Неточные совпадения
Полагаю, что редко кому не приводилось слышать или читать рассказ о каком-нибудь более или менее любопытном событии, выдаваемый автором или рассказчиком за новое, тогда как новость эта уже давно сообщена
другими в том же самом виде или немножко измененная.
И еще того удивительнее — замечаются случаи, когда вымышленный рассказ после весьма небольшого промежутка времени объявляется за действительное событие или с маленькими изменениями пересказывается заново как факт, имевший будто бы действительное бытие
в другом месте.
И мне стал припоминаться целый рой более или менее замечательных историй и историек, которые издавна живут
в той или
другой из русских местностей и постоянно передаются из уст
в уста от одного человека
другому.
В Переяславском уезде, Полтавской губернии, был помещик Иван Гаврилович Вишневский. Он получил от щедрот императрицы Елисаветы Петровны большое имение по обоим берегам реки Супоя (реки Удай и Супой отмечены
в одной географии «неспособными к судоходству по множеству пороков»). Имение это состояло из двух больших деревень, из которых одна называлась Фарбованая, а
другая Сосновка.
Дом Вишневского
в Москве для полиции был недоступен и, по тому ли или по
другому, скоро получил себе весьма таинственную и несколько нелестную известность.
Жил он попеременно то
в одном своем имении, то
в другом и везде содержал раз установленные им своевольные порядки.
Чувства ее к Степану Ивановичу горели сугубым пламенем, и она ему вскорости же опять нетерпеливо отписывала: „За доверие твое, бесценный
друг мой, весьма тебя благодарю, и
в рассуждении моего вкуса,
в чем на меня полагаешься, от души тебе угодить надеюсь, но только прошу тебя, ангел моей души, — приезжай ко мне сколь возможно скорее, потому что сердце мое по тебе стосковалося, и ты увидишь, что я не об одной себе сокрушаюсь, но и твой вкус понимаю.
Сам Вишневский далеко не был так чистосердечен и искренен, как его жена: когда растленный нрав Степана Ивановича начинал прискучать тою особою, которая была призвана к обязанности „делать его жизнь нескучною“, Вишневский начинал собираться „пожить один
в другой деревне“.
Степанида Васильевна это тотчас же понимала и хотя не перечила мужу, так как мир и согласие супружеское она, по завету предков, ставила выше всего на свете, но через некоторое время она опять устраивалась и писала ему тихое и ласковое письмо, где говорила: „Хитрости твои и твоя со мною
в важных делах неоткровенность очень меня, мой
друг, огорчают и терзают, потому что я их ничем не заслужила.
Но не все одинаково разумели такую ревнивую заботу Вишневского о жене, и между тем как один приписывал ее безмерной его к ней нежности —
другие усматривали
в этом хитрость, которая и
в самом деле была
в значительной мере доступна хохлацкой натуре Вишневского.
Они ее приласкивали, наряжали, лелеяли, она жила
в комнатах Степаниды Васильевны, пестро разодетая, утопая
в неге и пресыщаясь лакомствами, и сама не замечала, как переходила из одной роли
в другую, словно
в тумане долго не сознавая того, что с нею сталось и чем это должно было окончиться.
В мире «все причинно, последовательно и условно», и потому
в цепи могут изменяться фасоны звеньев, но тем не менее все-таки звено за звено держится и одно к
другому непременно находится
в соотношении.
Но и это обстоятельство воспоминается не для того, чтобы обозначить ею родительскую заботливость Вишневского, а потому, что эта поездка оказалась
в связи с
другим любопытным событием, о котором ниже будет рассказано.
Этот занимательный случай одни усвояют Тверской области, а
другие Малороссии — и что правее, судить трудно, да едва ли и стоит ломать над этим голову. Случай таков, что он с одинаковою вероятностию мог произойти
в любом городке, но, судя по характерам двух упоминаемых здесь «панычей», кажется, статочнее — прилагать это к нравам малороссийского подьячества.
В Пирятине (примем за данное, что это было там) стояли драгуны. Части полка были расположены и
в других местностях. Полковой командир квартировал, может быть,
в Переяславе.
Тогда пришлось бы за ним бегать, его доставать и ловить — все это было бы скандально и непременно бы собрало бы кучу баб и жиденят. Словом, вышло бы совсем неприлично офицерскому званию, — между тем как панычи, подбитые под стол, сидели там смирно и только жались, обнявшись
друг с
другом, на тесном пространстве, где их теснили офицерские ноги
в сапогах со шпорами.
Метнул
другой офицер, а черт опять навел вилку по тому же направлению
в другой глаз, и тогда
в опьяневшей компании развилось соревнование — вилки полетели одна за
другою и совсем изуродовали лицо портрета.
Как только офицеры разошлись и оставленная ими камора при еврейской лавке опустела, «судовые панычи» вылезли из-под стола и, расправя окоченевшие от долгого согбения колени, оглядели вокруг свою диспозицию… Все было тихо — ни
в каморе, ни
в лавке ни души, а сквозь густое облако табачного дыма со стены едва был виден изуродованный портрет с выколотыми глазами и со множеством рваных дырок
в других местах.
По счастью для одних и по несчастью для
других, панычи были много трезвее офицеров, потому что, когда те довершали свое опьянение за столом, из-за которого метали
в портрет вилки, заключенные под столом Гераклит и Демокрит значительно «прочунели» — чему, может быть, сильно содействовали и страх, и воздержание, и жажда мести, которая
в них зажглась, и они придумали прекрасный план наказать своих обидчиков.
А ротмистр меж тем снял с себя мундир и, оставшись
в одном военном галстухе, сел на стол и, заложив руки за вышитые гарусные подтяжки, заговорил
другим голосом...
Надо думать, что он увидал там самоё Степаниду Васильевну с ее продолговатым обличьем типа Шубинских и… упал со стула к ее ногам — мертвый.
В жизни иной они оба
друг друга, вероятно, узнали.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий (
в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду
в деньгах или
в чем
другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Одно плохо: иной раз славно наешься, а
в другой чуть не лопнешь с голоду, как теперь, например.
Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает
в голове; ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них? не нужно тебе глядеть на них. Тебе есть примеры
другие — перед тобою мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и
в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и
в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но
в это время дверь обрывается и подслушивавший с
другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)