Неточные совпадения
Сегодня Гордей Евстратыч
был особенно в духе, потому что Михалко привез ему из Полдневской один старый долг, который он уже считал пропащим. Несколько раз он начинал подшучивать над младшей невесткой Дуней, которая всего еще полгода
была замужем; красивая, свежая, с русым волосом и ленивыми карими
глазами, она только рдела и стыдливо опускала лицо. Красавец Архип, муж Дуни, любовался этим смущением своей молодайки и, встряхивая своими черными, подстриженными в скобу волосами, смеялся довольной улыбкой.
Девушка иногда сердилась на упрямую старуху, особенно когда та принималась ворчать на нее, но когда бабушка вставала на молитву — это
была совсем другая женщина, вроде тех подвижниц, какие глядят строгими-строгими
глазами с икон старинного письма.
Но старуха продолжала идти вперед; Старая Кедровская улица
была ей знакома как свои пять пальцев, и она прошла бы по ней с завязанными
глазами.
Да,
были и раньше случаи, засматривались на красавицу-молодку добрые молодцы, женатые и холостые, красивые
были, только никому ничего не досталось: вздохнет Татьяна Власьевна, опустит
глаза в землю — и только всего.
Сначала он пытался заснуть и лежал с закрытыми
глазами часа два, но все
было напрасно — сон бежал от Гордея Евстратыча, оставляя в душе мучительно сосавшую пустоту.
— Ну что, плохо тебе? — спрашивал Брагин, напрасно отыскивая
глазами что-нибудь, на что можно
было бы сесть.
— Ведь пятнадцать лет ее берег, Гордей Евстратыч… да… пуще
глазу своего берег… Ну, да что об этом толковать!.. Вот что я тебе скажу… Человека я порешил… штегеря, давно это
было… Вот он, штегерь-то, и стоит теперь над моей душой… да… думал отмолить, а тут смерть пришла… ну, я тебя и вспомнил… Видел жилку? Но богачество… озолочу тебя, только по гроб своей жизни отмаливай мой грех… и старуху свою заставь… в скиты посылай…
Гордей Евстратыч
был бледен как полотно; он смотрел на отекшее лицо Маркушки страшными, дикими
глазами, выжидая, не вырвется ли еще какое-нибудь признание из этих посиневших и растрескавшихся губ. Но Маркушка умолк и лежал с закрытыми
глазами как мертвый, только тряпье на подмостках продолжало с хрипом подниматься неровными взмахами, точно под ним судорожно билась ослабевшими крыльями смертельно раненная птица.
Испитые, желтые, с одичавшим взглядом физиономии
были украшены одними синяками; у одной такой синяк сидел под
глазом, у другой на виске.
Ведь эта шельма Окся всегда
была настоящим яблоком раздора для полдневских старателей, и из-за нее происходили самые ожесточенные побоища: Маркушку тузил за Оксю и рыжий детина с оловянными
глазами, и молчаливый мужик в шапке, и хромой мужичонка, точно так же как и он, Маркушка, тузил их всех при удобном случае, а все они колотили Оксю за ее изменчивое сердце и неискоренимую страсть к красным платкам и козловым ботинкам.
Около Лапухи жалось странное существо: на вид это
была девочка лет двенадцати, еще с несложившимися, детскими формами, с угловатой спиной и тонкими босыми ногами, но желтое усталое лицо с карими
глазами смотрело не по-детски откровенно, как смотрят только отведавшие от древа познания добра и зла.
Рóспитая четверть водки скоро заметно оживила все общество, особенно баб, которые сидели с осоловелыми
глазами и заметно
были расположены затянуть какую-нибудь бесшабашную приисковую песню.
Савины да Колобовы, те догадались — по одной дочке оставили на своих
глазах, то
есть выдали за брагинских ребят.
Но важно
было то, что хоть одна дочь на
глазах; не ровен час, попритчилось что старикам, так
есть кому
глаза закрыть.
Самойло Михеич вел довольно большую железную торговлю; это
был крепкий седой старик с большой лысой головой и серыми, светлыми улыбавшимися
глазами, — Ариша унаследовала от отца его
глаза.
Это
был мрачный субъект, черный, как цыган, и с одним
глазом.
Сын Алексей нисколько не походил на отца ни наружностью, ни характером, потому что уродился ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца. Это
был видный парень, с румяным лицом и добрыми
глазами. Сила Андроныч не считал его и за человека и всегда называл девкой. Но Татьяна Власьевна думала иначе — ей всегда нравился этот тихий мальчик, как раз отвечавший ее идеалу мужа для ненаглядной Нюши.
На случай
был захвачен фонарь с выпуклым стеклом, известный под именем коровьего
глаза.
Осенняя распутица
была в самом разгаре, точно природа производила опыты над человеческим терпением: то все подмерзнет денька на два и даже снежком запорошит, то опять такую грязь разведет, что не глядели бы
глаза.
Центром общества служила любовница Шабалина, экс-арфистка Варвара Тихоновна; это
была красивая девушка с смелым лицом и неприятным выражением широкого чувственного рта и выпуклых темных
глаз.
Порфир Порфирыч
был так же хорош, как всегда, и только моргал своими слезившимися
глазами; сегодня он
был в форменном мундире горного ведомства, но весь мундир
был в пуху и покрыт жирными пятнами.
Первое появление Порфира Порфирыча с компанией в этом доме
было для всех истинным наказанием; а когда Гордей Евстратыч проспался на другой день — он не знал, как
глаза показать.
У Пятова
был еще сын Володька, но тот сбился давно с панталыку и теперь жил где-то на приисках, подальше от родительских
глаз.
Плинтусов фатовато прищурил свои сорочьи
глаза и еще раз щелкнул каблуками; Липачек повторил то же самое. Татьяна Власьевна
была приятно изумлена этой неожиданностью и не знала, как и чем ей принять дорогих гостей. На этот раз Алена Евстратьевна выручила ее, потому что сумела занять гостей образованным разговором, пока готовилась закуска и раскупоривались бутылки.
Маркушка лежал неподвижно как труп; он
был страшен на свежем воздухе, и только открытые
глаза оставались еще живыми.
Сколько тысяч раз он прошел по этим местам, а дорогу к Заразной горе он прошел бы с завязанными
глазами: все горы в окрестностях на пятьдесят верст кругом
были исхожены его лаптями, а теперь Маркушка, недвижимый и распростертый, как пласт, только мог повторять своим обессиленным телом каждый толчок от своих неуклюжих носильщиков.
Михалко и Архип
были слишком оглушены всем происходившим на их
глазах и плохо понимали отца. Они понимали богатство по-своему и потихоньку роптали на старика, который превратился в какого-то Кощея. Нет того чтобы устроить их, как живут другие… Эти другие, то
есть сыновья богатых золотопромышленников, о которых молва рассказывала чудеса, очень беспокоили молодых людей.
А тут еще Дуня затяжелела, за ней
глаз был нужен; у Ариши Степушка все прихварывал зимой...
Все подобные рассуждения доказывали только полную непрактичность болтавших девушек, которые не в состоянии
были понять многого, что творилось на их
глазах.
Чтобы окончательно вылечить свою подругу, Феня однажды рассказала ей целую историю о том, как Алешка таращил
глаза на дочь заводского бухгалтера, и ссылалась на десятки свидетелей. Но Нюша только улыбалась печальной улыбкой и недоверчиво покачивала головой. Теперь Феня
была желанной гостьей в брагинском доме, и Татьяна Власьевна сильно ухаживала за ней, тем более что Зотушка все лето прожил в господском доме под крылышком у Федосьи Ниловны.
Такой же русый волос, такой же румянец, такие же светлые ласковые
глаза, только ума у Володьки Пятова не
было ни на грош: весь промотан в городе.
Ариша набросила свой ситцевый сарафан, накинула шаль на голову и со страхом переступила порог горницы Гордея Евстратыча. В своем смущении, с тревожно смотревшими большими
глазами, она особенно
была хороша сегодня. Высокий рост и красивое здоровое сложение делали ее настоящей красавицей. Гордей Евстратыч ждал ее, ходя по комнате с заложенными за спину руками.
Гордей Евстратыч придвинул свой стул к стулу Ариши и совсем близко наклонился к ней, так что на нее пахнуло разившим от него вином; она хотела немного отодвинуться от свекра, но побоялась и только опустила вспыхнувшее лицо. Гордей Евстратыч тоже заметно покраснел, а
глаза у него сегодня совсем
были подернуты маслом.
И лицо у Гордея Евстратыча стало совсем другое: в нем не
было прежнего спокойствия, а в
глазах светилась какая-то недосказанная тревога.
В восемь часов
был подан ужин, потому что в Белоглинском заводе все ложатся очень рано. Стряпня
была своя домашняя, не заморская, но гости находили все отличным и говорили нехитрые комплименты молодой хозяйке, которая так мило конфузилась и вспыхивала ярким румянцем до самой шеи. Гордей Евстратыч особенно ласково поглядывал сегодня на Феню и несколько раз принимался расхваливать ее в
глаза, что уж
было совсем не в его характере.
Феня немного смутилась и, ощипывая платок, который держала в руках, вопросительно подняла свое лицо на Гордея Евстратыча. Это девичье лицо с ясными чистыми
глазами было чудно хорошо теперь своим колеблющимся выражением: в нем точно переливалась какая-то сила. Гордей Евстратыч улыбнулся, и Фене показалось, что он нехорошо как-то улыбнулся… Но время
было дорого, и, после минутного колебания, она проговорила...
Феня инстинктивно поднялась с места; она совсем не ожидала такого оборота разговора и почуяла что-то недоброе. Гордей Евстратыч тоже поднялся. Лицо у него
было бледное, а
глаза так и горели.
Девушка в нерешительности остановилась, хотя у самой
глаза были полны слез: она еще чувствовала на себе прикосновение его головы.
— Нет, я-то как затмилась… — с тоской повторяла про себя Татьяна Власьевна, когда Феня рассказала ей все начисто, ничего не утаив. — Где у меня глаза-то раньше
были? И хоть бы даже раз подумала про Гордея Евстратыча, чтобы он отколол такую штуку… Вот тебе и стишал!.. Он вон какие узоры придумал… Ах, грехи, грехи!.. У самого внучки давно, а он — жениться…
Из домашних больная позволяла ухаживать за собой только одной Нюше; у невесток своей работы
было довольно, а модницу Алену Евстратьевну старуха даже на
глаза не пускала.
Эта фраза точно ужалила больную. Она поднялась с подушки и быстро села на постели: от этого движения платок на голове сбился в сторону и жидкие седые волосы рассыпались по плечам. Татьяна Власьевна
была просто страшна в эту минуту: искаженное морщинистое лицо все тряслось,
глаза блуждали, губы перекосились.
Вся высохшая, с побелевшим восковым лицом и страшно горевшими
глазами, Татьяна Власьевна походила на одну из тех подвижниц, каких рисуют на старинных образах. Прежней мягкости и податливости в ней не
было больше и следа; она смотрела гордой и неприступной. И раньше редко улыбавшиеся губы теперь сложились сурово, как у схимницы; это высохшее и изможденное лицо потеряло способность улыбаться. Даже Нюша и та боялась грозной старухи.
Зотушка наклонился к руке Фени, и на эту горячую руку посыпались из его
глаз крупные слезы… Вот почему он так любил эту барышню Феню и она тоже любила его!.. Вот почему он сердцем слышал сгущавшуюся над ее головой грозу, когда говорил, что ей вместе с бабушкой Татьяной
будут большие слезы… А Феню точно облегчило невольно сделанное признание. Она дольше обыкновенного осталась в сознании и ласкала своего дядю, как ушибившегося ребенка.
Не один раз
глаза Фени наполнялись слезами, когда она смотрела на отца: ей
было жаль его больше, чем себя, потому что она слишком исстрадалась, чтобы чувствовать во всем объеме опасность, в какой находилась.
Порфир Порфирыч, конечно,
был тут же и предлагал свои услуги Брагину: взять да увезти Феню и обвенчаться убегом. Этому мудреному человеку никак не могли растолковать, что Феня лежит больная, и он только хлопал
глазами, как зачумленное животное. Иногда Гордея Евстратыча начинало мучить самое злое настроение, особенно когда он вспоминал, что о его неудачном сватовстве теперь галдит весь Белоглинский завод и, наверно, радуются эти Савины и Колобовы, которые не хотят его признать законным церковным старостой.
Порфир Порфирыч успел нагрузиться и, как всегда, с блаженной улыбкой нес всевозможную чепуху; Шабалин
пил со всеми и не пьянел; Липачек едва мигал слипавшимися
глазами; а Плинтусов ходил по комнате, выпячивая грудь, как индейский петух.
Лучше всех
была Дуня в своем алом глазетовом сарафане и кисейной рубашке: высокая, полная, с румянцем во всю щеку и с ласково блестевшими
глазами, она
была настоящая русская красавица.
— Уж так у них устроено, так устроено… — докладывала Маланья подозрительно слушавшей ее речи Татьяне Власьевне. — И сказать вам не умею как!.. Вроде как в церкви… Ей-богу! И дух у них с собой привезен. Своим
глазом видела: каждое утро темная-то копейка возьмет какую-то штуку, надо полагать из золота, положит в нее угольков, а потом и поливает какою-то мазью. А от мази такой дух идет, точно от росного ладана. И все-то у них
есть, и все дорогое… Ровно и флигелек-то не наш!..
— Ну, Ариша, ты все еще на меня сердишься?.. А я так ни на кого не сержусь… и
глаза закрыл, будто ничего не вижу. Все вы меня обманываете… Помнишь Порфира-то Порфирыча? Ничего я тебе не сказал тогда, все износил… Потом вы зачали меня с Михалкой обманывать… А разве я слеп?.. Все знаю, все вижу и молчу… Вот каков я человек
есть, и ты это, Ариша, должна чувствовать. Да…
— Ты у меня смотри не дури… — коротко заметил Брагин сыну. — Не умел в лавке сидеть, так, может, у меня на
глазах лучше
будешь, а то мы с Архипом совсем замаялись.