Неточные совпадения
Они расстались большими друзьями. Петр Васильич выскочил провожать дорогого гостя на улицу и долго стоял за воротами, — стоял и крестился, охваченный радостным чувством. Что
же, в самом-то деле, достаточно всякого горя та
же Фотьянка напринималась: пора и отдохнуть. Одна казенная работа чего стоит, а тут компания насела и
всем дух заперла. Подшибся народ вконец…
Вторая жена была взята в своей
же Нагорной стороне; она была уже дочерью каторжанки. Зыков лет на двадцать был старше ее, но она сейчас уже выглядела развалиной, а он
все еще был молодцом. Старик почему-то недолюбливал этой второй жены и при каждом удобном случае вспоминал про первую: «Это еще при Марфе Тимофеевне было», или «Покойница Марфа Тимофеевна была большая охотница до заказных блинов». В первое время вторая жена, Устинья Марковна, очень обижалась этими воспоминаниями и раз отрезала мужу...
Он ночевал на воскресенье дома, а затем в воскресенье
же вечером уходил на свой пост, потому что утро понедельника для него было самым боевым временем: нужно было
все работы пускать в ход на целую неделю, а рабочие не
все выходили, справляя «узенькое воскресенье», как на промыслах называли понедельник.
Федосья убежала в зажиточную сравнительно семью; но, кроме самовольства, здесь было еще уклонение в раскол, потому что брак был сводный.
Все это так поразило Устинью Марковну, что она, вместо того чтобы дать сейчас
же знать мужу на Фотьянку, задумала вернуть Федосью домашними средствами, чтобы не делать лишней огласки и чтобы не огорчить старика вконец. Устинья Марковна сама отправилась в Тайболу, но ее даже не допустили к дочери, несмотря ни на ее слезы, ни на угрозы.
Это была хитрая уловка со стороны тишайшего зятя, знавшего самое слабое место Яши. Он, конечно, сейчас
же вскипел, обругал
всех и довольно откровенно заявил...
— Что
же вера?
Все одному Богу молимся,
все грешны да Божьи… И опять не первая Федосья Родионовна по древнему благочестию выдалась: у Мятелевых жена православная по городу взята, у Никоновых ваша
же балчуговская… Да мало ли!.. А между прочим, что это мы разговариваем, как на окружном суде… Маменька, Феня, обряжайте закусочку да чего-нибудь потеплее для родственников. Честь лучше бесчестья завсегда!.. Так ведь, Тарас?
Яша тяжело вздохнул, принимая первую рюмку, точно он продавал себя. Эх, и достанется
же от родителя!.. Ну, да
все равно: семь бед — один ответ… И Фени жаль, и родительской грозы не избежать. Зато Мыльников торжествовал, попав на даровое угощение… Любил он выпить в хорошей компании…
— Ничего я не знаю, Степан Романыч… Вот хоша и сейчас взять: я и на шахтах, я и на Фотьянке, а конторское дело опричь меня делается. Работы были такие
же и раньше, как сейчас.
Все одно… А потом путал еще меня Кишкин вольными работами в Кедровской даче. Обложат, грит, ваши промысла приисками, будут скупать ваше золото, а запишут в свои книги. Это-то он резонно говорит, Степан Романыч. Греха не оберешься.
— Было бы из чего набавлять, Степан Романыч, — строго заметил Зыков. — Им сколько угодно дай —
все возьмут… Я только одному дивлюсь, что это вышнее начальство смотрит?.. Департаменты-то на что налажены?
Все дача была казенная и вдруг будет вольная. Какой
же это порядок?.. Изроют старатели
всю Кедровскую дачу, как свиньи, растащат
все золото, а потом и бросят
все… Казенного добра жаль.
Старик так и ушел, уверенный, что управляющий не хотел ничего сделать для него. Как
же, главный управляющий
всех Балчуговских промыслов — и вдруг не может отодрать Яшку?.. Своего блудного сына Зыков нашел у подъезда. Яша присел на последнюю ступеньку лестницы, положив голову на руки, и спал самым невинным образом. Отец разбудил его пинком и строго проговорил...
С «пьяного двора» они вместе прошли на толчею. Карачунский велел при себе сейчас
же произвести протолчку заинтересовавшей его кучки кварца. Родион Потапыч
все время хмурился и молчал. Кварц был доставлен в ручном вагончике и засыпан в толчею. Карачунский присел на верстак и, закурив папиросу, прислушивался к громыхавшим пестам. На других золотых промыслах на Урале везде дробили кварц бегунами, а толчея оставалась только в Балчуговском заводе — Карачунский почему-то не хотел ставить бегунов.
— Да ведь
все равно мне
же золото будете сдавать, — тихо прибавлял Ермошка, прищуривая один глаз.
Простые рабочие, не владевшие даром «словесности», как Мыльников, довольствовались пока тем, что забирали у городских охотников задатки и записывались зараз в несколько разведочных партий, а деньги, конечно, пропивали в кабаке тут
же. Никто не думал о том, чтобы завести новую одежду или сапоги.
Все надежды возлагались на будущее, а в частности на Кедровскую дачу.
Надо, — говорит, — чтобы невинная девица обошла сперва место то по три зари, да ширп бы она
же указала…» Ну, какая у нас в те поры невинная девица, когда в партии
все каторжане да казаки; так золото и не далось.
— Что
же, давай Бог нашему теляти волка поймати. Подавай заявку, а отвод сейчас будет готов. По старой дружбе
все устроим…
Таким образом баня сделалась главным сборным пунктом будущих миллионеров, и сюда
же натащили разную приисковую снасть, необходимую для разведки: ручной вашгерд, насос, скребки, лопаты, кайлы, пробный ковш и т. д. Кишкин отобрал заблаговременно паспорта у своей партии и предъявил в волость, что требовалось по закону.
Все остальные слепо повиновались Кишкину, как главному коноводу.
Рабочие сейчас
же заваливались спать, а Кишкин лежал, ворочался с боку на бок и
все думал.
Кто Богу не грешен, царю не виноват, нельзя
же всех по судам таскать.
— Какие
же новые работы, когда
вся россыпь была выработана?.. Старатели, конечно, домывали борта, а как это ставилось в конторе — мы не обычны знать, — до конторы я никакого касательства не имел и не имею…
Баушка Лукерья сделала непростительную ошибку, в которой сейчас
же раскаялась, — она развернула скомканную ассигнацию при
всех.
— Пять цалковых!.. — изумленно прошептал Петр Васильич, делая шаг к матери. — Мамынька, что
же это такое? Ежели, напримерно, ты
все деньги будешь заграбаздывать…
Феня ужасно перепугалась возникшей из-за нее ссоры, но
все дело так
же быстро потухло, как и вспыхнуло. Карачунский уезжал, что было слышно по топоту сопровождавших его людей… Петр Васильич опрометью кинулся из избы и догнал Карачунского только у экипажа, когда тот садился.
Этот вольный порыв, впрочем, сменился у Прокопия на другой
же день молчаливым унынием, и Анна точила его
все время, как ржавчина.
— Мне, главная причина, выманить Феню-то надо было… Ну, выпил стакашик господского чаю, потому как зачем
же я буду обижать барина напрасно? А теперь приедем на Фотьянку: первым делом самовар… Я как домой к баушке Лукерье, потому моя Окся утвердилась там заместо Фени. Ведь поглядеть, так дура набитая, а тут ловко подвернулась… Она уж во второй раз с нашего прииску убежала да прямо к баушке, а та без Фени как без рук. Ну, Окся и соответствует по
всем частям…
— Этакие бесстыжие глаза… — подивилась на него старуха, качая головой. — То-то путаник-мужичонка!.. И сон у них у
всех один: Окся-то так
же дрыхнет, как колода. Присунулась до места и спит… Ох, согрешила я! Не нажить, видно, мне другой-то Фени… Ах, грехи, грехи!..
— В лесу починивать?.. Ну будет, не валяй дурака… А ты купи маленькие вески, есть такие, в футляре. Нельзя
же с безменом ходить по промыслам. Как раз влопаешься. Вот
все вы такие, мужланы: на комара с обухом. Три рубля на вески пожалел, а головы не жаль… Да смотри, моего золота не шевели: порошину тронешь — башка прочь.
— А
все то
же, Андрон Евстратыч… Напрасно ты меня весками-то укорил: пошутил я, никаких весков нету со мной. Посмеялся я, значит…
Его охватило такое
же чувство жадности, и ему
все казалось мало.
«Хоть бы для видимости построжил, — даже пожалела про себя привыкшая
всего бояться старуха. — Какой
же порядок в дому без настоящей страсти? Вон Наташка скоро заневестится и тоже, пожалуй, сбежит, или зять Прокопий задурит».
На Фотьянку Кишкин приехал прямо к Петру Васильичу, чтобы сейчас
же покончить
все дело с Ястребовым, который, на счастье, случился дома.
Здесь
же все было на виду, каждое движение, каждое слово, каждая мысль.
Несколько месяцев ничего не пил, сберегал каждую копейку, обзаводился платьем, а потом спускал
все в несколько дней в обществе одной и той
же солдатки, которую безжалостно колотил в заключение фестиваля.
— Пока ничего не обозначилось… Заложили рассечку на полдень —
все тот
же ребровик.
Эти случаи сейчас
же иллюстрировались непременно лошадью-новокупкой, новой одеждой, пьянством и новыми крышами на избах, а то и
всей избой.
— Разоритель! погубитель!.. По миру
всех пустил!.. — причитала Анна, стараясь вырваться из державших ее рук. — Жива не хочу быть, ежели сейчас
же не воротишься домой!.. Куда я с ребятами-то денусь?.. Ох, головушка моя спобедная!..
Это родственное недоразумение сейчас
же было залито водкой в кабаке Фролки, где Мыльников чувствовал себя как дома и даже часто сидел за стойкой, рядом с целовальником, чтобы
все видели, каков есть человек Тарас Мыльников.
Вместо ответа, Семеныч привлек к себе бойкую девушку и поцеловал прямо в губы. Марья
вся дрожала, прижавшись к нему плечом. Это был первый мужской поцелуй, горячим лучом ожививший ее завядшее девичье сердце. Она, впрочем, сейчас
же опомнилась, помогла спуститься дорогому гостю с крутой лестницы и проводила до ворот. Машинист, разлакомившись легкой победой, хотел еще раз обнять ее, но Марья кокетливо увернулась и только погрозила пальцем.
Уйти от своей беды, схорониться от
всех в лесу, уложить здесь свою силу богатырскую — да какого
же еще счастья нужно?
Снег слепит глаза, а впереди несметной ратью встает
все тот
же красавец-лес, заснувший богатырским сном.
Весь пол был устлан сейчас
же свежей хвоей, а также широкие нары, устроенные из тяжелых деревянных плах.
Мысль о деньгах засела в голове Кишкина еще на Мутяшке, когда он обдумал
весь план, как освободиться от своих компаньонов, а главное, от Кожина, которому необходимо было заплатить деньги в первую голову. С этой мыслью Кишкин ехал до самой Фотьянки, перебирая в уме
всех знакомых, у кого можно было бы перехватить на такой случай. Таких знакомых не оказалось, кроме
все того
же секретаря Ильи Федотыча.
Эта старушечья злость забавляла Кишкина: очень уж смешно баушка Лукерья сердилась. Но, глядя на старуху, Кишкину пришла неожиданно мысль, что он ищет денег, а деньги перед ним сидят… Да лучше и не надо. Не теряя времени, он приступил к делу сейчас
же. Дверь была заперта, и Кишкин рассказал во
всех подробностях историю своего богатства. Старушка выслушала его с жадным вниманием, а когда он кончил, широко перекрестилась.
— Не женись на молоденькой… Ваша братья, старики, больно льстятся на молодых, а ты бери вдову или девицу в годках. Молодая-то хоть и любопытнее, да от людей стыдно, да еще она
же рукавом растрясет
все твое богатство…
— Нет, ты лучше убей меня, Матюшка!.. Ведь я
всю зиму зарился на жилку Мыльникова, как бы от нее свою пользу получить, а богачество было прямо у меня в дому, под носом… Ну как было не догадаться?.. Ведь Шишка догадался
же… Нет, дурак, дурак, дурак!.. Как у свиньи под рылом
все лежало…
Особенно озлобился Матюшка, которого подзуживал постоянно Петр Васильич, снедаемый ревностью. Матюшка запил с горя и не выходил из кабака. Там
же околачивались Мина Клейменый и старый Турка. Теперь только и было разговоров что о Богоданке. Недавние сотрудники Кишкина припомнили
все мельчайшие подробности, как Кишкин надул их
всех, как надул Ястребова и Кожина и как надует всякого.
— Когда
же строиться-то мы будем? — спрашивала Татьяна каждый раз. — Уж пора бы, а то
все равно пропьешь деньги-то.
Когда
весь двор был завален бревнами, Мыльниковым овладело такое нетерпение, что он решил сейчас
же сломать старую избушку.
Несмотря на самое тщательное прислушиванье, Карачунский ничего не мог различить: так
же хрипел насос, так
же лязгали шестерни и железные цепи, так
же под полом журчала сбегавшая по «сливу» рудная вода, так
же вздрагивал
весь корпус от поворотов тяжелого маховика. А между тем старый штейгер учуял беду… Поршень подавал совсем мало воды. Впрочем, причина была найдена сейчас
же: лопнуло одно из колен главной трубы. Старый штейгер вздохнул свободнее.
— Господин следователь, вам небезызвестно, что и в казенном доме, и в частном есть масса таких формальностей, какие существуют только на бумаге, — это известно каждому. Я сделал не хуже не лучше, чем
все другие, как те
же мои предшественники… Чтобы проверить
весь инвентарь такого сложного дела, как громадные промысла, потребовались бы целые годы, и затем…
Всего больше Кишкин не любил, когда на прииск приезжали гости, как тот
же Ястребов. Знаменитый скупщик делал такой вид, что ему
все равно и что он нисколько не завидует дикому счастью Кишкина.