Неточные совпадения
Idee fixe [Навязчивая идея (фр.)] Хионии Алексеевны
была создать из своей гостиной великосветский салон, где бы молодежь училась
хорошему тону и довершала свое образование на живых образцах, люди с весом могли себя показать, женщины — блеснуть своей красотой и нарядами, заезжие артисты и артистки — найти покровительство, местные таланты —
хороший совет и поощрение и все молодые девушки — женихов, а все молодые люди — невест.
— Так-то
лучше будет, — весело заговорила Марья Степановна; ответ Привалова ей очень понравился.
Он часто говаривал, что
лучше в одной рубашке останется, а с бритоусами да табашниками из одной чашки
есть не
будет.
— Папа, пожалей меня, — говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа, это поднимает такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно и вместе с тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я не должна
была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо
лучше, чем теперь.
— Да начать хоть с Хины, папа. Ну, скажи, пожалуйста, какое ей дело до меня? А между тем она является с своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза то на меня, то на Привалова. И положение Привалова
было самое глупое, и мое тоже не
лучше.
— Все-таки, папа, самые
хорошие из них
были ужасными людьми. Везде самодурство, произвол, насилие… Эта бедная Варвара Гуляева, мать Сергея Александрыча, — сколько, я думаю, она вынесла…
— Муж найдется, мама. В газетах напечатаем, что вот, мол, столько-то
есть приданого, а к нему прилагается очень
хорошая невеста… За офицера выйду!
Бахарев сегодня
был в самом
хорошем расположении духа и встретил Привалова с веселым лицом. Даже болезнь, которая привязала его на целый месяц в кабинете, казалась ему забавной, и он называл ее собачьей старостью. Привалов вздохнул свободнее, и у него тоже гора свалилась с плеч. Недавнее тяжелое чувство разлетелось дымом, и он весело смеялся вместе с Василием Назарычем, который рассказал несколько смешных историй из своей тревожной, полной приключений жизни.
— Конечно, он вам зять, — говорила Хиония Алексеевна, откидывая голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да.
Лучше не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю, что он и к вам относится немного критически… Да-с. Что он директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой не достанешь! Ведь не всем же
быть директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
— Нет, зачем пустое говорить… Мне все едино, что твой вексель, что прошлогодний снег! Уж ты, как ни на
есть,
лучше без меня обойдись…
— Nicolas, кто же
пьет теперь водку? — вступился Половодов, придвигая Привалову какую-то кружку самой необыкновенной формы. — Вот, Сергей Александрыч, испробуйте
лучше кваску домашнего приготовления…
Привалов с удовольствием сделал несколько глотков из своей кружки — квас
был великолепен; пахучая струя княженики так и ударила его в нос, а на языке остался приятный вяжущий вкус, как от
хорошего шампанского.
А ведь согласитесь, Сергей Александрыч, в славянофильстве, за вычетом неизбежных увлечений и крайностей в каждом новом деле,
есть, несомненно,
хорошие стороны, известный саморост, зиждительная сила народного самосознания…
— Дело не в персоне, а в том… да вот
лучше спроси Александра Павлыча, — прибавила Антонида Ивановна. — Он, может
быть, и откроет тебе секрет, как понравиться mademoiselle Sophie.
Собственно, Половодов говорил
лучше Веревкина, но его заедала фраза, и в его речах недоставало того огонька, которым
было насквозь прохвачено каждое слово Веревкина.
— Да я его не хаю, голубчик, может, он и
хороший человек для тебя, я так говорю. Вот все с Виктором Васильичем нашим хороводится… Ох-хо-хо!..
Был, поди, у Веревкиных-то?
После этой сцены Привалов заходил в кабинет к Василию Назарычу, где опять все время разговор шел об опеке. Но, несмотря на взаимные усилия обоих разговаривавших, они не могли попасть в прежний
хороший и доверчивый тон, как это
было до размолвки. Когда Привалов рассказал все, что сам узнал из бумаг, взятых у Ляховского, старик недоверчиво покачал головой и задумчиво проговорил...
— Все это не то… нет, не то! Ты бы вот на заводы-то сам съездил поскорее, а поверенного в Мохов послал, пусть в дворянской опеке наведет справки… Все же
лучше будет…
— Ах, какая прелестная ваза! Какой милый коврик… — шептала Хина, ощупывая вещи дрожавшими руками; она вперед смаковала свою добычу и успела прикинуть в уме, какие вещи она возьмет себе и какие уступит Агриппине Филипьевне. Конечно, себе Хиония Алексеевна облюбовала самые
хорошие вещи, а своей приятельнице великодушно предоставила все то, что
было похуже.
— И
лучше… Отец-то рад
будет тебе.
— Нет, Николай Иваныч, из такой поездки ровно ничего не выйдет… Поверьте мне. Я столько лет совершенно напрасно прожил в Петербурге и теперь только могу пожалеть и себя и даром потраченное время.
Лучше будем сидеть здесь и ждать погоды…
Надя, Надя… ты чистая, ты
хорошая, ты, может
быть, вот в этой самой комнате переживала окрыляющее чувство первой любви и, глядя в окно или поливая цветы, думала о нем, о Лоскутове.
В документах они
были показаны «от урочища Сухой Пал до березовой рощи», или, еще
лучше, «до камня такого-то или старого пня».
— Да, с этой стороны Лоскутов понятнее. Но у него
есть одно совершенно исключительное качество… Я назвал бы это качество притягательной силой, если бы речь шла не о живом человеке. Говорю серьезно… Замечаешь, что чувствуешь себя как-то
лучше и умнее в его присутствии; может
быть, в этом и весь секрет его нравственного влияния.
Вот я и думаю, что не
лучше ли
было бы начать именно с такой органической подготовки, а форма вылилась бы сама собой.
Пользуясь
хорошим расположением хозяина, Бахарев заметил, что он желал бы переговорить о деле, по которому приехал. При одном слове «дело» Ляховский весь изменился, точно его ударили палкой по голове. Даже жалко
было смотреть на него, — так он съежился в своем кресле, так глупо моргал глазами и сделал такое глупое птичье лицо.
—
Было бы
лучше, если бы вы имели побольше терпения, — сухо отвечал доктор, проверяя пульс больной по своим часам.
— Если человек, которому я отдала все,
хороший человек, то он и так
будет любить меня всегда… Если он дурной человек, — мне же
лучше: я всегда могу уйти от него, и моих детей никто не смеет отнять от меня!.. Я не хочу лжи, папа… Мне
будет тяжело первое время, но потом все это пройдет. Мы
будем жить хорошо, папа… честно жить. Ты увидишь все и простишь меня.
— Папа
будет вам очень рад, — ответила Зося за доктора. — Только он ничего не говорит пока, но всех узнает отлично… Ему
было немного
лучше, но дорога испортила.
Проект Зоси
был встречен с большим сочувствием, особенно доктором, потому что в самом деле чего же
лучше: чем бестолково толочься по курзалу, полезнее в тысячу раз получать все блага природы из первых рук.
Разобраться в этом странном наборе фраз
было крайне трудно, и Привалов чувствовал себя очень тяжело, если бы доктор не облегчал эту трудную задачу своим участием. Какой это
был замечательно
хороший человек! С каким ангельским терпением выслушивал он влюбленный бред Привалова. Это
был настоящий друг, который являлся лучшим посредником во всех недоразумениях и маленьких размолвках.
— Мне гораздо
лучше было совсем не приезжать сюда, — говорил Привалов. — Зачем ты писала то, чего совсем не чувствовала?.. По-моему, нам
лучше быть друзьями далеко, чем жить врагами под одной кровлей.
— Доктор, вы ошибаетесь, — возражал Привалов. — Что угодно, только Зося самая неувлекающаяся натура, а скорее черствая и расчетливая. В ней
есть свои
хорошие стороны, как во всяком человеке, но все зло лежит в этой неустойчивости и в вечной погоне за сильными ощущениями.
Привалов перезнакомился кое с кем из клубных игроков и, как это бывает со всеми начинающими, нашел, что, право, это
были очень
хорошие люди и с ними
было иногда даже весело; да и самая игра, конечно, по маленькой, просто для препровождения времени, имела много интересного, а главное, время за сибирским вистом с винтом летело незаметно; не успел оглянуться, а уж на дворе шесть часов утра.
Он испытывал его в Гарчиках, где
пил водку с попом Савелом, и в Общественном узловском клубе, когда в антрактах между роберами нельзя
было не
выпить с
хорошим человеком.
— Устрой, господи, все на пользу! — крестился старик. — На что
лучше… Николай-то Иваныч золотая душа, ежели его в руках держать. Вере-то Васильевне, пожалуй, трудновато
будет совладать с им на первых порах… Только же и слово сказал: «в семена пойду!» Ах ты, господи батюшко!
Второй раз ты не сделаешься девушкой, а
хорошей женой
будешь.
У него много недостатков, хотя он
был бы совсем другим человеком в
хороших руках.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете,
лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади
хорошие были! Ямщикам скажи, что я
буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы
пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Городничий. А, черт возьми, славно
быть генералом! Кавалерию повесят тебе через плечо. А какую кавалерию
лучше, Анна Андреевна, красную или голубую?
Хлестаков. Я — признаюсь, это моя слабость, — люблю
хорошую кухню. Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы вчера вы
были немножко ниже ростом, не правда ли?
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и
лучше, если б их
было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.