Неточные совпадения
Нужно сказать вам, что сам
по себе Блинов, пожалуй, и не так страшен, как может показаться, но он находится под влиянием
одной особы, которая, кажется, предубеждена против вас и особенно против Сахарова.
А вы спросите меня о Прейне, как он? — скажу
одно, что по-прежнему, как флюгер, вертится
по ветру.
Чтобы пройти к Прозорову, который в качестве главного инспектора заводских школ занимал
один из бесчисленных флигелей господского дома, нужно было миновать ряд широких аллей, перекрещивавшихся у центральной площадки сада, где
по воскресеньям играла музыка.
Только
один старичок профессор, к которому молодой магистрант иногда обращался за разными советами
по поводу своей магистерской диссертации, в минуту откровенности прямо высказал Прозорову: «Эх, Виталий Кузьмич, Виталий Кузьмич…
Какой-нибудь Тетюев пользовался княжескими почестями, а насколько сильна была эта выдержка на всех уральских заводах, доказывает
одно то, что и теперь при встрече с каждым, одетым «по-городски», старики рабочие почтительно ломают шапки.
Достаточно сказать, что ни
одного дела
по заводам не миновало рук Родиона Антоныча, и все обращались к нему, как к сказочному волшебнику.
Раиса Павловна умела принять и важное сановное лицо, проезжавшее куда-нибудь в Сибирь, и какого-нибудь члена археологического общества, отыскивавшего
по Уралу следы пещерного человека, и всплывшего на поверхность миллионера, обнюхивавшего подходящее местечко на Урале, и какое-нибудь сильное чиновное лицо, выкинутое на поверхность безличного чиновного моря
одной из тех таинственных пертурбаций, какие время от времени потрясают мирный сон разных казенных сфер, — никто,
одним словом, не миновал ловких рук Раисы Павловны, и всякий уезжал из господского дома с неизменной мыслью в голове, что эта Раиса Павловна удивительно умная женщина.
Понятное дело, что такая политика вызвала протесты со стороны «заграничных», и Тетюев рассчитывался с протестантами по-своему:
одних разжаловал в простых рабочих, других, после наказания розгами, записывал в куренную работу, где приходилось рубить дрова и жечь уголья, и т. д.
— Вздор!.. Наша Раиса всех в
один узел завяжет — вот увидите, — уверенно отвечала m-lle Эмма, делая энергичный жест рукой. — Да если бы и смазали ее, невелика беда: не пропадем. Махнем в столицу, и прямо объявление в газетах: «Молодая особа и т. д.» Вот и вся недолга.
По крайней мере, можно пожить в свое удовольствие.
Братковский бывал в господском доме и по-прежнему был хорош, но о генерале Блинове, о Нине Леонтьевне и своей сестре, видимо, избегал говорить. Сарматов и Прозоров были в восторге от тех анекдотов, которые Братковский рассказывал для
одних мужчин; Дымцевич в качестве компатриота ходил во флигель к Братковскому запросто и познакомился с обеими обезьянами Нины Леонтьевны.
Один Вершинин заметно косился на молодого человека, потому что вообще не выносил соперников
по части застольных анекдотов.
— Это ты верно говоришь, дедушка, — вступился какой-то прасол. — Все барином кормимся, все у него за спиной сидим, как тараканы за печкой. Стоит ему сказать единое слово — и кончено: все
по миру пойдем… Уж это верно! Вот взять хошь нас! живем своей торговой частью, барин для нас тьфу, кажется, а разобрать, так…
одно слово: барин!.. И пословица такая говорится: из барина пух — из мужика дух.
Аннинька во всей этой суматохе видела только
одного человека, и этот человек, был, конечно, Гуго Братковский; m-lle Эмма волновалась
по другой причине — она с сердитым лицом ждала того человека, которого ненавидела и презирала.
— Ах, Демид Львович… В этом-то и шик! Мясо совсем черное делается и такой букет… Точно так же с кабанами. Убьешь кабана, не тащить же его с собой: вырежешь язык, а остальное бросишь. Зато какой язык… Мне случалось в день убивать
по дюжине кабанов. Меня даже там прозвали «грозой кабанов». Спросите у кого угодно из старых кавказцев. Раз на охоте с графом Воронцовым я
одним выстрелом положил двух матерых кабанов, которыми целую роту солдат кормили две недели.
— А я так рад был видеть тебя, — заговорил генерал после длинной паузы. — Кроме того, я надеялся кое-что разузнать от тебя о том деле,
по которому приехал сюда, то есть я не хочу во имя нашей дружбы сделать из тебя шпиона, а просто… ну,
одним словом, будем вместе работать. Я взялся за дело и должен выполнить его добросовестно. Если хочешь, я продался Лаптеву, как рабочий, но не продавал ему своих убеждений.
— Нет, а мне каково достается! — перебил Сарматов, хлопая себя
по лысине. — Извольте-ка составить любительский спектакль буквально из ничего… Раиса Павловна помешалась на плечах Наташи Шестеркиной, а много ли сделаешь из
одних плеч, когда она вся точно деревянная — ступить по-человечески не умеет.
— Другие? Другие, выражаясь по-русски, просто сволочь… Извини, я сегодня выражаюсь немного резко. Но как иначе назвать этот невозможный сброд, прильнувший к Евгению Константинычу совершенно случайно. Ему просто лень прогнать всех этих прихлебателей… Вообще свита Евгения Константиныча представляет какой-то подвижной кабак из отборнейших тунеядцев. Видела Летучего? Да все они
одного поля ягоды… И я удивляюсь только
одному, чего смотрит Прейн! Тащит на Урал эту орду, и спрашивается — зачем?
На другой день после второго спектакля, рано утром, доктор получил записку от Майзеля с приглашением явиться к нему в дом; в post scriptum’e [Приписке (лат.).] стояла знаменательная фраза: «
по очень важному делу». Бедный Яша Кормилицын думал сказаться больным или убежать куда-нибудь, но, как нарочно, не было под руками даже ни
одного труднобольного. Скрепя сердце и натянув залежавшийся фрачишко, доктор отправился к Майзелю. Заговорщики были в сборе, кроме Тетюева.
Раз утром он возвращался
по саду из купальни и на
одном повороте лицом к лицу столкнулся с Лушей, которая, очевидно, бесцельно бродила
по саду, как это иногда любила делать, когда в саду никого нельзя было встретить.
— Вы давеча упрекнули меня в неискренности… Вы хотите знать, почему я все время никуда не показывалась, — извольте! Увеличивать своей особой сотни пресмыкающихся пред
одним человеком,
по моему мнению, совершенно лишнее. К чему вся эта комедия, когда можно остаться в стороне? До вашего приезда я,
по свойственной всем людям слабости, завидовала тому, что дается богатством, но теперь я переменила свой взгляд и вдвое счастливее в своем уголке.
Давно ожидаемая поездка наконец совершилась в светлый июньский день, когда четырехместная коляска Лаптева стрелой полетела
по дороге в Истокский завод; в коляске с набобом сидел
один Прейн, а в ногах у них лежала ласково взвизгивавшая Brunehaut.
Костюмы дам носили меланхолический характер серых тонов; только
одна m-me Сарматова явилась в платье «цвета свежепросольного огурца», как говорил Прозоров, что,
по ее мнению, имело какое-то соотношение с предполагаемой охотой.
— Это то самое место, — объяснил Прозоров, — в которое,
по словам Гейне, маршал Даву ударил ногой
одного немца, чем и сделал его знаменитостью на всю остальную жизнь…
Если вы идете, например,
по улице, вдруг — навстречу псина, четвертей шести, и прямо на вас, а с вами даже палки нет, — положение самое некрасивое даже для мужчины; а между тем стоит только схватить себя за голову и сделать такой вид, что вы хотите ею, то есть своей головой, бросить в собаку, — ни
одна собака не выдержит.
Как ни уговаривал Прейн, как ни убеждал, как ни настаивал, как ни ругался — все было напрасно, и набоб с упрямством балованного ребенка стоял на своем. Это был
один из тех припадков, какие перешли к Евгению Константиновичу
по наследству от его ближайших предков, отличавшихся большой эксцентричностью. Рассерженный и покрасневший Прейн несколько мгновений пристально смотрел на обрюзгшее, апатичное лицо набоба, уже погрузившегося в обычное полусонное состояние, и только сердито плюнул в сторону.
Обитая голубым атласом с желтыми шнурами мягкая мебель, маленький диван с стеганой спинкой, вроде раковины, шелковые тяжелые драпировки, несколько экзотических растений
по углам, мраморные группы у
одной стены — все это так приятно гармонировало с летним задумчивым вечером, который вносил в открытую дверь пахучую струю садовых цветов.
Раз, довольно рано утром, когда Платон Васильич вышел пройтись
по саду, на
одном повороте аллеи он встретился с Прейном и Лушей, которые шли рядом. Заметив его, Прейн отодвинулся от своей спутницы и выругался по-английски, назвав Горемыкина филином.
Луше делалось просто страшно, когда она оставалась
одна с отцом; его постоянный крик и смех болезненно раздражали ее напряженные нервы, и она
по целым часам, против воли, прислушивалась к бессвязной болтовне отца, которая вертелась главным образом около текущих событий.
— Не понимаю… — проговорил он наконец, вопросительно глядя на Тетюева и проводя рукой
по лбу. — Вероятно, какая-нибудь ошибка. Извините, Авдей Никитич, я вас оставлю всего на
одну минуту… Не понимаю, решительно не понимаю! — повторил он несколько раз, выбегая из комнаты.
Наступило гробовое молчание, точно в ожидании вердикта присяжных. Приходилось садиться обедать
одним, причем генерал испытывал крайне угнетенное состояние духа. Прейн тоже ругался на пяти языках, хотя
по его беззаботному виду и невозможно было разгадать эту лингвистическую внутреннюю бурю.
Неточные совпадения
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость.
По крайней мере, я знаю, что ни
одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Городничий (бьет себя
по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни
один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Городничий. Да, он отправился на
один день
по весьма важному делу.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В
одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч —
по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, —
один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет
по моде.