— Да ты слушай, умная голова, когда говорят… Ты не для того отец, чтобы проклинать свою кровь. Сам виноват, что раньше замуж не выдавал. Вот Марью-то заморил
в девках по своей гордости. Верно тебе говорю. Ты меня послушай, ежели своего ума не хватило. Проклясть-то не мудрено, а ведь ты помрешь, а Феня останется. Ей-то еще жить да жить… Сам, говорю, виноват!.. Ну, что молчишь?..
Неточные совпадения
— Псов не люблю, Андрон Евстратыч… Мало стало
в Балчуговском заводе
девок — ну и пусть жирует с ними, а наших, фотьянских, не тронь.
— И
в самом-то деле, чего привязался! — пристали бабы. — Ступай к своим балчуговским
девкам: они у вас просты… Строгаль!..
— Дураки вы все, вот что… Небось, прижали хвосты, а я вот нисколько не боюсь родителя… На волос не боюсь и все приму на себя. И Федосьино дело тоже надо рассудить: один жених не жених, другой жених не жених, — ну и не стерпела
девка. По человечеству надо рассудить… Вон Марья из-за родителя
в перестарки попала, а Феня это и обмозговала: живой человек о живом и думает. Так прямо и объясню родителю… Мне что, я его вот на эстолько не боюсь!..
— А это ты правильно, Яша… Ни баба, ни
девка, ни солдатка наша Феня… Ах, раздуй их горой, кержаков!.. Да ты вот что, Яша, подвинься немного
в седле…
«Банный день» справлялся у Зыковых по старине: прежде, когда не было зятя, первыми шли
в баню старики, чтобы воспользоваться самым дорогим первым паром, за стариками шел Яша с женой, а после всех остальная чадь, то есть
девки, которые вообще за людей не считались.
— Парня я выдеру сам
в волости, а вот девку-то выворотить… Главная причина — вера у Кожиных другая. Грех великий я на душу приму, ежели оставлю это дело так…
Старуха сходила
в заднюю избу проститься «с
девками», а потом надела шапку и стала прощаться.
— Понапрасну погинул, это уж что говорить! — согласилась баушка Лукерья, понукая убавившую шаг лошадь. — Одна девка-каторжанка издалась упрямая и чуть его не зарезала, черкаска-девка… Ну, приходит он к нам
в казарму и нам же плачется: «Вот, — говорит, — черкаска меня ножиком резала, а я человек семейный…» Слезьми заливается. Как раз через три дня его и порешили, сердешного.
— Связала я тебя, Ермолай Семеныч, — говорила она мужу о себе, как говорят о покойниках. —
В самый бы тебе раз жениться на зыковской Фене…
Девка — чистяк. Ох, нейдет моя смертынька…
— Богатую не бери, а попроще… Сиротку лучше, Ермолай Семеныч, потому как ты уж
в годках и будешь на положении вдовца. Богатые-то
девки не больно таких женихов уважают…
— Запре-от? — удивилась баушка Лукерья. — Да ему-то какая теперь
в ней корысть? Была
девка, не умели беречь, так теперь ветра
в поле искать… Да еще и то сказать,
в Балчугах народ балованный, как раз еще и ворота дегтем вымажут… Парни-то нынче ножовые. Скажут: нами брезговала, а за кержака убежала. У них свое на уме…
Слушал эти рассказы и Петр Васильич, но относился к ним совершенно равнодушно. Он отступился от матери, предоставив ей пользоваться всеми доходами от постояльцев. Будет Окся или другая
девка — ему было все равно. Вранье Мыльникова просто забавляло вороватого домовладыку. Да и маменька пусть покипятится за свою жадность… У Петра Васильича было теперь свое дело,
в которое он ушел весь.
В этом сказался мужицкий взгляд на
девку в семье как на что-то чужое, что не сегодня завтра вспорхнет и улетит.
И сейчас он подумал, что не шалущая эта
девка, коли вся
в глине, черт чертом.
Разыгравшаяся сестрица Марья даже расцеловала размякшего старичка, а потом взвизгнула по-девичьи и стрелой унеслась
в сени. Кишкин несколько минут сидел неподвижно, точно
в каком тумане, и только моргал своими красными веками. Ну и
девка: огонь бенгальский… А Марья уж опять тут — выглядывает из-за косяка и так задорно смеется.
— Ты бы хоть Оксю-то приодел. Обносилась она. У других
девок вон приданое, а у Окси только и всего что на себе. Заморил ты ее
в дудке… Даже из себя похудела
девка.
Мыльников с Рублихи отправился прямо на Фотьянку к баушке Лукерье… Окси и там не было; потом —
в Балчуговский завод, — Окся точно
в воду канула. Так и пропала
девка.
Неточные совпадения
Всю зиму
девки красные // С ним
в риге запиралися, // Откуда пенье слышалось, // А чаще смех и визг.
С согласья матерей, //
В селе Крутые Заводи // Божественному пению // Стал
девок обучать;
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох
в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как
в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели.
Девка!
Девка! Палашка!
Девка!
Г-жа Простакова. А ты разве
девка, собачья ты дочь? Разве у меня
в доме, кроме твоей скверной хари, и служанок нет? Палашка где?
Сколько затем ни предлагали
девке Амальке вопросов, она презрительно молчала; сколько ни принуждали ее повиниться — не повинилась. Решено было запереть ее
в одну клетку с беспутною Клемантинкой.