Неточные совпадения
Но красивые формы и линии заплыли жиром, кожа пожелтела, глаза выцвели и поблекли; всеразрушающая рука времени беспощадно коснулась всего, оставив под этой разрушавшейся оболочкой женщину, которая, как разорившийся богач, на каждом шагу должна
была испытывать коварство и черную неблагодарность самых лучших своих
друзей.
А там, в глубине души, сосет этакий дьявольский червяк: ведь ты умнее
других, ведь ты бы мог
быть и тем-то, и тем-то, ведь и счастье себе своими руками загубил.
Нет, в этой девчонке
есть именно то качество, которое сразу выделяет женщину из тысячи
других бесцветных кукол.
Давно приглядывался к этому местечку Родион Антоныч — ах, хорошее
было местечко: с садом у самого пруда! — а тут сам бог и нанес подрядчика; камень и кирпич поставил при случае
другой подрядчик, когда пристраивали флигель к господскому дому.
Главным заводом в административном отношении считался Кукарский, раз — потому, что это
был самый старый и самый большой завод, во-вторых, потому, что он занимал центральное положение относительно
других заводов.
— Ах, да, Родион Антоныч… Что я хотела сказать? Да, да… Теперь
другое время, и вы пригодитесь заводам. У вас
есть эта, как вам сказать, ну, общая идея там, что ли… Дело не в названии. Вы взглянули на дело широко, а это-то нам и дорого: и практика и теория смотрят на вещи слишком узко, а у вас счастливая голова…
Другим подвигом, прославившим имя Родиона Антоныча,
была его упорная борьба с Ельниковским земством,
другими словами — с Авдеем Никитичем Тетюевым.
Кроме своего заводского дела, во всех
других отношениях Горемыкин
был чистейшим ребенком.
Раиса Павловна, как многие
другие женщины, совсем не создана
была для семейной жизни, но она все-таки
была женщина и в качестве таковой питала непреодолимую слабость окружать себя какими-нибудь компаньонками, недостатка в которых никогда не
было.
— Отстаньте, пожалуйста, Демид Львович! Вы все шутите… А я вам расскажу
другой случай: у меня
была невеста — необыкновенное создание! Представьте себе, совершенно прозрачная женщина… И как случайно я узнал об этом! Нужно сказать, что я с детства страдал лунатизмом и мог видеть с закрытыми глазами. Однажды…
Ясно
было только то, что сама Раиса Павловна самым глупым образом попала между двумя сходившимися стенами: с одной стороны
был Тетюев, завербовавший себе сильную партию Майзеля, Вершинина и др., с
другой — генерал Блинов.
Любопытные барышни прильнули к окну и имели удовольствие наблюдать, как из дормеза, у которого фордэк
был поднят и закрыт наглухо, показался высокий молодой человек в ботфортах и в соломенной шляпе. Он осторожно запер за собой дверь экипажа и остановился у подъезда, поджидая, пока из
других экипажей выскакивали какие-то странные субъекты в охотничьих и шведских куртках, в макинтошах и просто в блузах.
Раиса Павловна говорила это, конечно, неспроста: она ждала визита от Братковского. Действительно, он заявился к ней на
другой же день и оказался именно тем, чем она представляла его себе. Это
был премилый человек во всех отношениях и сразу очаровал дамское общество, точно он
был знаком сто лет.
Даже самые трусливые, в том числе Родион Антоныч, настолько
были утомлены этим тянувшим душу чувством, что, кажется, уже ничего не боялись и желали только одного, чтобы все это поскорее разрешилось в ту или
другую сторону.
— Да нам до
других заводов дела нет: там свои управители
есть, и пусть отдуваются. Да Лаптев едва ли и поедет от нас… Нам придется за всех здесь муку принимать.
Основание составляли собственно фабричные рабочие, которых легко
было отличить от
других по запеченным, неестественно красным лицам, вытянутым, сутуловатым фигурам и той заводской саже, которой вся кожа пропитывается, кажется, навеки.
Аннинька во всей этой суматохе видела только одного человека, и этот человек,
был, конечно, Гуго Братковский; m-lle Эмма волновалась по
другой причине — она с сердитым лицом ждала того человека, которого ненавидела и презирала.
«Галки» тоже подняли свои плечи и удивились неприхотливому вкусу генерала Блинова. Суд
был короток, и едва ли какой
другой человеческий суд вынес бы такой строгий вердикт, как суд этих женщин.
Летучий
был не лучше, хотя и в
другом роде.
Платон Васильич несколько раз пробовал
было просунуть голову в растворенные половинки дверей, но каждый раз уходил обратно: его точно отбрасывало электрическим током, когда Раиса Павловна поднимала на него глаза. Эта немая сцена
была красноречивее слов, и Платон Васильич уснул в своем кабинете, чтобы утром вести Евгения Константиныча по фабрикам, на медный рудник и по всем
другим заводским мытарствам.
— Потом необходимо съездить на
другие заводы, побываем в горах, устроим охоту…
Будет любительский спектакль и бал. Кстати, завтра
будем осматривать завод, то
есть собственно фабрику и рудник.
На
другой день по приезде Лаптева, по составленному генералом маршруту, должен
был последовать генеральный осмотр всего заводского действия.
Но ведь каждый человек вносит с собой хоть какую-нибудь микроскопическую особенность, по которой его можно
было бы отличить от
других людей.
Единственное, что еще он любил и мог любить, — это
была еда и, между прочим, женщины, как острая приправа к
другим мудреным кушаньям.
«Большой двор», группировавшийся около заводовладельца, во главе имел всесильного Прейна, который из всех
других достоинств обладал незаменимым качеством — никогда не
быть скучным.
— Ты остался такой же занозой, каким
был раньше, — ответил генерал на эту колкость. — Я надеюсь, что мое превосходительство нисколько не касается именно тебя: мы старые
друзья и можем обойтись без чинов…
У Майзеля на
другой день приезда Лаптева на заводы
был маленький деловой вечер с закуской.
Старик Майзель, как рассерженный боров, теперь готов
был лезть на стену, потому что Раиса Павловна смазала его несравненную Амальхен; но это еще плохое доказательство для того, чтобы
другим надевать петлю на шею.
— Не упустим, — уверенно говорил Тетюев, потирая руки. — Извините, господа, мне сегодня некогда… Дело
есть. В
другой раз как-нибудь потолкуем…
В самом деле, что могло
быть печальнее председателя уездной земской управы, получающего годовых две с половиной тысячи, когда
другие рвали десятки и сотни тысяч?
У них
были уже заготовлены на всякий случай две бумаги: одна барину,
другая генералу.
Другие ходоки
были набраны больше для «числа», чтобы придать вес «бумаге», которая должна
была быть подана барину.
Первое впечатление из двухчасовой беседы как-то двоилось: с одной стороны — мужики как будто
были и правы, а с
другой — как будто не правы.
Если, например, Родион Антоныч и
другие заслуженные дельцы являлись своими в управительском кружке и появлялись даже на завтраках Раисы Павловны, то жене Родиона Антоныча, как существу низшего порядка, нельзя
было и думать о возможности разделять общественное положение мужа.
Прейн принимал иногда участие в этих беседах и осторожно выводил линию Тетюева, то
есть в этом случае соглашался с генералом, который, конечно, как и многие
другие ученые мужи, совсем не подозревал, в какую игру он играет.
Полилась с хор музыка, и пары полетели одна за
другой, смешавшись в цветочный вихрь, где людей из-за волновавшейся разноцветной материи трудно
было различить.
— А я вам скажу одно, Виталий Кузьмич, — вкрадчиво шептал Сахаров, тоже вкушая единую от трудов праведных, — какая голова у вас, Виталий Кузьмич! Ах, какая голова!.. Если бы к этой голове да
другой язык — цены бы вам не
было…
С артистами он обращался, как с преступниками, но претензий на директора театра не полагалось, потому что народ
был все подневольный, больше из мелких служащих, а женский персонал готов
был перенести даже побои, чтобы только
быть отмеченным из среды
других женщин в глазах всесильного набоба.
Канунникова тоже
была красивая девушка, только в
другом роде.
На
другой день после второго спектакля, рано утром, доктор получил записку от Майзеля с приглашением явиться к нему в дом; в post scriptum’e [Приписке (лат.).] стояла знаменательная фраза: «по очень важному делу». Бедный Яша Кормилицын думал сказаться больным или убежать куда-нибудь, но, как нарочно, не
было под руками даже ни одного труднобольного. Скрепя сердце и натянув залежавшийся фрачишко, доктор отправился к Майзелю. Заговорщики
были в сборе, кроме Тетюева.
Прозорова вытрезвил и притащил к Лаптеву не кто
другой, как Прейн. Для чего он это делал —
было известно ему одному. Прозоров держал себя джентльменом, точно он родился и вырос в обществе Прейна и Лаптева.
— Надеюсь, что мы
будем друзьями? — говорил Лаптев, когда девушка начала прощаться.
Главным воротилой в этом исключительном мирке
был Вершинин; он задавал тон и твердой рукой вел свою линию;
другие управители плясали уже по его дудке, а в случае проявления самостоятельности подвергались соответствующей каре.
Охота и кухня
были отправлены вперед
другим обозом.
На этого верного слугу
было возложено довольно щекотливое поручение: конвоировать до Заозерного завода «галок» Раисы Павловны, потому что они среди остального дамского общества, без своей патронессы, являлись пятым колесом, несмотря на всесильное покровительство Прейна;
другим не менее важным поручением
было встретить и устроить Прозоровых, потому что m-me Дымцевич, царившая в Заозерном на правах управительши, питала к Луше вместе с
другими дамами органическое отвращение.
Рано утром, на
другой день, назначена
была охота на оленя. Зверь
был высмотрен лесообъездчиками верстах в десяти от Рассыпного Камня, куда охотники должны
были явиться верхами. Стоявшие жары загоняли оленей в лесную чащу, где они спасались от одолевавшего их овода. Обыкновенно охотник выслеживает зверя по сакме [Сакма — свежий след зверя на траве. (Примеч. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] и ночлегам, а потом выжидает, когда он с наступлением жаркого часа вернется в облюбованное им прохладное местечко.
Если смотреть на Рассыпной Камень снизу, так и кажется, что по откосам горы
ели, пихты и сосны поднимаются отдельными ротами и батальонами, стараясь обогнать
друг друга.
Все участвующие, конечно, наперерыв старались уверить
друг друга, что в жизнь свою никогда и ничего вкуснее не едали, что оленина в жареном виде — самое ароматное и тонкое блюдо, которое в состоянии оценить только люди «с гастрономической жилкой», что вообще испытываемое ими в настоящую минуту наслаждение ни с чем не может
быть сравниваемо и т. д.
Даже генерал — и тот
пил вместе с
другими, чтобы разогнать тяжелое чувство ожидаемого возмездия.
Собаку-фаворитку привезли только накануне, и она с радостным визгом принялась прыгать около хозяина, вертела хвостом и умильно заглядывала набобу прямо в рот.
Другие собаки взвизгивали на сворах у егерей, подтянутых и вычищенных, как картинки. Сегодня
была приготовлена настоящая парадная охота, и серебряный охотничий рог уже трубил два раза сбор.