Неточные совпадения
— Ах, мамычка, мамычка! Ну, ежели бы я
не поклялся Маркушке, — тогда
что бы вышло? Умер бы он с своей жилкой или рассказал
о ней кому-нибудь другому… Вон Вукол-то Логиныч уже прослышал
о ней и подсылал к Маркушке, да только Маркушка
не захотел ему продавать.
Такое состояние продолжалось дня два, так
что, удрученная нежданно свалившейся на ее плечи заботой, Татьяна Власьевна чуть
не заболела, пока
не догадалась сходить к
о.
—
О нет, я этого
не сказал, как
не сказал и того,
что нужно брать жилку…
Никто
не ожидал такого протеста со стороны Зотушки, и большаки совсем онемели от изумления. Как, какой-нибудь пропоец Зотушка и вдруг начинает выговаривать поперечные слова!.. Этот совет закончился позорным изгнанием Зотушки, потому
что он решительно ничего
не понимал в важных делах, и решение состоялось без него. Татьяна Власьевна больше
не сумлевалась, потому
что о. Крискент прямо сказал и т. д.
Вообще невестками своими, как и внуками, Татьяна Власьевна была очень довольна и в случае каких недоразумений всегда говорила: «Ну, милушка, час терпеть, а век жить…» Но она
не могла того же сказать
о невитом сене, Нюше, характер которой вообще сильно беспокоил Татьяну Власьевну, потому
что напоминал собой нелюбимую дочь-модницу, Алену Евстратовну.
А Марфа Петровна, торопливо переходя дорогу, думала
о том,
что авось она что-нибудь узнает у Савиных или Колобовых, а если от них ничего
не выведает, тогда можно будет завернуть к Пятовым и даже к Шабалиным. Давно она у них
не бывала и даже немножко сердилась, потому
что ее
не пригласили на капустник к Шабалиным. Ну, да уж как быть, на всякий чох
не наздравствуешься.
Это открытие дало неистощимый материал для новых предположений и догадок. Теперь уже
не могло быть никакого сомнения,
что действительно в брагинском доме что-то неладно. Куда ездил Гордей Евстратыч? Кроме Полдневской — некуда. Зачем? Если бы он ездил собирать долги с полдневских мужиков, так, во-первых, Михалко недавно туда ездил, как знала Агнея Герасимовна от своей Ариши, а во-вторых, зачем тогда Татьяне Власьевне было ходить к
о. Крискенту. И т. д., и т. д.
Сначала Маркушка сильно побаивался строгой старухи, которая двигалась по его лачужке с какой-то необыкновенной важностью и уж совсем
не так, как суются по избе оглашенные приисковые бабы. Даже запах росного ладана и восковых свеч, который сопровождал Татьяну Власьевну, — даже этот запах как-то пугал Маркушку, напоминая ему
о чем-то великом и неизвестном,
что теперь так грозно и неотразимо приближалось к нему. Мысль
о будущем начинала точить и грызть Маркушку, как червь.
У Маркушки в глазах стояли слезы, когда Татьяна Власьевна кончила ему свое первое утешительное и напутственное слово; он сам
не знал,
о чем он плакал, но на душе у него точно просветлело.
Савины и Колобовы были обижены тем,
что Гордей Евстратыч возгордился и
не только
не хотел посоветоваться с ними
о таком важном деле, а даже за деньгами пошел к Пятову.
Татьяна Власьевна тяжело вздохнула, и даже беззаботная Нюша приуныла; один Гордей Евстратыч точно ничего
не видел и
не слышал,
что делалось кругом: он точно прирос к своему прииску и ни
о чем больше
не мог думать.
В результате получилось такое положение дел,
что о примирении
не могло быть и речи.
У женщин известного разбора Володька Пятов пользовался большим успехом и от нечего делать приволакивался за Аришей Брагиной,
о чем, конечно,
не рассказывал Михалке.
— Вот Агнея-то Герасимова все и ходила в лавку к Арише, да и надувала ей в уши… Да. Только всего она Арише
не сказала,
чего промежду себя дома-то разговаривают.
О чем бишь я хотела вам рассказывать-то?..
Татьяна Власьевна заметила,
что в последнее время между Гордеем Евстратычем и Аленой Евстратьевной завелись какие-то особенные дела. Они часто
о чем-то разговаривали между собой потихоньку и сейчас умолкали, когда в комнату входила Татьяна Власьевна. Это задело старуху, потому
что чего им было скрываться от родной матери.
Не чужая ведь,
не мачеха какая-нибудь. Несколько раз Татьяна Власьевна пробовала было попытать модницу, но та была догадлива и все увертывалась.
Мысль была великолепная и совпадала с планами
о. Крискента. Он очень подробно развил ее перед Татьяной Власьевной, стараясь показать,
что им отнюдь
не руководят какие-нибудь корыстные побуждения.
Самойло Михеич сначала прикинулся,
что ничего
не понимает, а потом наговорил
о.
Татьяна Власьевна вслушивалась в этот разговор, и ей
не нравился тот тон, каким говорил Гордей Евстратыч
о своем новом доме и
о том,
что он еще в силах, точно он хвастался перед Нилом Поликарпычем; потом старухе
не понравилось, как себя держала модница Алена Евстратьевна с молодой хозяйкой, точно она делала ей какой экзамен.
Благодаря неутомимым хлопотам
о. Крискента Гордей Евстратыч был наконец выбран церковным старостой. Когда Савины и Колобовы узнали об этом, они наотрез отказались ходить в единоверческую церковь и старались также смутить и Пазухиных. Такие проявления человеческой злобы сильно смущали
о. Крискента, но он утешал себя мыслью,
что поступал совершенно справедливо, радея
не для себя, а для церковного благолепия.
Конечно, от бдительности Татьяны Власьевны и
о. Крискента
не ускользнуло особенное внимание, с каким Гордей Евстратыч относился к Фене. Они по-своему взглянули на дело. По мнению Татьяны Власьевны, все обстоятельства так складывались,
что теперь можно было бы помириться с Савиными и Колобовыми, — недоставало маленького толчка, каких-нибудь пустяков, из каких складываются большие дела в жизни. Именно она с этой точки зрения и взглянула на отношения Гордея Евстратыча к Фене.
— Помните, Гордей Евстратыч, как вы мне тогда сказали про великое слово
о Нюше… Вот я хочу поговорить с вами
о нем. Зачем вы ее губите, Гордей Евстратыч? Посмотрите,
что из нее сталось в полгода: кукла какая-то, а
не живой человек… Ежели еще так полгода пройдет, так, пожалуй, к весне и совсем она ноги протянет. Я это
не к тому говорю, чтобы мне самой очень нравился Алексей… Я и раньше смеялась над Нюшей, ну, оно вышло вон как. Если он ей нравится, так…
Гордей Евстратыч сначала улыбался, а потом, опустив голову, крепко
о чем-то задумался. Феня с замиравшим сердцем ждала,
что он ей ответит, и со страхом смотрела на эту красивую старческой сановитой красотой голову. Поправив спустившиеся на глаза волосы, Гордей Евстратыч вздохнул как-то всей своей могучей грудью и,
не глядя на Феню, заговорил таким тихим голосом, точно он сам боялся теперь своей собеседницы. В первую минуту Фене показалось,
что это говорит совсем
не Гордей Евстратыч, а кто другой.
«Глас девственницы» привел к такому результату, какого ни
о. Крискент, ни Татьяна Власьевна совсем уж
не ожидали. Они только теперь сообразили всю нелепость своего предприятия, а также и то,
что все это могли и даже должны были предвидеть.
— Велика беда… — говорила модница в утешение Фене. — Ведь ты
не связана! Силком тебя никто
не выдает… Братец тогда навеселе были, ну и ты тоже завела его к себе в спальню с разговорами, а братец хоть и старик, а еще за молодого ответит. Вон в нем как кровь-то заходила… Молодому-то еще далеко до него!.. Эти мужчины пребедовые, им только чуточку позволь… Они всегда нашей женской слабостью пользуются. Ну,
о чем же ты кручинишься-то? Было да сплыло, и весь сказ…
— Татьяна Власьевна, конечно, весьма благомысленная и благоугодная женщина, но она все-таки человек, и каждый человек в состоянии заблуждаться, особенно когда дело слишком близко затрогивает нас… Она смотрит земными очами, как человек, который
не думает
о завтрашнем дне. Старушка уже в преклонном возрасте,
не сегодня завтра призовется к суду Божию, тогда
что будет? С своей стороны, я
не осуждаю ее нисколько, даже согласен с ней, но нужно прозирать в самую глубину вещей.
— Ну, горе
не велико… — утешала Варвара Тихоновна. — Нашел
о чем сокрушаться!
Не стало этого добра… Все равно, женился бы на Фене, стала бы тебя она обманывать.
Порфир Порфирыч, конечно, был тут же и предлагал свои услуги Брагину: взять да увезти Феню и обвенчаться убегом. Этому мудреному человеку никак
не могли растолковать,
что Феня лежит больная, и он только хлопал глазами, как зачумленное животное. Иногда Гордея Евстратыча начинало мучить самое злое настроение, особенно когда он вспоминал,
что о его неудачном сватовстве теперь галдит весь Белоглинский завод и, наверно, радуются эти Савины и Колобовы, которые
не хотят его признать законным церковным старостой.
Нил Поликарпыч
не мог плакать, потому
что горе было слишком велико; а Татьяна Власьевна думала
о том,
что эта смерть — наказание за ее страшный грех.
— Эх вы, Гордей Евстратыч… Нашли
о чем горевать!.. Я вам скажу,
что мы еще
не такое золото отыщем. Приезжайте ко мне потолковать, а вот вам моя карточка.
Прежде
чем отправиться к Головинскому, Гордей Евстратыч навел
о нем кое-какие справки через общих знакомых, из которых оказалось,
что Головинский вообще человек хороший, хотя определенных занятий
не имеет.
— Вас, уважаемый Гордей Евстратыч, вероятно, удивило мое приглашение… Да?.. Очень понятно. Конечно, вы под рукой собрали кое-какие справки обо мне… Опять-таки понятно, потому
что идти толковать
о деле к совершенно незнакомому человеку очень сомнительно, хоть до кого доведись. Я вам скажу,
что вам другие сказали обо мне… Но это все равно: я хотя и везде здесь бываю, но меня никто
не знает. Хорошо.
А винную часть Владимир Петрович так произошел,
что и говорить было нечего: все по копейке вперед рассчитал, на все своя смета, везде первым делом расчет, даже где и кому колеса подмазать и всякое прочее,
не говоря уж
о том, как приговоры от сельских обществ забрать и как с другими виноторговцами конкуренцию повести.
Савины и Колобовы, конечно, знали
о Михалкиных непорядках, но крепились, молчали, чтобы
не расстроить только
что заварившейся дружбы. Агнея Герасимовна потихоньку говорила Арише то же,
что ей говорила Татьяна Власьевна, прибавляя в утешение...
Ариша очень неловко чувствовала себя каждый раз в присутствии свекра, сознавая себя виноватой, хотя Гордей Евстратыч
не сказал ей ни слова
о том,
что сам думал.
— Вот каков у тебя муженек-то! — рассказывал Гордей Евстратыч безответной Арише
о подвигах Михалки. — А мне тебя жаль, Ариша… Совсем напрасно ты бедуешь с этим дураком. Я его за делом посылаю в город, а он там от арфисток
не отходит. Уж
не знаю,
что и делать с вами! Выкинуть на улицу, так ведь с голоду подохнете вместе и со своим щенком.
— Да, я слышал
о вас…
Что делать!.. Ловко вас обчистил этот Головинский… И главное, скоро —
не тянул. Раньше-то вы
чем занимались?
Известие
о «такой болезни» Архипа переполнило чашу, и Гордей Евстратыч
не знал дальше,
что ему делать, предпринять, даже
что думать.
Пока пили кофе, Жареный говорил за четверых и все обращался к гостю, так
что под конец Гордею Евстратычу сделалось совсем совестно: он и сидеть-то по-образованному
не умеет,
не то
что разговоры водить, особенно при дамах, которые по-своему все
о чем-то переговаривались.
Да и совестно было перед другими,
что затеял такую хоромину, а силенки и
не прохватило; недостроенный же дом точно говорил всем
о разорении недавнего тысячника Брагина.
Брагин как-то странно относился ко всему происходившему, точно он радовался,
что наконец избавится от всех этих вещей с красными печатями, точно они были запятнаны чьей-то кровью. Он жалел только об одном,
что все эти передряги мешали ему расправиться настоящим образом с убежавшими невестками, которые и слышать ничего
не хотели
о возвращении в описанный брагинский дом. Особенно хотелось расправиться старику с Аришей.
Татьяна Власьевна, собственно, Михалка и Пятова
не боялась ни на волос, но ее беспокоило то,
что все толкуют
о припрятанных тятенькиных деньгах.
И-идет старец по-о-о до-ро-о-оге-е!..
Черноризец до по широ-о-окой!..
Навстречу ему сам Господь Бог:
«
О чем ты, старче, слезно плачешь?
Да и
о чем ты возрыдаешь?» —
«Как мне, старцу, жить да
не плакать:
Одолели меня злые мысли...
— А потому и говорю,
что надо такие слова говорить. Разе у меня глаз нет? О-ох, грехи наши, грехи тяжкие!.. Эти деньги для человека все одно
что короста или чирей: болеть
не болят, а все с ума нейдут.
Зотушка был какой ни на есть мужчина, а тетенька Алена Евстратьевна была женщина, и ее женское участие трогало Нюшу, потому
что она могла с этой тетенькой говорить
о многом,
что никогда
не сказала бы ни бабушке, ни Зотушке.