Неточные совпадения
— Да в чем же вы тут,
отец дьякон,
видите сомнение? — спрашивали его те, кому он жаловался.
Отец Савелий… вы сами знаете…
отец Савелий… он умница, философ, министр юстиции, а теперь, я
вижу, и он ничего не может сообразить и смущен, и даже страшно смущен.
И
отец протопоп это чувствует, и я это вижу-с и говорю: «
Отец протопоп, больше ничего в этом случае нельзя сделать, как, позвольте, я на
отца Захариину трость сургучную метку положу или нарезку сделаю».
Не смей, и не надо!» Как же не надо? «Ну, говорю, благословите: я потаенно от самого
отца Захарии его трость супротив вашей ножом слегка на вершок урежу, так что
отец Захария этого сокращения и знать не будет», но он опять: «Глуп, говорит, ты!..» Ну, глуп и глуп, не впервой мне это от него слышать, я от него этим не обижаюсь, потому он заслуживает, чтоб от него снесть, а я все-таки
вижу, что он всем этим недоволен, и мне от этого пребеспокойно…
На пятый или на шестой день по возвращении своем домой
отец Савелий, отслужив позднюю обедню, позвал к себе на чай и городничего, и смотрителя училищ, и лекаря, и
отца Захарию с дьяконом Ахиллой и начал опять рассказывать, что он слышал и что
видел в губернском городе.
Не успел он оглянуться, как
увидел, что
отец протопоп пристально смотрел на него в оба глаза и чуть только заметил, что дьякон уже достаточно сконфузился, как обратился к гостям и самым спокойным голосом начал...
Отец протопоп гневались бы на меня за разговор с
отцом Захарией, но все бы это не было долговременно; а этот просвирнин сын Варнавка, как вы его нынче сами
видеть можете, учитель математики в уездном училище, мне тогда, озлобленному и уязвленному, как подтолдыкнул: «Да это, говорит, надпись туберозовская еще, кроме того, и глупа».
Из одной этой угрозы читатели могут
видеть, что некоему упоминаемому здесь учителю Варнаве Препотенскому со стороны Ахиллы-дьякона угрожала какая-то самая решительная опасность, и опасность эта становилась тем грознее и ближе, чем чаще и тягостнее Ахилла начинал чувствовать томление по своем потерянном рае, по утраченном благорасположении
отца Савелия.
— Извольте хорошенько слушать, в чем дело и какое его было течение: Варнавка действительно сварил человека с разрешения начальства, то есть лекаря и исправника, так как то был утопленник; но этот сваренец теперь его жестоко мучит и его мать, госпожу просвирню, и я все это разузнал и сказал у исправника
отцу протопопу, и
отец протопоп исправнику за это… того-с, по-французски, пробире-муа, задали, и исправник сказал: что я, говорит, возьму солдат и положу этому конец; но я сказал, что пока еще ты возьмешь солдат, а я сам солдат, и с завтрашнего дня, ваше преподобие, честная протопопица Наталья Николаевна, вы будете
видеть, как дьякон Ахилла начнет казнить учителя Варнавку, который богохульствует, смущает людей живых и мучит мертвых.
— То-то и есть: я даже впал в сомнение, не схоронил ли я их ночью да не заспал ли, но на купанье меня лекарь рассердил, и потом я прямо с купанья бросился к Варнаве, окошки закрыты болтами, а я заглянул в щелочку и
вижу, что этот обваренный опять весь целиком на крючочке висит! Где
отец протопоп? Я все хочу ему рассказать.
Вошел я, сударь, в церковь и прошел прямо в алтарь, чтоб у
отца Алексея благословение принять, и
вижу, что покойник
отец Алексей как-то необыкновенно радостны в выражении и меня шепотливо поздравляют с радостью.
— Вы, верно, обо что-нибудь ударились,
отец дьякон? — полюбопытствовала старуха,
видя, как Ахилла жмет к затылку поданную гривну.
— Не стойте около него,
отец:
видите, он мечтает.
— Ты шутишь, и я шучу: я
видела, это наша бумажка; все маленькое… а вот зажмурюсь, и сейчас все станет большое, пребольшое большое. Все возрастают: и ты, и Николай Афанасьич, дружок, и дьяконочек Ахилла… и
отец Захария… Славно мне, славно, не будите меня!
— Они, батушка,
отец протопоп, в горести плачут, что вас не
увидят.
Николай Афанасьевич не одобрял уже за это
отца Савелия и хотя не относил его поведения к гордости или к задору, но
видел в нем непохвальное упрямство и, осуждая протопопа, решился еще раз сказать ему...
— Да-с, ну вот подите же! А по
отца дьякона характеру,
видите, не все равно что село им в голову, то уж им вынь да положь. «Я, говорят, этого песика по особенному случаю растревоженный домой принес, и хочу, чтоб он в означение сего случая таким особенным именем назывался, каких и нет»
—
Видите, братцы мои, как она по ряду всю нашу дюжину обирать зачала, — говорил он, — вот уже и Николай Афанасьевич помер: теперь скоро и наша с
отцом Захарией придет очередь.
Мать явилась вскоре после того, как дед поселился в подвале, бледная, похудевшая, с огромными глазами и горячим, удивленным блеском в них. Она всё как-то присматривалась, точно впервые
видела отца, мать и меня, — присматривалась и молчала, а вотчим неустанно расхаживал по комнате, насвистывая тихонько, покашливая, заложив руки за спину, играя пальцами.
Неточные совпадения
С пребеглыми умами
видим мы худых мужей, худых
отцов, худых граждан.
Стародум. Оно и должно быть залогом благосостояния государства. Мы
видим все несчастные следствия дурного воспитания. Ну, что для отечества может выйти из Митрофанушки, за которого невежды-родители платят еще и деньги невеждам-учителям? Сколько дворян-отцов, которые нравственное воспитание сынка своего поручают своему рабу крепостному! Лет через пятнадцать и выходят вместо одного раба двое, старый дядька да молодой барин.
Упоминалось о том, что Бог сотворил жену из ребра Адама, и «сего ради оставит человек
отца и матерь и прилепится к жене, будет два в плоть едину» и что «тайна сия велика есть»; просили, чтобы Бог дал им плодородие и благословение, как Исааку и Ревекке, Иосифу, Моисею и Сепфоре, и чтоб они
видели сыны сынов своих.
Старуха княгиня Марья Борисовна, крестная мать Кити, всегда очень ее любившая, пожелала непременно
видеть ее. Кити, никуда по своему положению не ездившая, поехала с
отцом к почтенной старухе и встретила у ней Вронского.
Она благодарна была
отцу за то, что он ничего не сказал ей о встрече с Вронским; но она
видела по особенной нежности его после визита, во время обычной прогулки, что он был доволен ею. Она сама была довольна собою. Она никак не ожидала, чтоб у нее нашлась эта сила задержать где-то в глубине души все воспоминания прежнего чувства к Вронскому и не только казаться, но и быть к нему вполне равнодушною и спокойною.