Неточные совпадения
В отношениях с женщинами Прозоров держал себя очень свободно, а тут его точно враг попутал: в
одно прекрасное утро он женился на сочувствовавшей ему девушке, точно для того только, чтобы через несколько
дней сделать очень неприятное открытие, — именно, что он сделал величайшую и бесповоротную глупость…
Понятное
дело, что такая политика вызвала протесты со стороны «заграничных», и Тетюев рассчитывался с протестантами по-своему:
одних разжаловал в простых рабочих, других, после наказания розгами, записывал в куренную работу, где приходилось рубить дрова и жечь уголья, и т. д.
Все эти люди, изо
дня в
день тянувшие каторжную заводскую работу, которую бойкий заводский человек недаром окрестил огненной, теперь слились в
одно общее желание взглянуть на барина, для которого они жарились у горнов, ворочали клещами раскаленные двенадцатипудовые крицы, вымогались над такой работой, от которой пестрядевые рубахи, посла двух смен, вставали от потовой соли коробом.
— Ах, Демид Львович… В этом-то и шик! Мясо совсем черное делается и такой букет… Точно так же с кабанами. Убьешь кабана, не тащить же его с собой: вырежешь язык, а остальное бросишь. Зато какой язык… Мне случалось в
день убивать по дюжине кабанов. Меня даже там прозвали «грозой кабанов». Спросите у кого угодно из старых кавказцев. Раз на охоте с графом Воронцовым я
одним выстрелом положил двух матерых кабанов, которыми целую роту солдат кормили две недели.
Генерал пытался было поднять серьезный разговор на тему о причинах общего упадка заводского
дела в России, и Платон Васильевич навострил уже уши, чтобы не пропустить ни
одного слова, но эта тема осталась гласом вопиющего в пустыне и незаметно перешла к более игривым сюжетам, находившимся в специальном заведовании Летучего.
— А я так рад был видеть тебя, — заговорил генерал после длинной паузы. — Кроме того, я надеялся кое-что разузнать от тебя о том
деле, по которому приехал сюда, то есть я не хочу во имя нашей дружбы сделать из тебя шпиона, а просто… ну,
одним словом, будем вместе работать. Я взялся за
дело и должен выполнить его добросовестно. Если хочешь, я продался Лаптеву, как рабочий, но не продавал ему своих убеждений.
— Ты, кажется, уж давненько живешь на заводах и можешь в этом случае сослужить службу, не мне, конечно, а нашему общему
делу, — продолжал свою мысль генерал. — Я не желаю мирволить ни владельцу, ни рабочим и представить только все
дело в его настоящем виде. Там пусть делают, как знают. Из своей роли не выходить — это мое правило. Теория —
одно, практика — другое.
Нам приходится иметь
дело именно с ними, когда вопрос зайдет, с
одной стороны, о покровительственной системе, и второе — когда мы коснемся рабочего вопроса.
— Что же нам прятаться, если наше
дело справедливо? — своим жиденьким тенорком вытягивал доктор. — Нас много, а Платон Васильич
один.
— Я могу представить проект от лица земства — это другое
дело, — продолжал Тетюев. — Но в таком случае мне лучше явиться на аудиенцию к Евгению Константинычу
одному.
Они мало в чем сходились между собой, но не могли обойтись
один без другого, когда
дело заходило о том, чтобы послужить миру.
— Теперь я слышал от вас сам, что вы желаете, — говорил генерал, — читал ваше прошение. Мне нужно еще недели две, чтобы хорошенько разобрать ваше
дело, а там опять побеседуем… Могу пока сказать только
одно: что барин вас не обидит.
Он требует, чтобы это
дело было покончено раз навсегда и чтобы на его имени не было ни
одного пятна.
И я могу желать только
одного: чтобы вы отнеслись вполне беспристрастно к
делу.
Несколько раз доктор думал совсем отказаться от взятой на себя роли, тем более что во всем этом
деле ему было в чужом пиру похмелье; он даже раза два заходил к Майзелю с целью покончить все
одним ударом, но, как все бесхарактерные люди, терялся и откладывал тяжелое объяснение до следующего
дня.
На другой
день после второго спектакля, рано утром, доктор получил записку от Майзеля с приглашением явиться к нему в дом; в post scriptum’e [Приписке (лат.).] стояла знаменательная фраза: «по очень важному
делу». Бедный Яша Кормилицын думал сказаться больным или убежать куда-нибудь, но, как нарочно, не было под руками даже ни
одного труднобольного. Скрепя сердце и натянув залежавшийся фрачишко, доктор отправился к Майзелю. Заговорщики были в сборе, кроме Тетюева.
Давно ожидаемая поездка наконец совершилась в светлый июньский
день, когда четырехместная коляска Лаптева стрелой полетела по дороге в Истокский завод; в коляске с набобом сидел
один Прейн, а в ногах у них лежала ласково взвизгивавшая Brunehaut.
— Хочешь быть моей женой, Луша? — шептал потерявший голову набоб. — Я все тебе отдам… Вот все, что отсюда можно видеть
днем. Это все будет твое… за
одно твое ласковое слово.
— Оставимте это, Евгений Константиныч, — отвечал он. — Говоря откровенно, и я не совсем был прав, хотя и не виноват…
Одним словом, пустяки и вздор, о котором не хочется вспоминать; а чтоб загладить неприятное впечатление этих пустяков, займемся
делом серьезно. Времени уже много потеряно…
— О нет же, тысячу раз нет! — с спокойной улыбкой отвечал каждый раз Прейн. — Я знаю, что все так думают и говорят, но все жестоко ошибаются.
Дело в том, что люди не могут себе представить близких отношений между мужчиной и женщиной иначе, как только в
одной форме, а между тем я действительно и теперь люблю Раису Павловну как замечательно умную женщину, с совершенно особенным темпераментом. Мы с ней были даже на «ты», но между нами ничего не могло быть такого, в чем бы я мог упрекнуть себя…
— Нет, батенька, это
дело нужно оставить: у вас ничего нет, и у меня ничего нет — толку выйдет мало. Я давно знаю эти умные разговоры, а также и то, к чему они ведут…
Одним словом, поищите дуры попроще, а я еще хочу пожить в свою долю. Надеюсь, что мы отлично поняли друг друга.
Самой умной женщине пробить себе дорогу только
одной своей головой —
дело почти невозможное; она всегда остается на полудетском положении, и ее труд ценится наравне с детским.
Про свою жизнь не буду тебе рассказывать — слишком много глупостей, или, вернее,
одна сплошная глупость, хотя я всегда слыла за особу, которая умеет обделывать свои
дела и ни перед чем не остановится.
«Приходи на берег пруда, где стоят две ели, — гласила записка, — там узнаешь
одну страшную тайну, которую ношу в своем сердце много-много
дней… Люди бессильны помешать нашему счастью. Твой добрый гений».
Растроганная и умиленная неожиданным успехом, Раиса Павловна на мгновение даже сделалась красивой женщиной, всего на
одно мгновение лицо покрылось румянцем, глаза блестели, в движениях сказалось кокетство женщины, привыкшей быть красивой. Но эта красота была похожа на тот солнечный луч, который в серый осенний
день на мгновение прокрадывается из-за бесконечных туч, чтобы в последний раз поцеловать холоднеющую землю.
— Милостивые государыни и милостивые государи! Мне приходится начать свое
дело с
одной старой басни, которую две тысячи лет тому назад рассказывал своим согражданам старик Менений Агриппа. Всякий из нас еще в детстве, конечно, слыхал эту басню, но есть много таких старых истин, которые вечно останутся новыми. Итак, Менений Агриппа рассказывал, что однажды все члены человеческого тела восстали против желудка…
— Вы думаете, царица Раиса, я плачу о том, что Лукреция будет фигурировать в роли еще
одной жертвы русского горного
дела — о нет!
Неточные совпадения
Столько лежит всяких
дел, относительно
одной чистоты, починки, поправки… словом, наиумнейший человек пришел бы в затруднение, но, благодарение богу, все идет благополучно.
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет! О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое
дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги: говорят, с
одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай, больше для собственного удовольствия едете?
А
день сегодня праздничный, // Куда пропал народ?..» // Идут селом — на улице //
Одни ребята малые, // В домах — старухи старые, // А то и вовсе заперты // Калитки на замок.
В канаве бабы ссорятся, //
Одна кричит: «Домой идти // Тошнее, чем на каторгу!» // Другая: — Врешь, в моем дому // Похуже твоего! // Мне старший зять ребро сломал, // Середний зять клубок украл, // Клубок плевок, да
дело в том — // Полтинник был замотан в нем, // А младший зять все нож берет, // Того гляди убьет, убьет!..
Под песню ту удалую // Раздумалась, расплакалась // Молодушка
одна: // «Мой век — что
день без солнышка, // Мой век — что ночь без месяца, // А я, млада-младешенька, // Что борзый конь на привязи, // Что ласточка без крыл! // Мой старый муж, ревнивый муж, // Напился пьян, храпом храпит, // Меня, младу-младешеньку, // И сонный сторожит!» // Так плакалась молодушка // Да с возу вдруг и спрыгнула! // «Куда?» — кричит ревнивый муж, // Привстал — и бабу за косу, // Как редьку за вихор!