Неточные совпадения
— А
какое у нас сегодня число? Двадцать седьмое апреля… Так? А через три дня что у нас будет?
Не догадываетесь?
Вахромей
не шевельнул даже бровью в ответ, но лошади сами собой прибавили рыси и дружно подхватывали наш легкий экипаж, покачивавшийся на ходу,
как люлька.
Здесь нет чиновничества,
как в других городах, дворянство
не играет никакой роли, зато всем ворочают промышленники.
Как умел он вывертываться в крайних случаях — один бог знает, но Флегонт Флегонтович продолжал верить в свою счастливую звезду и, в случае возникавших сомнений, постоянно указывал на примеры разбогатевших золотопромышленников, которых на Урале
не занимать стать.
Относительно Причинки Флегонт Флегонтович питал самые розовые надежды и строил очень широкие планы, причем ссылался на имена очень веских лиц в купеческом мире, обещавших ему свое содействие, помощь, кредит и т. д. Из его слов получался такой вывод, что все предшествовавшие работы были только сплошным рядом всевозможных ошибок, но зато теперь он, Флегонт Собакин, достаточно умудренный тяжелым опытом, будет бить наверняка и уж маху
не даст ни в
каком случае.
— Да уж
не знаю,
как тебе и сказать… пожалуй, серчать будешь. Солдатка тут есть у нас, ну у ней и хороводится с нашими сосунками…
—
Как не ждать, до самых вечерень ждали… Ничего, Флегонт Флегонтыч,
не сумлевайтесь, продыбаются. Дорога тоже
не малая, продует…
По своему положению Сосунки были глухою лесною деревней, и можно было бы ожидать, что здесь все постройки будут из нового крепкого леса, но
не тут-то было — все избы,
как на подбор, глядели какими-то старыми грибами, и только в двух-трех местах желтели новые крыши и то из драниц, а
не из тесу.
—
Не спрашивай…
Как тараканы, все по деревне расползлись, способу никакого нет. Ну и народ… Степушка-то мой увязался за твоим Метелкиным, ну, я ему немножко тово, в затылок насыпал, чтобы помнил отца-то. А он одно мелет: «Тятенька, я рупь за каждый день получаю и могу себя уважить»… Помешался парень на рубле, да и другие тоже. Оно точно, что любопытно рубли-то получать, на боку лежа, вот и спятили все с ума.
— Партия, Гаврила Иваныч… Там мой компаньон Пластунов всем орудует.
Не знаю уж,
как он там с причинными мужиками поправляется.
— Ведь вот
какой народец! — заговорил Флегонт Флегонтович. — На маковую росинку ничего нельзя поверить, хоть того же Метелкина взять… Который год я с ним маюсь, а без него
не могу — и привык, да и дело свое он отлично знает.
— Может, заплутаются еще по лесу-то, Флегонт Флегонтыч, — проговорил, наконец, старик в свое оправдание. — Тоже дивно места надо проехать, а дорога вон
какая…
не ускочишь. Ей богу, Флегонт Флегонтыч,
не сумлевайтесь.
Попало еще несколько следов, оставленных проехавшими партиями, но теперь они уже
не обратили на себя такого внимания,
как раньше, — деревушка Причина была близка, и все были заняты мыслью, что-то теперь там делается: что Пластунов, что Спирька Косой, что другие золотопромышленники.
— Мы в Причине только самую малость опнемся, а потом опять в лес, — говорил Собакин. — Мне нужно
не упустить Спирьку, а то
как раз кто-нибудь другой перехватит его… Тьфу!.. Ах, проклятый!.. Тьфу!.. тьфу!..
Двора у Спирькиной избы
не было, а отдельно стоял завалившийся сеновал. Даже сеней и крыльца
не полагалось, а просто с улицы бревно с зарубинами было приставлено ко входной двери — и вся недолга. Изба было высокая,
как все старинные постройки, с подклетью, где у Спирьки металась на цепи голодная собака. Мы по бревну кое-как поднялись в избу, которая даже
не имела трубы, а дым из печи шел прямо в широкую дыру в потолке. Стены и потолок были покрыты настоящим ковром из сажи.
Это было плохое утешение, но, за неимением лучшего, приходилось довольствоваться им. Расчет Флегонта Флегонтовича выехать сегодня же из Причины тоже
не оправдался за разными хлопотами и недосугами, а главное, потому, что партии все прибывали и все упорно следили друг за другом. Нужно было переждать и выведать стороной, кто и куда едет, сколько партий,
какие вожаки и т. д.
Особенных художеств за Агашковым
не водилось, а жил он
как праведник, неукоснительно блюл
не только посты, но даже среды и пятницы, был богомолен свыше всякой меры, иногда по дванадесятым праздникам становился на левый клирос и подпевал самым приятным стариковским тенорком, и больше всего любил побеседовать о божественном, особенно что-нибудь позабористее.
Как настоящий немец, он никогда
не расставался со своей сигарой, с которой точно родился.
— С кругу спились, совсем одурели. Да и
как не одуреть: в сутки по три целковых теперь получают, да еще сколько обманут… Ведь наш брат другой раз даже до смешного бывает глуп и доверчив!.. Ей-богу! В глаза мужики всех обманывают, а им за это еще деньги платят. Одно место в четверо рук продают… Ха-ха!
— Ну, уж извините, Спирька других надул, а
не меня… Он у меня в разведке,
как стеклышко, будет. Вот сами увидите… всю дурь из него вытрясем.
— Видели,
как Кун вчера якобы на охоту с ружьем ходил? — рассказывал Собакин. — Думает, что так ему и поверили… а еще немец! Агашков прошлой ночью сам ездил потихоньку посмотреть место… Да и другие тоже. И все, главное, думают, что никто и ничего
не знает, точно все оглохли и ослепли.
Наконец наступил и канун первого мая. С раннего утра в Причине все поднялось на ноги, даже
не было видно пьяных. Партии рабочих уже были в полном сборе и толпились кучками около изб, где жили хозяева, или около обозов. Приготовляли лошадей, мазали телеги, бегали и суетились,
как перед настоящим походом. Только хозяева старались казаться спокойными, но в то же время зорко сторожили друг друга — кто первый
не утерпит и тронется в путь. Свои лазутчики и соглядатаи зорко следили за каждым движением.
— Мы из деревни выедем совсем
не в ту сторону, куда нужно, — шепотом сообщил мне Флегонт Флегонтович, тревожно потирая руки. — А вы слышали, что Спирька сегодня ночью чуть
не убежал у нас? Да, да… Ну, я с ним распорядился по-своему и пообещал посадить на цепь,
как собаку, если он вздумает еще морочить меня. А все-таки сердце у меня
не на месте… Всю ночь сегодня грезился проклятый заяц, который нам тогда перебежал дорогу, — так и прыгает, бестия, под самым носом.
Напились чаю, потом пообедали, но никому кусок в рот
не шел. Метелкин выглядывал с почтительной грустью. Спирька сидел
как приговоренный; сам Флегонт Флегонтович постоянно подбегал к окошку на малейший стук и осторожно выглядывал из-за косяка. Один Гаврила Иванович
не испытывал, кажется, никакого волнения и сосредоточенно ел за четверых, облизывая свою крашеную деревянную ложку.
Оказалось, что стояла станом какая-то партия, ожидавшая наступления двенадцати часов: рабочие были
не здешние, а хозяин «из господ»,
как объяснили вернувшиеся лазутчики.
Каких-каких звуков только
не было!..
Какие птицы пели —
не умею сказать, за исключением иволги, которая резко выделялась среди других певцов.
— Нет,
как будто
не заприметил. Тут все какие-то новые партии, Флегонт Флегонтыч. И господь их знает, откуда они набрались. В Причине
как будто их
не видать было, все наперечет. Это все пришлые… Надо полагать, режевские али невьянские.
Ехать прямо на заветное местечко прежде времени мы
не могли, потому что на нас могли набежать другие партии и начать спор по заявке. Но, с другой стороны, полная неизвестность являлась тяжелым кошмаром для всех. Время тянулось убийственно медленно,
как при всяком ожидании, и Флегонт Флегонтович беспрестанно жег спички, чтобы посмотреть, сколько осталось.
— А! Так вы вот
как… О, я знаю вас!.. Я… я… — закричал Флегонт Флегонтович каким-то крикливым голосом и бросился грудью защищать переход через Причинку. — Я знаю тебя, подлеца!.. Алеут!.. Ребята,
не пущай!.. Спирька, Метелкин! Братцы, это разбойник… это грабеж!.. Будьте все свидетелями…
Но взять алеута было
не так-то просто: он одним ударом опрокинул Метелкина, потом схватил Спирьку за горло и бросил прямо на землю,
как дохлую кошку. Но Флегонт Флегонтович был довольно искусен в рукопашной и как-то кубарем бросился прямо в ноги алеуту, свалил его и с ним вместе покатился по земле одним живым комом; Метелкин и Спирька, очувствовавшись от первого афронта, схватились разом за барахтавшегося на земле алеута, который старался непременно встать на колени.
Затем он засмеялся, достал из кармана серебряный портсигар, и
как ни в чем
не бывало закурил дешевенькую папиросу.
— Вы
не имеете права отказываться,
как порядочный человек. Впрочем, эти дела до суда у нас
не доходят. Устроим полюбовную. А, да, кажется, еще новый конкурент! Да ведь это наипочтеннейший Глеб Клементьевич Агашков… Вот это мило!..
Потерпевшие ругались,
как умели, и старались изобрести тысячи самых ядовитых способов извести алеута.
Как все очень рассерженные люди, они
не только сами верили своим жестоким намерениям, но требовали непременно, чтобы и все другие разделяли их чувства. Мы с Гаврилой Ивановичем сделались невольными жертвами этого озлобления и принуждены были выражать свое полное согласие.
Как-то в театре в Перми идет в антракте в буфет, а навстречу купец и
не сворачивает — алеут в ухо, а купец,
как яблоко, и покатился.
А
как он попал к Могильниковой — ума
не приложу…
Агашков и Флегонт Флегонтович переглянулись,
не зная,
как себя держать с Марфой Ивановной. Лицо Агашкова так и просветлело — старичок любил красивых женщин, — но, с другой стороны, может, какая-нибудь переряженная арфистка…
—
Как, уезжает? — удивился благочестивый старец, но, взглянув на гостью, он только улыбнулся и, потирая руки, своим ласковым голосом проговорил: — А мы
не пустим Марфу Ивановну… ей-богу,
не пустим. Такой веревочкой привяжем, что и сама
не поедет… хе-хе!..
Другая и венчанная жена, а даже назвать ее
не знаешь
как…
— А Глеба-то Клементича видел? — сдержанным полушепотом спрашивал другой, незнакомый голос с легкой хрипотой. — Глазки-то так и бегают,
как по маслу, а сам все насчет души… прокуратит старичонка, уж это верно. Уж такой он охотник до гладких баб, такой охотник… Очень даже я его знаю: ни одной
не пропустит.
— Себя боюсь, Гаврила Иваныч, сердце дрозжит… это тоже понять надо. А сам думаю: «
Не пойду я к ней на глаза — и конец тому делу»… Ей-богу!.. Потому
как эта самая Марфа Ивановна хуже мне погибели… Смерть она мне, вот что!
Благодетелем моим был, и пожаловаться на него
не могу, разве под пьяную руку неукротим на руку был, потому мужчина из себя целая сажень, рука,
как пудовая гиря, ну кровь-то в нем
как заходит, тогда уж никто
не попадайся на глаза — разнесет в щепы.
— Да оно, пожалуй, и теперь
не кончилось… Видел ведь я сегодня Марфу-то Ивановну… узнала меня… улыбнулась по-своему, а у меня мурашки по спине, захолонуло на душе… и опять: «Вася, такой-сякой… зачем пьешь?..» Ну, разное говорила. Смеется над стариками, которые увязались за ней. И про своего-то орла сказывала… обошел ее, пес, кругом обошел;
как собачка, бегает за ним. Понимаешь, себя совсем потеряла.