Неточные совпадения
Прохор Сазоныч редко писал, но зато каждое его письмо всегда
было интересно той деловой обстоятельностью, какой отличаются только
люди очень практические.
— Здравствуйте, великий
человек… на малые дела! — развязно отозвалась Раиса Павловна, протягивая руку чудаку-хозяину. — Вы тут что-то такое
пели сейчас?
Ей сделалось жутко от двойного чувства: она презирала этого несчастного
человека, отравившего ей жизнь, и вместе с тем в ней смутно проснулось какое-то теплое чувство к нему, вернее сказать, не к нему лично, а к тем воспоминаниям, какие
были связаны с этой кудрявой и все еще красивой головой.
Единственное утешение, которое осталось нам на долю, когда рядом генералы Блиновы процветают и блаженствуют, —
есть мысль, что если бы не
было нас, не
было бы и действительно замечательных
людей.
Есть даже такие счастливцы, что ухитряются целую жизнь пользоваться репутацией умных
людей.
— Неужели вам мало ваших приживалок, которыми вы занимаете своих гостей?! — со злостью закричал Прозоров, сжимая кулаки. — Зачем вы втягиваете мою девочку в эту помойную яму? О, господи, господи! Вам мало видеть, как ползают и пресмыкаются у ваших ног десятки подлых
людей, мало их унижения и добровольного позора, вы хотите развратить еще и Лушу! Но я этого не позволю… Этого не
будет!
Старик Тетюев
был крепкий
человек и не допустил бы к себе в дом ничего легковесного: каждая вещь должна
была отслужить minimum сто лет, чтобы добиться отставки.
Это
был замечательный
человек в том отношении, что принадлежал к совершенно особенному типу, который, вероятно, встречается только на Руси...
Сделавшись почти своим
человеком в доме, где он
был совсем на особых правах, Прозоров позабыл, что он семейный
человек и не в шутку увлекся одной барышней, которая жила у его патронов воспитанницей.
Платон Васильевич
был честный и хороший
человек, но он слишком
был занят своей специальностью, которой посвящал почти все свободное время.
Как для всех слишком практических
людей, для Сахарова его настоящее неопределенное положение
было хуже всего: уж лучше бы знать, что все пропало, чем эта проклятая неизвестность.
Только
людям «оборотистым», каким
был, например, Родион Антоныч, Кукарский завод
был настоящей обетованной землей, где можно
было добиться всего.
А для покладистого Родиона Антоныча такой
человек был истинным кладом.
Одним словом, как-никак, а Сахарова заметили — этого уже
было достаточно, чтобы сразу выделиться из приниженной, обезличенной массы крепостных заводских служащих, и Сахаров быстро пошел в гору, то
есть из писцов попал прямо в поденные записчики работ, — пост в заводской иерархии довольно видный, особенно для молодого
человека.
Вместо старых крепостных приказчиков везде
были понасажены управителями
люди, получившие специальное образование, потому что Горемыкин хотел пополнить все ущербы, понесенные отменой крепостного права, расширением заводской производительности.
Как специалист-техник и честный
человек, он
был незаменим.
Вся эта «история» при помощи хорошего
человека была партикулярным путем передана в руки самой Раисы Павловны.
Прейн
был не особенно прихотливый
человек и довольствовался всего двумя комнатами, которые сообщались с половиной Раисы Павловны и с кабинетом самого владельца.
Это
была слишком своеобразная логика, но Горемыкин вполне довольствовался ею и смотрел на работу Родиона Антоныча глазами постороннего
человека: его дело — на фабрике; больше этого он ничего не хотел знать.
Из Кукарских заводов
было послано двенадцать
человек, выбранных из самых способных школьников при заводских училищах.
На этом последнем поприще Вершинин
был в своем роде единственный
человек: никто лучше его не мог поддержать беглого, остроумного разговора в самом смешанном обществе; у него всегда наготове имелся свеженький анекдот, ядовитая шуточка, остроумный каламбур.
Сказать спич, отделать тут же за столом своего ближнего на все корки, посмеяться между строк над кем-нибудь — на все это Вершинин
был великий мастер, так что сама Раиса Павловна считала его очень умным
человеком и сильно побаивалась его острого языка.
Покровительствовать молодым
людям, подающим надежды,
было слабостью Раисы Павловны, которая вообще любила устраивать чужое счастье.
Механик Шубин замечателен
был тем, что про него решительно ничего нельзя
было сказать — ни худого, ни доброго, а так, черт его разберет, что за
человек.
Амалия Карловна ждала поддержки со стороны присутствовавших единомышленников, но те предпочитали соблюдать полнейший нейтралитет, как это и приличествует посторонним
людям. Этого
было достаточно, чтобы Амалия Карловна с быстротой пушечного ядра вылетела в переднюю, откуда доносились только ее отчаянные вопли: «Я знаю все… все!.. Вас всех отсюда метлой выгонят… всех!..»
Любопытные барышни прильнули к окну и имели удовольствие наблюдать, как из дормеза, у которого фордэк
был поднят и закрыт наглухо, показался высокий молодой
человек в ботфортах и в соломенной шляпе. Он осторожно запер за собой дверь экипажа и остановился у подъезда, поджидая, пока из других экипажей выскакивали какие-то странные субъекты в охотничьих и шведских куртках, в макинтошах и просто в блузах.
Это
был не какой-нибудь выродок, как большинство нынешней молодежи, а настоящий молодой
человек, сильный, здоровый, непременно веселый.
По человеческой логике казалось бы, что такие слишком опытные молодые
люди не должны бы
были пользоваться особенными симпатиями тепличных институтских созданий, но выходит как раз наоборот: именно на стороне этой золотой молодежи и сосредоточивались все симпатии восторженной и невинной юности, для которой запретный плод имел неотразимо притягательную силу.
— Нет, пожалуйста, этого не делайте: неделикатно надоедать незнакомому
человеку, который, может
быть, совсем и не желает видеть нас с вами.
Раиса Павловна говорила это, конечно, неспроста: она ждала визита от Братковского. Действительно, он заявился к ней на другой же день и оказался именно тем, чем она представляла его себе. Это
был премилый
человек во всех отношениях и сразу очаровал дамское общество, точно он
был знаком сто лет.
Братковский бывал в господском доме и по-прежнему
был хорош, но о генерале Блинове, о Нине Леонтьевне и своей сестре, видимо, избегал говорить. Сарматов и Прозоров
были в восторге от тех анекдотов, которые Братковский рассказывал для одних мужчин; Дымцевич в качестве компатриота ходил во флигель к Братковскому запросто и познакомился с обеими обезьянами Нины Леонтьевны. Один Вершинин заметно косился на молодого
человека, потому что вообще не выносил соперников по части застольных анекдотов.
Дормез остановился перед церковью, и к нему торопливо подбежал молодцеватый становой с несколькими казаками, в пылу усердия делая под козырек. С заднего сиденья нерешительно поднялся полный, среднего роста молодой
человек, в пестром шотландском костюме. На вид ему
было лет тридцать; большие серые глаза, с полузакрытыми веками, смотрели усталым, неподвижным взглядом. Его правильное лицо с орлиным носом и белокурыми кудрявыми волосами много теряло от какой-то обрюзгшей полноты.
Аннинька во всей этой суматохе видела только одного
человека, и этот
человек,
был, конечно, Гуго Братковский; m-lle Эмма волновалась по другой причине — она с сердитым лицом ждала того
человека, которого ненавидела и презирала.
В столовой, где
был сервирован обед, Родион Антоныч увидел Нину Леонтьевну, окруженную обществом милых бесцветных
людей, ходивших за ней хвостом. Тут же толклись корреспондент Перекрестов и прогоревший сановник Летучий, ходившие по столовой под ручку и уже давно нюхавшие воздух.
— Когда я
был в Сингапуре, нас капитан угостил однажды китайской рыбой… — повествовал Перекрестов, жидкий и вихлястый молодой
человек, с изношенной, нахальной физиономией, мочальной бороденкой и гнусавым, как у кастрата, голосом.
— Жаль, очень жаль… — говорил генерал, посматривая на двери уборной. — А какой
был талантливый
человек! Вы думаете, что его уже невозможно спасти?
После обеда, когда вся компания сидела за стаканами вина, разговор принял настолько непринужденный характер, что даже Нина Леонтьевна сочла за лучшее удалиться восвояси. Лаптев
пил много, но не пьянел, а только поправлял свои волнистые белокурые волосы. Когда Сарматов соврал какой-то очень пикантный и невозможный анекдот из бессарабской жизни, Лаптев опять спросил у Прейна, что это за
человек.
Бесцветные молодые
люди смеялись, когда смеялся Лаптев, смотрели в ту сторону, куда он смотрел,
пили, когда он
пил, и вообще служили громадным зеркалом, в котором отражалось малейшее движение их патрона.
— Это для меня новость, хотя, собственно говоря, я и подозревал кое-что. Если это устроил Тетюев, то он замечательно ловкий
человек, и чтобы разбить его, мы воспользуемся им же самим… Ха-ха!.. Это
будет отлично… У меня
есть свой план. Вот увидите.
Летучий сидел уже с осовелыми, слипавшимися глазами и смотрел кругом с философским спокойствием, потому что его роль
была за обеденным столом, а не за кофе. «Почти молодые» приличные
люди сделали серьезные лица и упорно смотрели прямо в рот генералу и, по-видимому, вполне разделяли его взгляды на причины упадка русского горного дела.
В этом царстве огня и железа Вавило и Таврило казались какими-то железными
людьми, у которых кожа и мускулы
были допущены только из снисхождения к человеческой слабости.
После катальной посмотрели на Спиридона, который у обжимочного молота побрасывал сырую крицу, сыпавшую дождем горевших искр, как бабы катают хлебы. Тоже настоящий медведь, и длинные руки походили на железные клещи, так что трудно
было разобрать, где в Спиридоне кончался
человек и начиналось железо.
Они все время лезли из кожи, чтобы выказать свое внимание к русскому горному делу: таращили глаза на машины, ощупывали руками колеса, лазили с опасностью жизни везде, где только может пролезть
человек, и даже нюхали ворвань, которой
были смазаны машины.
Что это
был за
человек — едва ли кто на Кукарских заводах знал хорошенько, хотя барину
было уже за тридцать лет.
Даже такие
люди, как Прейн, у которого на руках вырос маленький «русский принц» — и тот не знал хорошенько, что это
был за
человек.
Но ведь каждый
человек вносит с собой хоть какую-нибудь микроскопическую особенность, по которой его можно
было бы отличить от других
людей.
Достаточно сказать, что у Лаптевых он
был с детства своим
человеком и забрал великую силу, когда бразды правления перешли в собственные руки Евгения Константиныча, который боялся всяких занятий, как огня, и все передал Прейну, не спрашивая никаких отчетов.
Вообще
люди, близко знавшие Прейна, могли про него сказать очень немного, как о
человеке, который не любил скучать, мог наобещать сделать вас завтра бухарским эмиром, любил с чаем
есть поджаренные в масле сухарики, всему на свете предпочитал дамское общество… и только.
— Да
была… И теперь оная имеется в наличности. Так, пустельга… Впрочем, ведь на таких
людей и существует постоянный спрос. Я пробовал учить ее, тоже воспитывал, да ничего не вышло. В папеньку одним концом пошла, видно…
— Ну что ж из этого? — удивлялся Тетюев. — Николай Карлыч почтенный и заслуженный старик, которому многое можно извинить, а вы — еще молодой
человек… Да к мы собрались сюда, право, не за тем, чтобы
быть свидетелями такой неприятной сцены.