Неточные совпадения
— Да ты слушай, умная голова, когда говорят… Ты
не для того отец, чтобы проклинать
свою кровь. Сам виноват, что раньше замуж
не выдавал. Вот Марью-то заморил
в девках по
своей гордости. Верно тебе говорю. Ты меня послушай, ежели
своего ума не хватило. Проклясть-то
не мудрено, а ведь ты помрешь, а Феня останется. Ей-то еще жить да жить… Сам, говорю, виноват!.. Ну, что молчишь?..
— Запре-от? — удивилась баушка Лукерья. — Да ему-то какая теперь
в ней корысть? Была девка,
не умели беречь, так теперь ветра
в поле искать… Да еще и то сказать,
в Балчугах народ балованный, как раз еще и ворота дегтем вымажут… Парни-то нынче ножовые. Скажут: нами брезговала, а за кержака убежала. У них
свое на
уме…
— Все я знаю, други мои милые, — заговорил Ястребов, хлопая Петра Васильича по плечу. — Бабьи бредни и запуки, а вы и верите… Я еще пораньше про свинью-то слышал, посмеялся — только и всего.
Не положил —
не ищи… А у тебя, Петр Васильич, свинья-то золотая дома будет, ежели с
умом… Напрасно ты ввязался
в эту
свою конпанию: ничего
не выйдет, окромя того, что время убьете да прохарчитесь…
— А ежели она у меня с
ума нейдет?.. Как живая стоит…
Не могу я позабыть ее, а жену
не люблю. Мамынька женила меня,
не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее
не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой я теперь человек стал:
в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего
не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского дома, а она
в окно смотрит. Что тут со мной было — и
не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
Нужно было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить
в стороне господский дом. У старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь
в свое дело, точно оно уже было совершившимся фактом. А главное, как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба
не знают, куда голову приклонить. Да тут золото само полезет. И как это раньше ему Кожин
не пришел на
ум?.. Ну, да все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
Мысль о деньгах засела
в голове Кишкина еще на Мутяшке, когда он обдумал весь план, как освободиться от
своих компаньонов, а главное, от Кожина, которому необходимо было заплатить деньги
в первую голову. С этой мыслью Кишкин ехал до самой Фотьянки, перебирая
в уме всех знакомых, у кого можно было бы перехватить на такой случай. Таких знакомых
не оказалось, кроме все того же секретаря Ильи Федотыча.
— Наплюй на него, Наташка… Это он от денег озорничать стал. Погоди, вот мы с Тарасом обыщем золото… Мы сейчас у Кожина
в огороде робим. Золото нашли… Вся Тайбола
ума решилась, и все кержаки по
своим огородам роются, а конторе это обидно. Оников-то штейгеров
своих послал
в Тайболу: наша, слышь, дача. Что греха у них, и
не расхлебать… До драки дело доходило.
— А ты напрасно, баушка, острамила
своего Петра Васильича, — вступился Родион Потапыч. — Поучить следовало, это верно, а только опять
не на людях…
В сам-то деле, мужику теперь ни взад ни вперед ходу нет. За рукомесло за его похвалить тоже нельзя, да ведь все вы тут ополоумели и последнего
ума решились… Нет,
не ладно. Хоть бы со мной посоветовались: вместе бы и поучили.
— Долго, а — не зря! Нас было пятеро в камере, книжки читали, а потом шестой явился. Вначале мы его за шпиона приняли, а потом оказалось, он бывший студент, лесовод, ему уже лет за сорок, тихий такой и как будто даже
не в своем уме. А затем оказалось, что он — замечательный знаток хозяйства.
Неточные совпадения
Он иронически улыбнулся, поглядев на вороного рысака и уже решив
в своем уме, что этот вороной
в шарабане хорош только на проминаж и
не пройдет сорока верст
в жару
в одну упряжку.
Вронский слушал внимательно, но
не столько самое содержание слов занимало его, сколько то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего
в этом
свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской
своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи,
своим умом и даром слова, так редко встречающимся
в той среде,
в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
Теперь или никогда надо было объясниться; это чувствовал и Сергей Иванович. Всё, во взгляде,
в румянце,
в опущенных глазах Вареньки, показывало болезненное ожидание. Сергей Иванович видел это и жалел ее. Он чувствовал даже то, что ничего
не сказать теперь значило оскорбить ее. Он быстро
в уме своем повторял себе все доводы
в пользу
своего решения. Он повторял себе и слова, которыми он хотел выразить
свое предложение; но вместо этих слов, по какому-то неожиданно пришедшему ему соображению, он вдруг спросил:
Левин чувствовал, что брат Николай
в душе
своей,
в самой основе
своей души, несмотря на всё безобразие
своей жизни,
не был более неправ, чем те люди, которые презирали его. Он
не был виноват
в том, что родился с
своим неудержимым характером и стесненным чем-то
умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая
в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.
В продолжение всего дня за самыми разнообразными разговорами,
в которых он как бы только одной внешней стороной
своего ума принимал участие, Левин, несмотря на разочарование
в перемене, долженствовавшей произойти
в нем,
не переставал радостно слышать полноту
своего сердца.