Сам же старый Пизонский, весь с лысой головы своей озаренный солнцем, стоял на лестнице у утвержденного на столбах рассадника и, имея в одной руке чашу с семенами, другою погружал зерна, кладя их щепотью крестообразно, и, глядя на небо, с опущением каждого зерна, взывал по одному слову: „Боже! устрой, и умножь, и возрасти на всякую долю человека голодного и сирого, хотящего,
просящего и производящего, благословляющего и неблагодарного“, и едва он сие кончил, как вдруг все ходившие по пашне черные глянцевитые птицы вскричали, закудахтали куры и запел, громко захлопав крылами, горластый петух, а с рогожи сдвинулся тот, принятый сим чудаком, мальчик, сын дурочки Насти; он детски отрадно засмеялся, руками всплескал и, смеясь, пополз по мягкой земле.
Умножь и возрасти, Боже, благая на земли на всякую долю: на хотящего,
просящего, на произволящего и неблагодарного…
— Молись, дитя мое, помолись! Тебе лучше будет!.. Да, право, будет лучше, — шептал он мне, указывая на образ и как-то странно смотря на меня. — Помолись, помолись! — говорил он каким-то
просящим, умоляющим голосом.
«
Просите и дано будет вам; ищите и найдете; стучите и отворят вам. Ибо всякий
просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят» (Матф. VII, 7—8).
Когда к дверям лавки подходил какой-нибудь старик и, кланяясь, тихо
просил милостыню, приказчик брал за голову маленькую рыбку и совал её в руку нищего хвостом — так, чтоб кости плавников вонзились в мякоть ладони
просящего.