Неточные совпадения
Прохор Сазоныч редко писал, но зато каждое его письмо всегда было интересно той деловой обстоятельностью,
какой отличаются только
люди очень практические.
Ей сделалось жутко от двойного чувства: она презирала этого несчастного
человека, отравившего ей жизнь, и вместе с тем в ней смутно проснулось какое-то теплое чувство к нему, вернее сказать, не к нему лично, а к тем воспоминаниям,
какие были связаны с этой кудрявой и все еще красивой головой.
Блинов — профессор университета, стяжал себе известное имя, яко политико-эконом и светлая финансовая голова, затем,
как я уже сказал вам, хороший
человек во всех отношениях — и вдруг этот самый генерал Блинов, со всей своей ученостью, честностью и превосходительством, сидит под башмаком какого-то урода.
— Неужели вам мало ваших приживалок, которыми вы занимаете своих гостей?! — со злостью закричал Прозоров, сжимая кулаки. — Зачем вы втягиваете мою девочку в эту помойную яму? О, господи, господи! Вам мало видеть,
как ползают и пресмыкаются у ваших ног десятки подлых
людей, мало их унижения и добровольного позора, вы хотите развратить еще и Лушу! Но я этого не позволю… Этого не будет!
— Да что вам дался этот генерал Блинов? — закончил Прозоров уже пьяным языком. — Блинов… хе-хе!.. это великий
человек на малые дела… Да!.. Это… Да ну, черт с ним совсем! А все-таки
какое странное совпадение обстоятельств: и женщина в голубых одеждах приходила утру глубоку… Да!.. Чер-рт побери… Знает кошка, чье мясо съела. А мне плевать.
Как все бесхарактерные
люди, Прозоров во всех своих неудачах стал обвинять жену, которая мешала ему работать и постепенно низвела его с его ученой высоты до собственного среднего уровня.
Жена Прозорова скоро разглядела своего мужа и мирилась с своей мудреной долей только ради детей. Мужа она уважала
как пассивно-честного
человека, но в его уме разочаровалась окончательно. Так они жили год за годом с скрытым недовольством друг против друга, связанные привычкой и детьми. Вероятно, они так дотянули бы до естественной развязки,
какая необходимо наступает для всякого, но, к несчастью их обоих, выпал новый случай, который перевернул все вверх дном.
Стихи и самая непринужденная французская болтовня настолько сблизили молодых
людей, что белокурая Раечка первая открыла чувства,
какие питала к Прозорову, и не остановилась перед их реальным осуществлением даже тогда, когда узнала, что Прозоров не свободный
человек.
В этом лепете звучало столько любви, чистой и бескорыстной,
какая может жить только в чистом детском сердце, еще не омраченном ни одним дурным желанием больших
людей.
Стараясь при помощи разных протекций и специально женских интриг составить карьеру мужу, Раиса Павловна случайно познакомилась с Прейном, который сразу увлекся белокурой красавицей, обладавшей тем счастливым «колоритным темпераментом»,
какой так ценится всеми пресыщенными
людьми.
Стеклянная старинная чернильница с гусиными перьями — Родион Антоныч не признавал стальных — говорила о той патриархальности, когда добрые
люди всякой писаной бумаги, если только она не относилась к чему-нибудь божественному, боялись,
как огня, и боялись не без основания, потому что из таких чернильниц много вылилось всяких зол и напастей.
Дальше эта чернильница видела целый ряд метаморфоз, пока не попала окончательно в расписной кабинет, где все дышало настоящим тугим довольством,
как умеют жить только крепкие русские
люди.
Целую жизнь он прожил в качестве маленького
человека за чужой спиной и вдруг почувствовал,
как стена, на которую он упирался столько лет, начинает пошатываться и того гляди рухнет да еще и его задавит.
Как для всех слишком практических
людей, для Сахарова его настоящее неопределенное положение было хуже всего: уж лучше бы знать, что все пропало, чем эта проклятая неизвестность.
Оно бы в лучшем виде, потому
как там течь и всякое прочее!» Глядишь, крыша и выкрашена даром, да ещё нужный же
человек и благодарит, что ему позволили испытать такое удовольствие.
Даже ночью, когда Родион Антоныч лежал на одной постели со своей женой, он едва забылся тревожным тяжелым сном,
как сейчас же увидал самый глупейший сон,
какой только может присниться
человеку.
Только
людям «оборотистым»,
каким был, например, Родион Антоныч, Кукарский завод был настоящей обетованной землей, где можно было добиться всего.
Как специалист-техник и честный
человек, он был незаменим.
Раиса Павловна со своей стороны осыпала всевозможными милостями своего любимца, который сделался ее всегдашним советником и самым верным рабом. Она всегда гордилась им
как своим произведением; ее самолюбию льстила мысль, что именно она создала этот самородок и вывела его на свет из тьмы неизвестности. В этом случае Раиса Павловна обольщала себя аналогией с другими великими
людьми, прославившимися уменьем угадывать талантливых исполнителей своих планов.
Как все великие психологи-практики, она умела больше всего воспользоваться дурными сторонами и слабостями других
людей в свою пользу.
Вообще Горемыкин жил полной, осмысленной жизнью только на фабрике, где чувствовал себя,
как и все другие
люди, но за стенами этой фабрики он сейчас же превращался в слепого и глухого старика, который сам тяготился своим существованием.
Раиса Павловна умела принять и важное сановное лицо, проезжавшее куда-нибудь в Сибирь, и какого-нибудь члена археологического общества, отыскивавшего по Уралу следы пещерного
человека, и всплывшего на поверхность миллионера, обнюхивавшего подходящее местечко на Урале, и какое-нибудь сильное чиновное лицо, выкинутое на поверхность безличного чиновного моря одной из тех таинственных пертурбаций,
какие время от времени потрясают мирный сон разных казенных сфер, — никто, одним словом, не миновал ловких рук Раисы Павловны, и всякий уезжал из господского дома с неизменной мыслью в голове, что эта Раиса Павловна удивительно умная женщина.
Такие
люди иногда встречаются: живут, служат, работают, женятся, умирают, от их присутствия остается такое же смутное впечатление,
как от пробежавшей мимо собаки.
Амалия Карловна ждала поддержки со стороны присутствовавших единомышленников, но те предпочитали соблюдать полнейший нейтралитет,
как это и приличествует посторонним
людям. Этого было достаточно, чтобы Амалия Карловна с быстротой пушечного ядра вылетела в переднюю, откуда доносились только ее отчаянные вопли: «Я знаю все… все!.. Вас всех отсюда метлой выгонят… всех!..»
Любопытные барышни прильнули к окну и имели удовольствие наблюдать,
как из дормеза, у которого фордэк был поднят и закрыт наглухо, показался высокий молодой
человек в ботфортах и в соломенной шляпе. Он осторожно запер за собой дверь экипажа и остановился у подъезда, поджидая, пока из других экипажей выскакивали какие-то странные субъекты в охотничьих и шведских куртках, в макинтошах и просто в блузах.
—
Какой красивый!.. восторг!.. — восхищалась откровенная Аннинька, любуясь молодым
человеком из дормеза, около которого теперь собрались все остальные.
Это был не какой-нибудь выродок,
как большинство нынешней молодежи, а настоящий молодой
человек, сильный, здоровый, непременно веселый.
По человеческой логике казалось бы, что такие слишком опытные молодые
люди не должны бы были пользоваться особенными симпатиями тепличных институтских созданий, но выходит
как раз наоборот: именно на стороне этой золотой молодежи и сосредоточивались все симпатии восторженной и невинной юности, для которой запретный плод имел неотразимо притягательную силу.
Родион Антоныч в ужасе развел руками и даже растворил рот:
как это он сам не мог догадаться, когда молодой
человек отрекомендовался ему!
«Вишь,
какая приворотная гривенка, — думал про себя Родион Антоныч, наблюдая все время интересного молодого
человека. — Небось о генерале да о своей сестричке ни гу-гу… Мастер, видно, бобы разводить с бабами. Ох-хо-хо, прости, господи, наши прегрешения».
В господском доме стояла страшная и томительная скука,
какая овладевает
человеком перед грозой.
Восемь дней, оставшиеся до приезда Лаптева, промелькнули незаметно в общей, теперь уже бесцельной суматохе,
какая овладевает
людьми в таких исключительных случаях.
Загорелые, обожженные в огненной работе лица заводских рабочих выглядели сегодня празднично, с тем довольным выражением, с
каким смотрит отдыхающий
человек.
Для
человека нового эта пятитысячная толпа представлялась такой же однообразной массой,
как трава в лесу, но опытный взгляд сразу определял видовые группы, на
какие она распадалась естественным образом.
Этот подвижный, юркий
человек обладал неистощимым запасом какого-то бесшабашного веселья и так же весело и беззаботно острил, когда отправлялся на дуэль,
как и сидя за стаканом вина.
— Удивляюсь! — еще раз протянула Раиса Павловна и улыбнулась уничтожающей улыбкой,
какая убивает репутацию
человека,
как удар гильотинного ножа.
— Когда я был в Сингапуре, нас капитан угостил однажды китайской рыбой… — повествовал Перекрестов, жидкий и вихлястый молодой
человек, с изношенной, нахальной физиономией, мочальной бороденкой и гнусавым,
как у кастрата, голосом.
— Жаль, очень жаль… — говорил генерал, посматривая на двери уборной. — А
какой был талантливый
человек! Вы думаете, что его уже невозможно спасти?
Воображение рисовало ей заманчивую картину:
как она является царицей таких обедов,
как все удивляются ее красоте и
как все преклоняются пред ней, даже этот белокурый молодой
человек с усталыми глазами.
— Это черт, а не женщина — вот она что такое! — проговорил Прейн. — Представьте себе, она нравится Евгению Константинычу. Понятно, нравится не
как женщина, а
как остроумный и ядовитый
человек.
После катальной посмотрели на Спиридона, который у обжимочного молота побрасывал сырую крицу, сыпавшую дождем горевших искр,
как бабы катают хлебы. Тоже настоящий медведь, и длинные руки походили на железные клещи, так что трудно было разобрать, где в Спиридоне кончался
человек и начиналось железо.
Генерал ничего не понимал в заводском деле и рассматривал все кругом молча, с тем удивлением, с
каким смотрит неграмотный
человек на развернутую книгу.
Даже такие
люди,
как Прейн, у которого на руках вырос маленький «русский принц» — и тот не знал хорошенько, что это был за
человек.
Достаточно сказать, что у Лаптевых он был с детства своим
человеком и забрал великую силу, когда бразды правления перешли в собственные руки Евгения Константиныча, который боялся всяких занятий,
как огня, и все передал Прейну, не спрашивая никаких отчетов.
Вообще
люди, близко знавшие Прейна, могли про него сказать очень немного,
как о
человеке, который не любил скучать, мог наобещать сделать вас завтра бухарским эмиром, любил с чаем есть поджаренные в масле сухарики, всему на свете предпочитал дамское общество… и только.
Именно: один и тот же капитал, если он разделен между несколькими тысячами
людей, почти не существует,
как экономическая сила, тогда
как, сосредоточенный в одних руках, он представляет громадную величину, которою следует только воспользоваться надлежащим образом.
— Ну, хорошо, допустим, что не относится. А я тебе прямо скажу, что вся твоя система выеденного яйца не стоит. Да… И замечательное дело: по душе ты не злой
человек, а рассуждаешь,
как людоед.
Против Платона Васильича, конечно, трудно что-нибудь сказать,
как против
человека, который заслуживает только нашего сожаления.
— Я тоже, — заговорил Майзель. — Мы —
люди семейные…
Как вы думаете, господа?
Это просто,
как и Прейн, то, что венцы и берлинцы называют Lebemann’ом, то есть
человеком, живущим во всю ширь.