Неточные совпадения
После ужина Татьяна Власьевна молилась бесконечной старинной молитвой
с лестовкой в
руках.
Брагины начали подниматься в гору и прослыли за больших тысячников, но в один год все это благополучие чуть не пошло прахом: сам Брагин простудился и умер, оставив Татьяну Власьевну
с тремя детьми на
руках.
Серая в яблоках громадная лошадь,
с невероятно выгнутой шеей и
с хвостом трубкой, торжественно подкатила Шабалина, который сидел на дрожках настоящим чертом: в мохнатом дипломате, в какой-то шапочке, сдвинутой на затылок, и
с семидесятирублевым зонтиком в
руках. Скуластое, красное лицо Вукола Логиныча,
с узкими хитрыми глазами и
с мясистым носом, все лоснилось от жира, а когда он улыбнулся, из-за толстых губ показались два ряда гнилых зубов.
В этой части завода стоял деревянный господский дом
с железной крышей, в котором жили Пятовы, и несколько домиков «на городскую
руку», выстроенных заводскими служащими.
Окся поощрительно улыбнулась оратору и толкнула локтем другую женщину, которая была известна на приисках под именем Лапухи, сокращенное от Олимпиады; они очень любили друг друга, за исключением тех случаев, когда козловые ботинки и кумачные платки настолько быстро охлаждали эту дружбу, что бедным женщинам ничего не оставалось, как только вцепиться друг в друга и зубами и ногтями и
с визгом кататься по земле до тех пор, пока чья-нибудь благодетельная
рука не отрезвляла их обеих хорошим подзатыльником или артистической встряской за волосы.
Домашка выпила налитый стаканчик и кокетливо вытерла свои детские губы худой голой
рукой с грязным локтем, выглядывавшим в прореху заношенной ситцевой рубахи.
С последними словами он подал матери кусок кварца, который привез еще Михалко. Старуха нерешительно взяла в
руку «игрушку» и, отнеся далеко от глаз, долго и внимательно рассматривала к свету.
— Ну, тогда пусть Вуколу достается наша жилка, —
с сдержанной обидой в голосе заговорил Гордей Евстратыч, начиная ходить по своей горнице неровными шагами. — Ему небось ничего не страшно… Все слопает. Вон лошадь у него какая: зверина, а не лошадь. Ну, ему и наша жилка к
рукам подойдет.
Обдумывая все случившееся наедине, Татьяна Власьевна то решала про себя бросить эту треклятую жилку, то опять жалела ее, представляя себе Шабалина
с семидесятирублевым зонтиком в
руках.
Особенно хорош бывал Гордей Евстратыч по праздникам, когда являлся в свою единоверческую церковь, степенно клал установленный «начал»
с подрушником в
руках, потом раскланивался на обе стороны, выдерживал всю длинную службу по ниточке и часто поправлял дьячков, когда те что-нибудь хотели пропустить или просто забалтывались.
Вместо настоящего дела Зотушка научился разным художествам: отлично стряпал пряники, еще лучше умел гонять голубей, знал секреты разных мазей, имел вообще легкую
руку на скота, почему и заведовал всей домашней скотиной, когда был «в себе», обладал искусством ругаться
с стряпкой Маланьей по целым дням и т. д., и т. д.
Жена Самойла Михеича была как раз ему под стать, и старики жили как два голубя; Агнея Герасимовна славилась как большая затейница на все
руки, особенно когда случалось праздничное дело, — она и стряпать первая, и гостей принимать, и первая хоровод заведет
с молодыми, и даже скакала сорокой
с малыми ребятишками, хотя самой было под шестьдесят лет.
Только кучер целый день проездил на вершной, а потом и приехал
с пустыми
руками.
— И вот попомните мое слово, Пелагея Миневна, — выкрикивала Марфа Петровна, страшно размахивая
руками, — непременно все они возгордятся и нас за соседей не будут считать. Уж это верно! Потому как мы крестьянским товаром торгуем, а они золотом, — компанию будут водить только
с становым да
с мировым…
Маркушка, добывая золото, сделал небольшой забой, то есть боковую шахту; но, очевидно, работа здесь шла только между прочим, тайком от других старателей,
с одним кайлом в
руках, как мыши выгрызают в погребах ковриги хлеба.
Передохнул Брагин денек в Сосногорске; дальше проживаться даром было нечего, а домой возвращаться
с пустыми
руками было совестно, — он решил ехать вслед за Лапшиным, чтобы перехватить его где-нибудь на дороге, благо к Верхотурью было ехать в свою же сторону, хотя и другими дорогами.
— Вот, господа, человеку счастье прямо
с неба свалилось, — докладывал Порфир Порфирыч, указывая дрожавшей от перепоя
рукой на Брагина. — Такую россыпь облюбовал, такую…
Сначала все пили шампанское, потом сели играть в стуколку, потом обедали, потом Варвара Тихоновна
с гитарой в
руках пела цыганские песни, а Липачек и Порфир Порфирыч плясали вприсядку.
Зотушка только покачал своей птичьей головкой от умиления, — он был совсем пьян и точно плыл в каком-то блаженном тумане. Везде было по колено море. Теперь он не боялся больше ни грозной старухи, ни братца. «Наплевать… на все наплевать, — шептал он, делая такое движение
руками, точно хотел вспорхнуть со стула. — Золото, жилка… плевать!.. Кругом шестнадцать вышло, вот тебе и жилка… Ха-ха!.. А старуха-то, старуха-то как похаживает!» Закрыв рот ладонью, Зотушка хихикал
с злорадством идиота.
Сам хозяин лежал на полу у себя в горнице и тяжело храпел
с налитым опухшим лицом, раскинув
руки с напружившимися жилами.
Покалякали бабьим делом, посудачили, поперемывали косточки, кто подвернулся под
руку, а сами все ни
с места.
Кругом Маркушки неслось все, и он просыпался
с глухим стоном и, как утопающий,
с радостью коснеющими
руками хватался за впечатления действительности.
Песня была веселая, и Кайло грузно отплясывал под пение Пестеря, шлепая своими грязными лаптями. Маркушка хрипел и задыхался и слышал в этой дикой песне последний вал поднимавшейся воды, которая каждую минуту готова была захлестнуть его. В ужасе он хватался
рукой за стену и бессмысленно смотрел на приседавшего Кайло. И Кайло, и Пестерь, и Окся
с Лапухой, и Брагин — все это были пенившиеся валы бесконечной широкой реки…
Кругом них мелькали в воде утопающие, к ним тянулись
руки с мольбой о помощи, их звал последний крик отчаяния; но они думали только о собственном спасении и отталкивали цеплявшиеся за них
руки, чтобы не утонуть самим в бездонной глубине.
— А баушку так и узнать нельзя стало, — жаловалась Нюша. — Все считает что-то да бормочет про себя… Мне даже страшно иногда делается, особенно ночью. Либо молится, либо считает… И скупая какая стала — страсть! Прежде из последнего старух во флигеле кормила, а теперь не знает, как их скачать
с рук.
— Да и гости такие, что нам носу нельзя показать, и баушка запирает нас всех на ключ в свою комнату. Вот тебе и гости… Недавно Порфир Порфирыч был
с каким-то горным инженером, ну, пили, конечно, а потом как инженер-то принялся по всем комнатам на
руках ходить!.. Чистой театр… Ей-богу! Потом какого-то адвоката привозили из городу, тоже Порфир Порфирыч, так тово уж прямо на
руках вынесли из повозки, да и после добудиться не могли: так сонного и уволокли опять в повозку.
— Что тут думать-то, мамынька? Конечно, худой жених доброму путь кажет. Спасибо за честь, а только родниться нам
с Пазухиными не
рука.
Поднявшись
с земли, Гордей Евстратыч какими-то дикими глазами посмотрел на мать, а потом, махнув
рукой, ничего не сказав, вышел из комнаты.
Старуха подошла к Нюше, села на ее постель и долго гладила своей морщинистой
рукой,
с тонкой старой кожей, ее темноволосую красивую голову, пытливо глядевшую на нее темными блестевшими глазами.
В комнате Фени действительно весь пол был обложен полосами разного полотна, а она сама ползала по нему на коленях
с выкройкой в одной
руке и
с ножницами в другой. Зотушка полюбовался на молодую хозяйку, положил свою котомку в уголок, снял сапоги и тоже примостился к разложенному полотну.
Через час, когда чаи были кончены и Зотушка далее пропустил для храбрости маленькую, он ползал по полотну вместе
с барышней Феней,
с мотком ниток на шее и
с выкройкой в зубах. Когда засветили огонь, Зотушка сидел посреди пола
с работой в
руках и тихо мурлыкал свой «стих».
Наговорят
с три короба, а в
руки взять нечего…
— Ну, Нюша, будет дурить, — говорил ей Гордей Евстратыч под веселую
руку. — Хочу тебя уважить: как поеду в город — заказывай себе шелковое платье
с хвостом… Как дамы носят.
Приисковые рабочие очень любили Володьку Пятова, потому что он последнюю копейку умел поставить ребром и обходился со всеми запанибрата. Только пьяный он начинал крепко безобразничать и успокаивался не иначе как связанный веревками по
рукам и ногам. Михалко и Архип завидовали пиджакам Володьки, его прокрахмаленным сорочкам и особенно его свободному разговору и смелости,
с какой он держал себя везде. Особенно Архип увлекался им и старался во всем копировать своего приятеля, даже в походке.
— Вот я это-то и думаю, Марфа Петровна: ведь у Михалки
с Архипом и денег сроду своих не бывало, отец их не потачит деньгами-то. А что приисковые-то расчеты, так ведь сам отец их подсчитывает, через его
руки всякая копеечка проходит.
Ариша набросила свой ситцевый сарафан, накинула шаль на голову и со страхом переступила порог горницы Гордея Евстратыча. В своем смущении,
с тревожно смотревшими большими глазами, она особенно была хороша сегодня. Высокий рост и красивое здоровое сложение делали ее настоящей красавицей. Гордей Евстратыч ждал ее, ходя по комнате
с заложенными за спину
руками.
Феня немного смутилась и, ощипывая платок, который держала в
руках, вопросительно подняла свое лицо на Гордея Евстратыча. Это девичье лицо
с ясными чистыми глазами было чудно хорошо теперь своим колеблющимся выражением: в нем точно переливалась какая-то сила. Гордей Евстратыч улыбнулся, и Фене показалось, что он нехорошо как-то улыбнулся… Но время было дорого, и, после минутного колебания, она проговорила...
Не раз и не два думал я помириться со всеми, как вот
с твоим тятенькой помирился, так поди же ты —
руки не подымались!
— Ну, так я попрямее тебе скажу: жены Гордею Евстратычу недостает!.. Кабы была у него молодая жена, все шло бы как по маслу… Я и невесту себе присмотрел, только вот
с тобой все хотел переговорить. Все сумлевался: может, думаю, стар для нее покажусь… А уж как она мне по сердцу пришлась!.. Эх, на
руках бы ее носил… озолотил бы… В шелку да в бархате стал бы водить.
Эта патетическая сцена была прервана шагами в соседней комнате: Алена Евстратьевна отыскивала хозяйку по всем комнатам. На правах женщины она прямо вошла в комнату Фени и застала как раз тот момент, когда Гордей Евстратыч поднимался
с полу. Феня закрыла лицо
руками и горько заплакала.
— В том-то и дело, что не глупости, Феня… Ты теперь только то посуди, что в брагинском доме в этот год делалось, а потом-то что будет? Дальше-то и подумать страшно… Легко тебе будет смотреть, как брагинская семья будет делиться: старики врозь, сыновья врозь, снохи врозь. Нюшу столкают
с рук за первого прощелыгу. Не они первые, не они последние. Думаешь, даром Гордей-то Евстратыч за тобой на коленях ползал да слезами обливался? Я ведь все видела тогда… Не бери на свою душу греха!..
Около Фени не было любящей женской
руки, которая разделила бы
с ней ее тревоги и огорчения.
Однажды под вечер, когда Татьяна Власьевна в постели пила чай, а Нюша сидела около нее на низенькой скамеечке, в комнату вошел Гордей Евстратыч. Взглянув на лицо сына, старуха выпустила из
рук блюдечко и облилась горячим чаем; она почувствовала разом, что «милушка» не
с добром к ней пришел. И вид у него был какой-то такой совсем особенный… Во время болезни Гордей Евстратыч заходил проведать больную мать раза два, и то на минуту. Нюша догадалась, что она здесь лишняя, и вышла.
— Мамынька, все уж дело слажено… Мы
с Нилом Поликарпычем и по
рукам ударили.
Обиженная и огорченная Алена Евстратьевна принуждена была на скорую
руку сложить свои модные наряды в чемоданы и отправиться в Верхотурье, обозвав братца на прощанье дураком. Старуха не хотела даже проститься
с ней. Отец Крискент проникновенно понял то, что Гордей Евстратыч боялся высказать ему прямо, и,
с своей обычной прозорливостью, сам не заглядывал больше в брагинский дом.
Зотушка опять вернулся к Пятовым: как только Феня слегла, так он и заявился, бледный, худой,
с трясущимися
руками, но
с таким же кротким и любящим сердцем и почти женской мягкостью в характере.
«Бабушка, оставь меня!» — кричала больная, открывая глаза: но перед ней вместо бабушки стоял уже Гордей Евстратыч, весь золотой —
с золотым лицом,
с золотыми
руками,
с сверкавшими золотыми глазами.
Зотушка наклонился к
руке Фени, и на эту горячую
руку посыпались из его глаз крупные слезы… Вот почему он так любил эту барышню Феню и она тоже любила его!.. Вот почему он сердцем слышал сгущавшуюся над ее головой грозу, когда говорил, что ей вместе
с бабушкой Татьяной будут большие слезы… А Феню точно облегчило невольно сделанное признание. Она дольше обыкновенного осталась в сознании и ласкала своего дядю, как ушибившегося ребенка.
— Ну и пойди туда. Чего корячишься? — говорил Шабалин, подхватывая Зотушку под
руку. — Вот я тебе покажу, как не принимаешь… Такой состав у меня есть, что рога в землю
с двух рюмок.
Раз Гордей Евстратыч заехал в лавку навеселе; он обедал у Шабалина. Дело было под вечер, и в лавке, кроме Ариши, ни души. Она опять почувствовала на себе ласковый взгляд старика и старалась держаться от него подальше. Но эта невинная хитрость только подлила масла в огонь. Когда Ариша нагнулась к выручке, чтобы достать портмоне
с деньгами, Гордей Евстратыч крепко обнял ее за талию и долго не выпускал из
рук, забавляясь, как она барахталась и выбивалась.