Неточные совпадения
Еще день или два, река взломает лед, и вместе с
водой уплывет вся эта бешеная работа, неистовый шум и крик, и опять все
будет тихо и мертво кругом вплоть до будущей весны.
— Достаточно и этих подлецов… Никуда не годен человек, — ну и валяй на сплав! У нас все уйдет. Нам ведь с них не
воду пить. Нынче по заводам, с печами Сименса […с печами Сименса. — Сименс Фридрих, немецкий инженер, усовершенствовал процесс варки стали.] да разными машинами, все меньше и меньше народу нужно — вот и бредут к нам. Все же хоть из-за хлеба на
воду заработает.
Подавленный визг
пил и какой-то особенный, хриплый звук разрезываемого сырого дерева мешался с всплесками и шумом вырывавшейся из-под водяного колеса
воды.
Когда Митрий вернулся с
водой, Силантий спустил в бурак свои сухари и долго их размешивал деревянной облизанной ложкой. Сухари, приготовленные из недопеченного, сырого хлеба, и не думали размокать, что очень огорчало обоих мужиков, пока они не стали
есть свое импровизированное кушанье в его настоящем виде. Перед тем как взяться за ложки, они сняли шапки и набожно помолились в восточную сторону. Я уверен, что самая голодная крыса — и та отказалась бы
есть окаменелые сухари из бурака Силантия.
От платформы, на которой стоит барка, проводятся к
воде склизни, то
есть бревна, намазанные смолой или салом; по этим склизням барка и спускается в
воду, причем от крика и ругательств стоит стоном стон.
Вода в Чусовой спала. Ждали второго вала, того паводка, по которому сплавляются все караваны. Обыкновенно его выпускают из Ревдинского пруда дня через три после первого вала. Эти три дня прошли. Барки почти все нагрузились. Приехал священник с ближайшего завода и остановился у Осипа Иваныча, то
есть в одной комнате со мной.
— На всякий случай: какая барка убьется или омелеет — мы сыматъ
будем. Тоже вот с рабочими. Всяко бывает. Вон ноне вода-то как играет, как бы еще дождик не ударил, сохрани господи. Теперь на самой мере стоит
вода — три с половиной аршина над меженью.
Двое косных подобрали отвязанный на берегу канат к огниву, и барка тихо поплыла к горбатому мосту. Заметно
было, что Савоська немного волнуется для первого раза. Да и
было отчего: другие барки вышли в реку благополучно, а вдруг он осрамится на глазах у самого Егора Фомича, который вон стоит на балконе и приветливо помахивает белым платком. Вот и горбатый мост;
вода в открытый шлюз льется сдавленной струей, точно в воронку; наша барка быстро врезывается в реку, и Савоська кричит отчаянным голосом...
Чусовая в межень, то
есть летом, представляет собой в горной своей части ряд тихих плес, где
вода стоит, как зеркало; эти плесы соединяются между собой шумливыми переборами.
Немного пониже деревни Пермяковой мы в первый раз увидели убитую барку. Это
была громадная коломенка, нагруженная кулями с пшеницей. Правым разбитым плечом она глубоко легла в
воду, конь и передняя палуба
были снесены
водой; из-под вывороченных досок выглядывали мочальные кули. Поносные
были сорваны. Снастью она
была прикреплена к берегу, — очевидно, это на скору-руку устроили косные, бурлаков не
было видно на берегу.
Весь берег, около которого стояло десятка два барок,
был усыпан народом. Везде горели огни, из лесу доносились удары топора. Бурлаки на нашей барке успели промокнуть порядком и торопились на берег, чтобы погреться, обсушиться и закусить горяченьким около своего огонька. Нигде огонь так не ценится, как на
воде; мысль о тепле сделалась общей связующей нитью.
Мы поместились в каюте, где для двоих
было очень удобно, то
есть можно
было растянуться на лавке во весь рост и заснуть мертвым сном, как спится только на
воде.
Скоро Порша поставил на стол медный чайник с кипяченой
водой, и мы принялись
пить чай из чайных чашек без блюдечек. Осип Иваныч усердно подливал себе то рому, то коньяку, приговаривая...
— Середка на половине… А та беда, что дождик-то не унимается. Речонки больно подпирают Чусовую с боков: так разыгрались, что на-поди! А чем дальше плыть, тем
воды больше
будет.
Впереди под бойцом можно
было рассмотреть только темную массу, которая медленно поднималась из
воды. Это и
была «убившая» барка. Две косных лодки с бурлаками причаливали к берегу; в
воде мелькало несколько черных точек — это
были утопающие, которых стремительным течением неудержимо несло вниз.
«Убившая» барка своим разбитым боком глубже и глубже садилась в
воду, чугун с грохотом сыпался в
воду, поворачивая барку на ребро. Палубы и конь
были сорваны и плыли отдельно по реке. Две человеческие фигуры, обезумев от страха, цеплялись по целому борту. Чтобы пройти мимо убитой барки, которая загораживала нам дорогу, нужно
было употребить все наличные силы. Наступила торжественная минута.
В косную, которая
была при нашей барке, бросились четверо бурлаков. Исачка точно сам собой очутился на корме, и лодка быстро полетела вперед к нырявшим в
воде черным точкам. На берегу собрался народ с убитой барки.
В
воде мимо нас быстро мелькнуло мертвое тело утонувшего бурлака. Одна нога
была в лапте, другая босая.
Повторять приказания
было не нужно. Бубнов на берегу обрубил канат в том месте, где он мертвой петлей
был закреплен за вырванное дерево. Освобожденный от тормоза канат
был собран в лодку, наскоро
была устроена новая петля и благополучно закреплена за матерую
ель. Сила движения
была так велика, что огниво, несмотря на обливанье
водой, загорелось огнем.
Было всего часов двенадцать дня. Самое время, чтобы плыть да плыть, а тут стой у берега. Делалось обидно за напрасно уходившую
воду и даром потраченное время на стоянку.
— Не от меня
будете стоять, милые, а от
воды. Говорю: первым делом кабак отыскать…
Дождь продолжал идти;
вода шла все на прибыль. Мимо нас пронесло барку без передних поносных; на ней оборвалась снасть во время хватки. Гибель
была неизбежна. Бурлаки, как стадо баранов, скучились на задней палубе; водолив без шапки бегал по коню и отчаянно махал руками. Несколько десятков голосов кричали разом, так что трудно
было что-нибудь разобрать.
— А вот что мы
будем делать, дедушко, как дождь с неделю пройдет? — спрашивал Савоська. —
Вода не страшна, да народ-то взбеленится… Наши пристанские да мастерки-то останутся, — только дай им поденную плату, — вот крестьянишки — те беспременно разбегутся.
— Да ведь долго
будет ждать.
Вода успеет уйти за это время…
— Как вам
будет угодно. Осип Иваныч… — обиделся водолив. — Уж если я не умею
воду мерять, так после этого… Позвольте расчет, Осип Иваныч!..
В последнем случае все условия сплава совершенно изменяются: там, где достаточно
было сорока человек, теперь нужно становить на барку целых шестьдесят, да и то нельзя поручиться, что
вода не одолеет под первым же бойцом.
В казенке, кроме меня, помещался теперь будущий дьякон, а ночевать приходил еще чахоточный мастеровой. Время тянулось с убийственной медленностью, и один день походил как две капли
воды на другой. Иногда забредет старик Лупан, посидит, погорюет и уйдет. Савоська тоже ходил невеселый. Одним словом, всем
было не по себе, и все
были рады поскорее вырваться отсюда.
Маришка ничего не ответила и продолжала стоять на том же месте, как пень. Когда доска
была вытащена из
воды, оказалось, что снизу к ней
была привязана медная штыка. Очевидно, это
была работа Маришки: все улики
были против нее. Порша поднял такой гвалт, что народ сбежался с берегу, как на пожар.
— Да что тут рассказывать-то; Осип Иваныч, — хвастливо отвечал Бубнов. — Известное дело… Мы с Гришкой да с Кравченком, значит, в уговоре
были, а Маришка должна
была штыку с барки пущать. Кравченко пущал сверху от берегу доску по реке. Маришка ее ловила, потом привязывала штыку и спущала в
воду. А мы, значит, с Гришкой должны
были ловить доску и плотик уже наладили, да Маришка, окаянная, подвела.
Всеми овладело вполне понятное нетерпение, когда
вода, наконец, пошла на убыль. Дождь перестал. Высыпала по взлобочкам и на солнечном пригреве первая травка, начали развертываться почки на березе. Только серые тучи по-прежнему не сходили с неба, точно оно
было обложено кошмами, и недоставало солнца.
Когда
вода спала на три четверти аршина, подошла партия бурлаков из Кыновского завода. Нужно
было дорожить временем, чтобы не запоздать. Новые бурлаки нанесли самых невеселых новостей, которые главным образом вертелись около «убивших» барок на камнях, то
есть между Уткой и Кыном. Их считали десятками. Вообще нынешний сплав задался совсем не в пример прошлым годам, и получалась невероятная цифра крушений, когда еще не
было пройдено и половины пути.
Случалось так, что все чусовские караваны мелели во всем своем составе, как это
было в 1851, 1866 и 1867 годах, когда требовался для их сплава вторичный выпуск
воды из Ревдинского пруда; бывали годы, что из всех караванов разбивалось три-четыре барки, и даже
был такой один год, когда совсем не
было ни крушений, ни обмелений, именно 1839-й.
Наша барка и барка Лупана стали готовиться к отвалу. Бурлаки опять потащились с своими котомками под палубы; у поносных встали те же подгубщики. Убежавших «пиканников» заменили кыновскими мастеровыми, но людей
было мало вообще, а для такой высокой
воды в особенности. Но велик русский «авось» на
воде, может
быть, даже больше, чем на суше.
Это
была громадная скала, стоявшая к верховьям реки покатым ребром, образуя наклонную плоскость, по которой
вода взбегала пенящимся валом на несколько сажен и с ужасным ревом скатывалась обратно в реку, превращаясь в белую пену.
Несколько черных точек ныряло в
воде, это
были спасавшиеся вплавь бурлаки.
— Нам здесь хуже, чем в камнях, — объяснял Бубнов. — Под бойцом либо пан, либо пропал, а здесь как барка залезла на огрудок — проваландаешься дня три в воде-то. А тут еще перегрузка, чтобы ей пусто
было!
В одном месте, где Чусовая особенно широко разлилась в низких берегах, у самой
воды на камешке сидел мальчик и замечательно хорошо
пел какую-то заунывную песню.
Наша барка зарезала огрудок правым плечом, оставив струю влево, следовательно, чтобы опять выйти в вольную
воду, нам необходимо
было отуриться, то
есть повернуть корму налево, на струю, и дальше идти несколько времени кормой вперед.
Человек двадцать
были уже в одних рубашках и с чегенями в руках спускались по правому борту в
воду, которая под кормовым плечом доходила им по грудь. Будущий дьякон
был в числе этих бурлаков, хотя Савоська и уговаривал его остаться у поносных с бабами. Но дьякону давно уже надоели остроты и шутки над ним бурлаков, и он скрепя сердце залез в
воду вместе с другими.
— Ну, шабаш, ребятки! — проговорил Савоська. — Утро вечера мудренее. Что буди —
будет завтра, а то и в самом деле не околевать в
воде.
Ранним утром, с пяти часов, они
были опять по горло в
воде, и опять «Дубинушка» далеко катилась вверх и вниз по Чусовой.
— Я вас всех, подлецов, в один узел завяжу!! — неистовствовал он в качестве предержащей власти. — Не успел отвернуться, как ты уж и на мель сел?.. А?.. Я разве бог?.. а? Разве я разом могу на всех барках
быть… а? Что-о?.. Бунтовать?.. Сейчас с чегенями в
воду…
— Вздор!.. Сейчас сломать все! В
воду! Все в
воду!.. Ах, мошенники, подлецы! Я разве бог, что могу везде
поспеть и все устроить!..
— Да, пьяница, сам вижу, самому совестно, а не могу удержаться: душеньку из меня тянет, барин… Все видят, как Савоська
пьет, а никто не видит, зачем Савоська
пьет. У меня, может, на душе-то каменная гора лежит… Да!.. Ох, как мне тяжело бывает: жизни своей постылой не рад. Хоть камень да в
воду… Я ведь человека порешил, барин! — тихо прибавил Савоська и точно сам испугался собственных слов.