Неточные совпадения
Кишкин даже вздохнул, припомнив золотое казенное
время, когда вот здесь кипела горячая работа, а он катался
на собственных лошадях.
Зимнее
время на промыслах всех подтягивает: работ нет, а есть нужно, как и летом.
Кишкин подсел
на свалку и с час наблюдал, как работали старатели. Жаль было смотреть, как даром
время убивали… Какое это золото, когда и пятнадцать долей со ста пудов песку не падает. Так, бьется народ, потому что деваться некуда, а пить-есть надо. Выждав минутку, Кишкин поманил старого Турку и сделал ему таинственный знак. Старик отвернулся, для видимости покопался и пошабашил.
Название завода сохранилось здесь от стародавних
времен, когда в Нагорной стоял казенный винокуренный завод,
на котором все работы производились каторжными.
От прежних
времен на месте бывшей каторги остались еще «пьяный двор», где был завод, развалины каменного острога, «пьяная контора» и каменная церковь, выстроенная каторжными во вкусе Растрелли.
Вторая жена была взята в своей же Нагорной стороне; она была уже дочерью каторжанки. Зыков лет
на двадцать был старше ее, но она сейчас уже выглядела развалиной, а он все еще был молодцом. Старик почему-то недолюбливал этой второй жены и при каждом удобном случае вспоминал про первую: «Это еще при Марфе Тимофеевне было», или «Покойница Марфа Тимофеевна была большая охотница до заказных блинов». В первое
время вторая жена, Устинья Марковна, очень обижалась этими воспоминаниями и раз отрезала мужу...
Он ночевал
на воскресенье дома, а затем в воскресенье же вечером уходил
на свой пост, потому что утро понедельника для него было самым боевым
временем: нужно было все работы пускать в ход
на целую неделю, а рабочие не все выходили, справляя «узенькое воскресенье», как
на промыслах называли понедельник.
Время летело быстро, и Устинья Марковна совсем упала духом: спасенья не было. В другой бы день, может, кто-нибудь вечером завернул, а
на людях Родион Потапыч и укротился бы, но теперь об этом нечего было и думать: кто же пойдет в банный день по чужим дворам.
На всякий случай затеплила она лампадку пред Скорбящей и положила перед образом три земных поклона.
Господский дом
на Низах был построен еще в казенное
время, по общему типу построек
времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил
на промыслах уже лет двенадцать и давно был своим человеком.
Утром
на другой день Карачунский послал в Тайболу за Кожиным и запиской просил его приехать по важному делу вместе с женой. Кожин поставлял одно
время на золотопромывальную фабрику ремни, и Карачунский хорошо его знал. Посланный вернулся, пока Карачунский совершал свой утренний туалет, отнимавший у него по меньшей мере час. Он каждое утро принимал холодную ванну, подстригал бороду, протирался косметиками, чистил ногти и внимательно изучал свое розовое лицо в зеркале.
С «пьяного двора» они вместе прошли
на толчею. Карачунский велел при себе сейчас же произвести протолчку заинтересовавшей его кучки кварца. Родион Потапыч все
время хмурился и молчал. Кварц был доставлен в ручном вагончике и засыпан в толчею. Карачунский присел
на верстак и, закурив папиросу, прислушивался к громыхавшим пестам.
На других золотых промыслах
на Урале везде дробили кварц бегунами, а толчея оставалась только в Балчуговском заводе — Карачунский почему-то не хотел ставить бегунов.
Зыков точно испугался и несколько
времени смотрел
на Карачунского ничего не понимающими глазами, а потом махнул рукой и проговорил...
Баушка Лукерья поставила Родиона Потапыча
на колени и строго следила за ним все
время.
Родион Потапыч числился в это
время на каторге и не раз был свидетелем, как Марфа Тимофеевна возвращалась по утрам из смотрительской квартиры вся в слезах. Эти ли девичьи слезы, девичья ли краса, только начал он крепко задумываться… Заметил эту перемену даже Антон Лазарич и не раз спрашивал...
Некоторое
время поддержала падавшее дело открытая
на Фотьянке Кишкиным богатейшая россыпь, давшая в течение трех лет больше ста пудов золота, а дальше случился уже скандал — золотник золота обходился казне в двадцать семь рублей при номинальной его стоимости в четыре рубля.
Не было внешнего давления, как в казенное
время, но «вольные» рабочие со своей волчьей волей не знали, куда деваться, и шли работать к той же компании
на самых невыгодных условиях, как вообще было обставлено дело: досыта не наешься и с голоду не умрешь.
Эти два памятника доброго старого
времени для Ермошки были бельмом
на глазу.
В люди он вышел через жену Дарью, которая в свое
время состояла «
на положении горничной» у старика Оникова во
времена его грозного владычества.
Кто-то пустил слух, что раскошелился Кишкин ввиду открытия Кедровской дачи и набирает артель для разведки где-то
на реке Мутяшке, где Клейменый Мина открыл золото еще при казне, но скрыл до поры до
времени.
Рассказывали о каких-то беглых, во
времена еще балчуговской каторги, которые скрывались в Кедровской даче и первые «натакались»
на Мутяшку и простым ковшом намыли столько, сколько только могли унести в котомках, что потом этих бродяг, нагруженных золотом, подкараулили в Тайболе и убили.
Это
время его благосостояния совпало с его женитьбой
на Татьяне, которую он вывел из богатого зыковского дома.
— А время-то какое?.. — жаловался Родион Потапыч. — Ведь в прошлом году у нас стоном стон стоял… Одних старателишек неочерпаемое множество, а теперь они и губу
на локоть. Только и разговору: Кедровская дача, Кедровская дача. Без рабочих совсем останемся, Степан Романыч.
— Тогда другой разговор… Только старые люди сказывали, что свинья не родит бобра. Понадеялась ты
на любовные речи своего Акинфия Назарыча прежде
времени…
— Ну что, Андрон Евстратыч? — спрашивал младший Каблуков, с которым в богатое
время Кишкин был даже в дружбе и чуть не женился
на его родной сестре, конечно, с тайной целью хотя этим путем проникнуть в роковой круг. — Каково прыгаешь?
И дорогой она все
время присматривалась к нему, и все
время на Миляевом мысу.
Кишкин пользовался горячим
временем и, кроме заявки
на Миляевом мысу, поставил столбы в трех местах по Мутяшке.
На шум проснулся Кишкин. Развели потухший огонек, и охавший все
время Мыльников, после некоторого ломанья, объяснил все.
Он даже по субботам домой в Балчуговский завод не выходил, а только
время от
времени отправлялся
на Дерниху, чтобы посмотреть
на работавшую «бутару».
Во всякое
время дня и ночи его можно было встретить
на шахте, где он сидел, как коршун, ожидавший своей добычи.
Родион Потапыч только вздыхал. Находил же
время Карачунский ездить
на Дерниху чуть не каждый день, а тут от Фотьянки рукой подать: и двух верст не будет. Одним словом, не хочет, а Оникова подослал назло. Нечего делать, пришлось мириться и с Ониковым и делать по его приказу, благо немного он смыслит в деле.
Эта неожиданная повестка и встревожила и напугала Зыкова, а главное, не вовремя она явилась: работа горит, а он должен терять дорогое
время на допросах.
Следователь сидел в чистой горнице и пил водку с Ястребовым, который подробно объяснял приисковую терминологию — что такое россыпь, разрез, борта россыпи, ортовые работы, забои, шурфы и т. д. Следователь был пожилой лысый мужчина с рыжеватой бородкой и темными умными глазами. Он испытующе смотрел
на массивную фигуру Ястребова и в такт его объяснений кивал своей лысой прежде
времени головой.
Этот вольный порыв, впрочем, сменился у Прокопия
на другой же день молчаливым унынием, и Анна точила его все
время, как ржавчина.
— И увезу, а ты мне сруководствуй деляночку
на Краюхином увале, — просил в свою очередь Мыльников. — Кедровскую-то дачу бросил я, Фенюшка… Ну ее к черту! И конпания у нас была: пришей хвост кобыле. Все врозь, а главный заводчик Петр Васильич. Такая кривая ерахта!.. С Ястребовым снюхался и золото для него скупает… Да ведь ты знаешь, чего я тебе-то рассказываю. А ты деляночку-то приспособь… В некоторое
время пригожусь, Фенюшка. Без меня, как без поганого ведра, не обойдешься…
— Значит, Феня ему по самому скусу пришлась… хе-хе!.. Харч, а не девка: ломтями режь да ешь. Ну а что было, баушка, как я к теще любезной приехал да объявил им про Феню, что, мол, так и так!.. Как взвыли бабы, как запричитали, как заголосили истошными голосами — ложись помирай. И тебе, баушка, досталось
на орехи. «Захвалилась, — говорят, — старая грымза, а Феню не уберегла…» Родня-то, баушка, по нынешним
временам везде так разговаривает. Так отзолотили тебя, что лучше и не бывает, вровень с грязью сделали.
Маякова слань была исправлена лучше, чем в казенное
время, и дорога не стояла часу — шли и ехали рабочие
на новые промысла и с промыслов.
На Сиротке жили несколько
времени две таких бабы, но не зажились.
Зачем шатался
на прииски Петр Васильич, никто хорошенько не знал, хотя и догадывались, что он спроста не пойдет
время тратить. Не таковский мужик… Особенно недолюбливал его Матюшка, старавшийся в компании поднять
на смех или устроить какую-нибудь каверзу. Петр Васильич относился ко всему свысока, точно дело шло не о нем. Однако он не укрылся от зоркого и опытного взгляда Кишкина. Раз они сидели и беседовали около огонька самым мирным образом. Рабочие уже спали в балагане.
Посмеялся секретарь Каблуков над «вновь представленным» золотопромышленником, а денег все-таки не дал. Знаменитое дело по доносу Кишкина запало где-то в дебрях канцелярской волокиты, потому что ушло
на предварительное рассмотрение горного департамента, а потом уже должно было появиться
на общих судебных основаниях. Именно такой оборот и веселил секретаря Каблукова, потому что главное — выиграть
время, а там хоть трава не расти.
На прощанье он дружелюбно потрепал Кишкина по плечу и проговорил...
Они вместе отправились
на Фотьянку. Дорогой пьяная оживленность Кожина вдруг сменилась полным упадком душевных сил. Кишкин тоже угнетенно вздыхал и
время от
времени встряхивал головой, припоминая свой разговор с проклятым секретарем. Он жалел, что разболтался относительно болота
на Мутяшке, — хитер Илья Федотыч, как раз подошлет кого-нибудь к Ястребову и отобьет. От него все станется… Под этим впечатлением завязался разговор.
Ничтожный промежуток
времени — и
на свет появится таинственный пришлец, маленькое человеческое существо, с которым рождается и умирает вселенная.
Случаи дикого счастья
время от
времени перепадали и в Балчуговском заводе, и
на Фотьянке, когда кто-нибудь находил «гнездо» золота или случайно натыкался
на хороший пропласт золотоносной россыпи где-нибудь в бортах.
— У меня чтобы в самую точку, как в казенное
время… — уговаривался он для внешности. — Ужо колокол повешу, чтобы
на работу и с работы отбивать. Закон требует порядка…
Заручившись заключенным с Ястребовым условием, Кишкин и Кожин, не теряя
времени, сейчас же отправились
на Мутяшку. Дело было в январе. Стояли страшные холода, от которых птица замерзала
на лету, но это не удержало предпринимателей. Особенно торопил Кожин, точно за ним кто гнался по пятам.
Он несколько
времени лежал с закрытыми глазами, потом осторожно поднялся и выглянул в дверь — рабочие уже были
на середине болота.
Эта старушечья злость забавляла Кишкина: очень уж смешно баушка Лукерья сердилась. Но, глядя
на старуху, Кишкину пришла неожиданно мысль, что он ищет денег, а деньги перед ним сидят… Да лучше и не надо. Не теряя
времени, он приступил к делу сейчас же. Дверь была заперта, и Кишкин рассказал во всех подробностях историю своего богатства. Старушка выслушала его с жадным вниманием, а когда он кончил, широко перекрестилась.
— Ох, умно, Андрон Евстратыч! Столь-то ты хитер и дошл, что никому и не догадаться… В настоящие руки попало. Только ты смотри не болтай до поры до
времени… Теперь ты сослался
на немочь, а потом вдруг… Нет, ты лучше так сделай: никому ни слова, будто и сам не знаешь, — чтобы Кожин после не вступался… Старателишки тоже могут к тебе привязаться. Ноне вон какой народ пошел… Умен, умен, нечего сказать: к рукам и золото.
— Ах, старый пес… Ловкую штуку уколол. А летом-то, помнишь, как тростил все
время: «Братцы, только бы натакаться
на настоящее золото — никого не забуду». Вот и вспомнил… А знаки, говоришь, хорошие были?
Время было самое глухое, народ сидел без работы, и все мечты сводились
на близившееся лето.
Народу нечего было делать, и опять должны были идти
на компанейские работы, которых тоже было в обрез:
на Рублихе околачивалось человек пятьдесят,
на Дернихе вскрывали новый разрез до сотни, а остальные опять разбрелись по своим старательским работам — промывали борта заброшенных казенных разрезов, били дудки и просто шлялись с места
на место, чтобы как-нибудь убить
время.