем, все доктора говорят это своим пациентам… Доктор, я
была дурная девушка до сих пор… Я ничего не делала для других… Не дайте мне умереть, и я переменюсь к лучшему. Ах, как мне хочется жить… доктор, доктор!.. Я раньше так легко смотрела на
жизнь и людей… Но
жизнь так коротка, — как
жизнь поденки.
Прежней Антониды Ивановны точно не существовало, а
была другая женщина, которая, казалось, не знала границ своим желаниям и в опьяняющем чаду своей фантазии безрассудно жгла две
жизни.
Вот отлично
было бы пожить
жизнью этих номадов, а для этого стоило только поставить свою палатку около башкирских кошей.
— А все-таки, знаете, Сергей Александрыч, я иногда страшно скучаю, — говорила Зося, когда Хина вышла из коша. — Вечное безделье, вечная пустота… Ну, скажите, что
будет делать такая барышня, как я? Ведь это прозябание, а не
жизнь. Так что даже все удовольствия отравлены сознанием собственной ненужности.
Может
быть, Зосе надоест эта пустая
жизнь, когда с ней произойдет какой-нибудь нравственный кризис.
Положение Привалова с часу на час делалось все труднее. Он боялся сделаться пристрастным даже к доктору. Собственное душевное настроение слишком
было напряжено, так что к действительности начали примешиваться призраки фантазии, и расстроенное воображение рисовало одну картину за другой. Привалов даже избегал мысли о том, что Зося могла не любить его совсем, а также и он ее. Для него ясно
было только то, что он не нашел в своей семейной
жизни своих самых задушевных идеалов.
И если Привалов еще мог, в счастливом случае, как-нибудь изолировать свою семейную
жизнь от внешних влияний, то против внутреннего, органического зла он
был решительно бессилен.
Это
было в характере Кости; он никогда не вмешивался в чужую
жизнь, как не посвящал никого в свои интимные дела.
Сам Привалов не хотел заговаривать о своей новой
жизни, потому что, раз, это
было слишком тяжело, а второе — ему совсем не хотелось раскрывать перед Костей тайны своей семейной
жизни.
Народ все
был свой, всех загоняла сюда за зеленые столы одна сила — бессодержательность и скука провинциальной
жизни.
Теперь его интимная
жизнь не
была уже тайной, она
была выброшена на улицу и безжалостно топталась всеми прохожими.
Вернувшись из клуба домой, Привалов не спал целую ночь, переживая страшные муки обманутого человека… Неужели его Зося, на которую он молился, сделается его позором?.. Он, несмотря на все семейные дрязги, всегда относился к ней с полной доверенностью. И теперь, чтобы спуститься до ревности, ему нужно
было пережить страшное душевное потрясение. Раньше он мог смело смотреть в глаза всем: его семейная
жизнь касалась только его одного, а теперь…
Тит Привалов явился для Зоси новым развлечением — раз, как авантюрист, и второе, как герой узловского дня; она возила его по всему городу в своем экипаже и без конца готова
была слушать его рассказы и анекдоты из парижской
жизни, где он получил свое первоначальное воспитание, прежде чем попал к Тидеману.
«Умереть…» — мелькнуло в голове Привалова. Да, это
было бы хорошо: все расчеты с
жизнью покончить разом и разом освободиться от всех тяжелых воспоминаний и неприятностей.
Надежда Васильевна в несколько минут успела рассказать о своей
жизни на приисках, где ей
было так хорошо, хотя иногда начинало неудержимо тянуть в город, к родным. Она могла бы назвать себя совсем счастливой, если бы не здоровье Максима, которое ее очень беспокоит, хотя доктор, как все доктора, старается убедить ее в полной безопасности. Потом она рассказывала о своих отношениях к отцу и матери, о Косте, который по последнему зимнему пути отправился в Восточную Сибирь, на заводы.
Они разговорились принужденным разговором чужих людей. Надежде Васильевне
было вдвойне тяжело оставаться свидетельницей этой натянутой беседы: одного она слишком любила, а другого жалела. У нее готовы
были навернуться слезы на глазах при одной мысли, что еще так недавно эти люди
были полны
жизни и энергии.
Этой
жизнью можно
было жить, и она дала бы здоровое, трудовое счастье.
Других знакомых не
было, поэтому посещения Привалова вносили в эту однообразную
жизнь освежающий элемент.
— Я вижу, Сергей Александрыч, что вам трудно переменить прежний образ
жизни, хотя вы стараетесь сдержать данное слово. Только не обижайтесь, я вам предложу маленький компромисс:
пейте здесь… Я вам не
буду давать больше того, чем следует.
Мы до сих пор ничего не говорили о маленьком существе,
жизнь которого пока еще так мало переходила границы чисто растительных процессов: это
была маленькая годовалая девочка Маня, о которой рассказывал Привалову на Ирбитской ярмарке Данилушка.
Девочка действительно
была серьезная не по возрасту. Она начинала уже ковылять на своих пухлых розовых ножках и довела Нагибина до слез, когда в первый раз с счастливой детской улыбкой пролепетала свое первое «деду», то
есть дедушка. В мельничном флигельке теперь часто звенел, как колокольчик, детский беззаботный смех, и везде валялись обломки разных игрушек, которые «деду» привозил из города каждый раз. Маленькая
жизнь вносила с собой теплую, светлую струю в мирную
жизнь мельничного флигелька.
— Я?.. О да… Зося для меня
была дороже
жизни. До двенадцати лет я любил ее как девочку, а потом как женщину… Если бы я мог вернуть ее… Она погибнет, погибнет…
— Ну, рассчитываешь там или нет, — по мне,
было бы сказано… так-то!.. Конечно, оно хорошо
быть адвокатом,
жизнь самая легкая, да от легкой-то
жизни люди очень скоро портятся.
Второй
жизни у меня не
будет, и мой капитал пойдет прахом, все равно, кому бы он ни достался: Косте, Виктору, Веревкину или Марье Степановне.