Неточные совпадения
Легендарная личность был артиллерии полковник Кесарь Степанович
Берлинский,
на сестре которого, кажется, Клавдии Степановне, был женат покойный Шиянов.
На базаре
Берлинского все знали и все ему повиновались, не только за страх, но и за совесть, потому что молва громко прославляла «печерского Кесаря», и притом рисовала его в весьма привлекательном народно-героическом жанре.
Государь велел принять в учебные заведения
на казенный счет «всю шеренгу» и увеличил будто бы пенсию самого
Берлинского, а также велел дать ему не в зачет какое-то очень значительное пособие.
Тогда Николай Павлович взглянул, будто,
на Берлинского и сейчас же его узнал.
— Орлов! определить всех детей
Берлинского на мой счет. Я его знаю: он храбрый офицер и честный.
Берлинский будто бы ходил во дворец, и результатом этого был тот паек или «прибавок» к пенсии, которым «печерский Кесарь» всех соседей обрадовал и сам очень гордился. Однако и с прибавкою
Берлинский часто не мог покрывать многих, самых вопиющих нужд своей крайне скромной жизни
на Печерске. Но так как все знали, что он «имеет пенсию с прибавком», то «Кесарь» не только никогда не жаловался
на свои недостатки, а, напротив, скрывал их с большою трогательностию.
— Пусть нас ведет отец наш полковник
Берлинский, — мы с ним и Константинополь возьмем, и самого победоносного полководца Вылезария
на царский смотр в цепях приведем.
Берлинский, будто, тогда стоял
на квартире в Гороховой улице, у одной немочки, и дожидался бритвенного прибора, который заказал по своему рисунку одному англичанину. У них в родстве было много лиц, отличавшихся необыкновенным умом и изобретательностью, и один племянник
Берлинского, будто, такие бритвы выдумал, что они могли брить превосходно, а обрезаться ими никак нельзя.
Чернышев не смел его насильно выслать, но опять прислал дежурного сказать, чтобы
Берлинский днем не мог
на улице показываться, чтобы солдат не будоражить, а выходил бы для прогулки
на свежем воздухе только после зари, когда из пушки выпалят и всех солдат в казармах запрут.
Идет один раз Кесарь Степанович, закрыв лицо шинелью, от Красного моста к Адмиралтейству, как вдруг видит впереди себя
на Адмиралтейской площади «огненное пламя».
Берлинский подумал: не Зимний ли дворец это горит и не угрожает ли государю какая опасность… И тут, по весьма понятному чувству, забыв все
на свете,
Берлинский бросился к пожару.
— А
Берлинский мне, однако, правду говорил: все дело было в моменте, и надо было его послушаться и артиллерию пустить. Но только все-таки лучше велеть ему сейчас же выехать, а его бритвенный прибор послать ему в Киев по почте
на казенный счет.
Только удивительного коня этого нельзя было ввести в Киев, а надо было его где-то скрывать, потому что он был самый лучший
на всем Орловском заводе и Бибикову хотелось его иметь, но благодарная теща сказала: «
На что он ему? Какой он воин!» — и подарила коня
Берлинскому, с одним честным словом, чтобы его в «бибиковское царство» не вводить, а содержать «
на чужой стороне».
Кажется, Бибиков был даже чем-то полезен
Берлинскому в устройстве его детей и вообще никогда
на него не нападал, хотя, по весьма странной любви к сплетням и наушничеству, он знал очень многое о том, что
Берлинский на его счет импровизировал.
Думали, что он очень много может защитить; а это, в свою очередь, благоприятно отражалось
на делах шияновских развалин, которые Бибиков, по словам Сажина, называл «шияновскими нужниками», но зато их не трогал — может, в самом деле из какого-нибудь доброго чувства к
Берлинскому.
Последнее обстоятельство и было причиною, что
на этот двор, под команду полковника
Берлинского, приснастился оригинальнейший богомолец.
Неточные совпадения
Пожав плечами, Самгин вслед за ним вышел в сад, сел
на чугунную скамью, вынул папиросу. К нему тотчас же подошел толстый человек в цилиндре, похожий
на берлинского извозчика, он объявил себя агентом «Бюро похоронных процессий».
Хоша я еще был махонькой, когда нас со старины сюда переселили, а помню, что не токма у нас
на деревне, да и за пять верст выше, в
Берлинских вершинах, воды было много и по всей речке рос лес; а старики наши, да и мы за ними, лес-то весь повырубили, роднички затоптала скотинка, вода-то и пересохла.
Пока Эйсмонды были за границей, Ришар довольно часто получал об них известия от своего
берлинского друга, который в последнем письме своем,
на вопрос Ришара: что, нашла ли m-me Эйсмонд какое-нибудь себе облегчение и развлечение в путешествии, отвечал, что нет, и что, напротив, она страдает, и что главная причина ее страданий — это почти явное отвращение ее к мужу, так что она малейшей ласки его боится.
Так что, например, если б Тейтч в стенах
Берлинского университета защищал диссертацию
на тему о любви к отечеству, то Форкенбек (президент рейхстага) не только не оборвал бы его и не пригрозил бы ему призывом к порядку, но первый же с восторгом объявил бы его доктором отечестволюбия.
Говорят, будто Баттенберг прослезился, когда ему доложили: «Карета готова!» Еще бы! Все лучше быть каким ни
на есть державцем, нежели играть
на бильярде в
берлинских кофейнях. Притом же,
на первых порах, его беспокоит вопрос: что скажут свои? папенька с маменькой, тетеньки, дяденьки, братцы и сестрицы? как-то встретят его прочие Баттенберги и Орлеаны? Наконец, ему ведь придется отвыкать говорить: «Болгария — любезное отечество наше!» Нет у него теперь отечества, нет и не будет!