Неточные совпадения
— Не ты, так другие пойдут… Я тебе же добра желал, Родион Потапыч. А что касается Балчуговских промыслов, так они о нас с тобой плакать не будут… Ты вот говоришь, что я ничего не понимаю, а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской —
ну, назаявляют приисков на самой грани
да и будут скупать ваше балчуговское золото, а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое дело!
— А дом где? А всякое обзаведенье? А деньги? — накинулся на него Зыков с ожесточением. — Тебе руки-то отрубить надо было, когда ты в карты стал играть,
да мадеру стал лакать,
да пустяками стал заниматься… В чьем дому сейчас Ермошка-кабатчик как клоп раздулся? Ну-ка, скажи, а?..
—
Ну, что он? Поди, из лица весь выступил? А? Ведь ему это без смерти смерть. Как другая цепная собака: ни во двор, ни со двора не пущает. Не поглянулось ему? А?.. Еще сродни мне приходится по мамыньке —
ну,
да мне-то это все едино. Это уж мамынькино дело: она с ним дружит. Ха-ха!.. Ах, андел ты мой, Андрон Евстратыч! Пряменько тебе скажу: вдругорядь нашу Фотьянку с праздником делаешь, — впервой, когда россыпь открыл, а теперь — словечком своим озолотил.
Яша тяжело вздохнул, принимая первую рюмку, точно он продавал себя. Эх, и достанется же от родителя!..
Ну,
да все равно: семь бед — один ответ… И Фени жаль, и родительской грозы не избежать. Зато Мыльников торжествовал, попав на даровое угощение… Любил он выпить в хорошей компании…
— Ах
да…
Ну, так что же я могу сделать?
—
Да уж четвертые сутки… Вот я и хотел попросить тебя, Степан Романыч, яви ты божецкую милость, вороти девку… Парня ежели не хотел отодрать,
ну, бог с тобой, а девку вороти. Служил я на промыслах верой и правдой шестьдесят лет, заслужил же хоть что-нибудь? Цепному псу и то косточку бросают…
—
Да ты слушай, умная голова, когда говорят… Ты не для того отец, чтобы проклинать свою кровь. Сам виноват, что раньше замуж не выдавал. Вот Марью-то заморил в девках по своей гордости. Верно тебе говорю. Ты меня послушай, ежели своего ума не хватило. Проклясть-то не мудрено, а ведь ты помрешь, а Феня останется. Ей-то еще жить
да жить… Сам, говорю, виноват!..
Ну, что молчишь?..
— И любезное дело, — согласилась баушка, подмигивая Устинье Марковне. — Одной-то мне, пожалуй, и опасливо по нонешнему времю ездить, а сегодня еще воскресенье… Пируют у вас на Балчуговском, страсть пируют. Восетта еду я также на вершной, а навстречу мне ваши балчуговские парни идут. Совсем молодые, а пьяненькие… Увидали меня, озорники, и давай галиться: «Тпру, баушка!..»
Ну, я их нагайкой, а они меня обозвали что ни есть хуже,
да еще с седла хотели стащить…
—
Ну, прощай, Родион Потапыч… Так ты тово, Феню-то добывай из Тайболы
да вези ко мне на Фотьянку, утихомирим девку, коли на то пойдет.
«Вот я ему, подлецу, помяну как-нибудь про фискалу-то, — подумал Родион Потапыч, припоминая готовившееся скандальное дело. — Эх, надо бы мне было ему тогда на Фотьянке узелок завязать,
да не догадался…
Ну, как-нибудь в другой раз».
Надо, — говорит, — чтобы невинная девица обошла сперва место то по три зари,
да ширп бы она же указала…»
Ну, какая у нас в те поры невинная девица, когда в партии все каторжане
да казаки; так золото и не далось.
—
Ну, гостенек дорогой, проходи в горницу, — приглашала баушка Лукерья. — Сядем рядком
да поговорим ладком…
—
Ну, баушка, будем жить-поживать
да добра наживать, — весело говорил он, располагая свои пожитки в чистой горнице.
—
Ну, ударь?!. — ревел Кишкин, наступая. —
Ну?.. Не испугались…
Да. Ударь!.. Не смеешь при свидетелях-то безобразие свое показать…
— Он, значит, Кишкин, на веревку привязал ее, Оксюху-то,
да и волокет, как овцу… А Мина Клейменый идет за ней
да сзади ее подталкивает: «Ищи, слышь, Оксюха…» То-то идолы!..
Ну, подвели ее к болотине, а Шишка и скомандовал: «Ползи, Оксюха!» То-то колдуны проклятые! Оксюха, известно, дура: поползла, Шишка веревку держит, а Мина заговор наговаривает… И нашла бы ведь Оксюха-то, кабы он не захохотал. Учуяла Оксюха золотую свинью было совсем, а он как грянет, как захохочет…
— Плачет о нас с тобой острог-то, Андрон Евстратыч… Все там будем, сколько ни прыгаем.
Ну,
да это наплевать… Ах, Андрон Евстратыч!.. Разве Ястребов вор? Воры-то — ваша балчуговская компания, которая народ сосет, воры — инженеры, канцелярские крысы вроде тебя, а я хлеб даю народу… Компания-то полуторых рублей не дает за золотник, а я все три целковых.
— Ну-у?
Да не подлец ли… а?! Ах, жулик…
—
Да,
да… Догадываюсь.
Ну, я пошутил, вы забудьте на время о своей молодости и красоте, и поговорим как хорошие старые друзья. Если я не ошибаюсь, ваше замужество расстроилось?..
Да?
Ну, что же делать… В жизни приходится со многим мириться. Гм…
—
Ну, Ермошкины-то слова как худой забор: всякая собака пролезет… С пьяных глаз через чего-нибудь городил.
Да и Дарья-то еще переживет его десять раз… Такие ледащие бабенки живучи.
—
Да говори толком-то! — понукала его Марья, сгоравшая от нетерпенья. —
Ну, чего принес?
—
Да ну тебя, болтушка… Садитесь.
—
Да говори ты толком… — приставал к нему Мыльников. — Убегла, значит, наша Федосья Родивоновна.
Ну, так и говори… И с собой ничего не взяла, все бросила. Вот какое вышло дело!
—
Ну, пошли!.. — удивлялся Мыльников. —
Да я сам пойду к Карачунскому и два раза его выворочу наоборот… Приведу сюда Феню, вот вам и весь сказ!.. Перестань, Акинфий Назарыч… От живой жены о чужих бабах не горюют…
— И увезу, а ты мне сруководствуй деляночку на Краюхином увале, — просил в свою очередь Мыльников. — Кедровскую-то дачу бросил я, Фенюшка…
Ну ее к черту! И конпания у нас была: пришей хвост кобыле. Все врозь, а главный заводчик Петр Васильич. Такая кривая ерахта!.. С Ястребовым снюхался и золото для него скупает…
Да ведь ты знаешь, чего я тебе-то рассказываю. А ты деляночку-то приспособь… В некоторое время пригожусь, Фенюшка. Без меня, как без поганого ведра, не обойдешься…
— Сейчас оттуда… Вместе с Кожиным были.
Ну, там Мамай воевал: как учали бабы реветь, как учали причитать — святых вон понеси.
Ну,
да ты не сумлевайся, Фенюшка… И не такая беда изнашивается. А главное, оборудуй мне деляночку…
—
Ну, твое дело табак, Акинфий Назарыч, — объявил он Кожину с приличной торжественностью. — Совсем ведь Феня-то оболоклась было,
да тот змей-то не пустил… Как уцепился в нее,
ну, известно, женское дело. Знаешь, что я придумал: надо беспременно на Фотьянку гнать, к баушке Лукерье; без баушки Лукерьи невозможно…
— Мне, главная причина, выманить Феню-то надо было…
Ну, выпил стакашик господского чаю, потому как зачем же я буду обижать барина напрасно? А теперь приедем на Фотьянку: первым делом самовар… Я как домой к баушке Лукерье, потому моя Окся утвердилась там заместо Фени. Ведь поглядеть, так дура набитая, а тут ловко подвернулась… Она уж во второй раз с нашего прииску убежала
да прямо к баушке, а та без Фени как без рук.
Ну, Окся и соответствует по всем частям…
— Воду на твоей Оксе возить — вот это в самый раз, — ворчала старуха. — В два-то дня она у меня всю посуду перебила…
Да ты, Тарас, никак с ночевкой приехал?
Ну нет, брат, ты эту моду оставь… Вон Петр Васильич поедом съел меня за твою-то Оксю. «Ее, — говорит, — корми,
да еще родня-шаромыжники навяжутся…» Так напрямки и отрезал.
— Значит, Феня ему по самому скусу пришлась… хе-хе!.. Харч, а не девка: ломтями режь
да ешь.
Ну а что было, баушка, как я к теще любезной приехал
да объявил им про Феню, что, мол, так и так!.. Как взвыли бабы, как запричитали, как заголосили истошными голосами — ложись помирай. И тебе, баушка, досталось на орехи. «Захвалилась, — говорят, — старая грымза, а Феню не уберегла…» Родня-то, баушка, по нынешним временам везде так разговаривает. Так отзолотили тебя, что лучше и не бывает, вровень с грязью сделали.
— В лесу починивать?..
Ну будет, не валяй дурака… А ты купи маленькие вески, есть такие, в футляре. Нельзя же с безменом ходить по промыслам. Как раз влопаешься. Вот все вы такие, мужланы: на комара с обухом. Три рубля на вески пожалел, а головы не жаль…
Да смотри, моего золота не шевели: порошину тронешь — башка прочь.
—
Ну уж это тебя не касается. Ступай
да поищи лучше свою вторую фотьянскую россыпь… Лягушатник тебе пожертвует Ястребов.
Нужно было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить в стороне господский дом. У старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь в свое дело, точно оно уже было совершившимся фактом. А главное, как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить.
Да тут золото само полезет. И как это раньше ему Кожин не пришел на ум?..
Ну,
да все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
—
Ну, это все пустяки! — успокаивал Карачунский. — Другой делянки никому не дадим… Пусть Мыльников, по условию, до десятой сажени дойдет, и конец делу. Свои работы поставим…
Да и убытка компании от этой жилки нет никакого: он обязан сдавать по полтора рубля золотник… Даже расчет нам иметь даровую разведку. Вот мы сами ничего не можем найти, а Мыльников нашел.
— Я тебе покажу баушку! Фенька сбежала,
да и ты сбежишь, а я с кем тут останусь?
Ну диви бы молоденькая девчонка была, у которой ветер на уме, а то… тьфу!.. Срам и говорить-то… По сеням женихов ловишь, срамница!
— А такая!.. Вот погляди ты на меня сейчас и скажи: «Дурак ты, Петр Васильич,
да еще какой дурак-то… ах какой дурак!.. Недаром кривой ерахтой все зовут… Дурак, дурак!..» Так ведь?.. а?.. Ведь мне одно словечко было молвить Ястребову-то, так болото-то и мое… а?..
Ну не дурак ли я после того? Убить меня мало, кривого подлеца…
— Ах, Марья Родивоновна: бойка,
да речиста,
да увертлива… Быть, видно, по-твоему. Только умей ухаживать за стариком… по-настоящему. Нарочно горенку для тебя налажу: сиди в ней канарейкой. Вот только парень-то…
ну,
да это твое девичье дело. Уластила старика, егоза…
—
Ну, этим ты меня не купишь! — рассердилась сестрица Марья. — Приласкать
да поцеловать старичка и так не грешно, а это уж ты оставь…
— Так поглядывает, а чтобы приставал — этого нет, — откровенно объяснила Марья. —
Да и какая ему корысть в мужней жене!.. Хлопот много. Как-то он проезжал через Фотьянку и увидел у нас Наташку.
Ну, приехал веселый такой и все про нее расспрашивал: чья
да откуда?..
— Ключик добудь, Марьюшка… — шептал Петр Васильич. — Вызнай, высмотри, куды он его прячет… С собой носит?
Ну, это еще лучше… Хитер старый пес. А денег у него неочерпаемо… Мне в городу сказывали, Марьюшка. Полтора пуда уж сдал он золота-то, а ведь это тридцать тысяч голеньких денежек. Некуда ему их девать. Выждать, когда у него большая получка будет, и накрыть…
Да ты-то чего боишься, дура?
— Вот, Оксинька, какие дела на белом свете делаются, — заключил свои рассказы Петр Васильич, хлопая молодайку по плечу. — А ежели разобрать, так ты поумнее других протчих народов себя оказала… И ловкую штуку уколола!.. Ха-ха!.. У дедушки, у Родиона Потапыча, жилку прятала?.. У родителя стянешь
да к дедушке?.. Никто и не подумает… Верно!.. Уж так-то ловко… Родитель-то и сейчас волосы на себе рвет.
Ну,
да ему все равно не пошла бы впрок и твоя жилка. Все по кабакам бы растащил…
—
Да ведь не за тебя его драли-то, а за Ястребова. Не беспокойся… Зуб на него грызли,
ну а он подвернулся.
—
Ну, недотрога-царевна, пойдешь за меня? — повторял Кишкин. — Лучше меня жениха не найдешь… Всего-то я поживу года три, а потом ты богатой вдовой останешься. Все деньги на тебя в духовной запишу… С деньгами-то потом любого
да лучшего жениха выбирай.
— Захаживал я не одинова на Богоданку-то, Петр Васильич… Заделье прикину
да и заверну.
Ну, конечно, к Марье — тоже не чужая, значит, мне будет, тетка Оксе-то.
— Дура она, вот что надо сказать! Имела и силу над Кишкиным,
да толку не хватило… Известно, баба-дура. Старичонка-то подсыпался к ней и так и этак, а она тут себя и оказала дурой вполне.
Ну много ли старику нужно? Одно любопытство осталось, а вреда никакого… Так нет, Марья сейчас на дыбы: «
Да у меня муж,
да я в законе, а не какая-нибудь приисковая гулеванка».
— Было и это… — сумрачно ответил Матюшка, а потом рассмеялся. — Моя-то Оксюха ведь учуяла, что я около Марьи обихаживаю, и тоже на дыбы.
Да ведь какую прыть оказала: чуть-чуть не зашибла меня. Вот как расстервенилась, окаянная!..
Ну, я ее поучил малым делом, а она ночью-то на Богоданку как стрелит,
да прямо к Семенычу… Тот на дыбы, Марью сейчас избил, а меня пообещал застрелить, как только я нос покажу на Богоданку.
— В шахте… Заложил четыре патрона, поджег фитиля: раз ударило, два ударило, три, а четвертого нет. Что такое, думаю, случилось?.. Выждал с минуту и пошел поглядеть. Фитиль-то догорел, почитай, до самого патрона,
да и заглох,
ну, я добыл спичку, подпалил его, а он опять гаснет.
Ну, я наклонился и начал раздувать, а тут ка-ак чебурахнет… Опомнился я уже наверху, куда меня замертво выволокли. Сам цел остался, а зубы повредило, сам их добыл…
—
Ну, страшен сон,
да милостив Бог… Поедем ко мне в гости!..
— Уж это ты врешь, Наташка. Тебе со страху показалось…
Да и как ты в сумерки могла разглядеть?.. Петр Васильич на прииске был в это время…
Ну, потом-то что было?
— Кончилась?.. — участливо спросил старик, сразу изменившись. — Ах, сердяга… Омманула она меня тогда,
ну,
да Бог ее простит.