Неточные совпадения
На судне все разделяли это мнение, и один из пассажиров, человек склонный к философским обобщениям и политической шутливости, заметил, что он никак не может понять: для чего это неудобных в Петербурге людей принято отправлять куда-нибудь в более или менее отдаленные места, от чего, конечно, происходит убыток казне на их провоз, тогда
как тут
же, вблизи столицы, есть на Ладожском берегу
такое превосходное место,
как Корела, где любое вольномыслие и свободомыслие не могут устоять перед апатиею населения и ужасною скукою гнетущей, скупой природы.
Вот и хорошо:
так он порешил настоятельно себя кончить и день к тому определил, но только
как был он человек доброй души, то подумал: «Хорошо
же; умереть-то я, положим, умру, а ведь я не скотина: я не без души, — куда потом моя душа пойдет?» И стал он от этого часу еще больше скорбеть.
—
Как же вы
таких усмиряли?
В руках
же у меня не было никакого особого инструмента,
как опричь в одной — крепкая татарская нагайка с свинцовым головком в конце
так не более яко в два фунта, а в другой — простой муравный горшок с жидким тестом.
— Почему
же вы это
так…
как будто не наверное говорите?
От родительницы своей я в самом юном сиротстве остался и ее не помню, потому
как я был у нее молитвенный сын, значит, она, долго детей не имея, меня себе у бога все выпрашивала и
как выпросила,
так сейчас
же, меня породивши, и умерла, оттого что я произошел на свет с необыкновенною большою головою,
так что меня поэтому и звали не Иван Флягин, а просто Голован.
— Да и где
же, — говорит, — тебе это знать. Туда, в пропасть, и кони-то твои передовые заживо не долетели — расшиблись, а тебя это словно
какая невидимая сила спасла:
как на глиняну глыбу сорвался, упал,
так на ней вниз,
как на салазках, и скатился. Думали, мертвый совсем, а глядим — ты дышишь, только воздухом дух оморило. Ну, а теперь, — говорит, — если можешь, вставай, поспешай скорее к угоднику: граф деньги оставил, чтобы тебя, если умрешь, схоронить, а если жив будешь, к нему в Воронеж привезть.
—
Как, — говорю, — я
же тех лошадей крал и за то больше тебя пострадать мог, а за что
же моя доля
такая маленькая?
Ух,
как скучно! пустынь, солнце да лиман, и опять заснешь, а оно, это течение с поветрием, опять в душу лезет и кричит: «Иван! пойдем, брат Иван!» Даже выругаешься, скажешь: «Да покажись
же ты, лихо тебя возьми, кто ты
такой, что меня
так зовешь?» И вот я
так раз озлобился и сижу да гляжу вполсна за лиман, и оттоль
как облачко легкое поднялось и плывет, и прямо на меня, думаю: тпру, куда ты, благое, еще вымочишь!
Потому муж мой,
как сам, говорит, знаешь, неаккуратной жизни, а этот с этими… ну,
как их?., с усиками, что ли, прах его знает, и очень чисто, говорит, он завсегда одевается, и меня жалеет, но только
же опять я, говорит, со всем с этим все-таки не могу быть счастлива, потому что мне и этого дитя жаль.
— Совсем, мол, я не каменный, а
такой же,
как все, костяной да жильный, а я человек должностной и верный: взялся хранить дитя и берегу его.
«Ну
как же, — думаю себе, —
так я тебе к стану их держать? Пускай любятся!» — да догнал барыньку с уланом, даю им дитя и говорю...
—
Как же, — спрашиваю, — можно ли, чтобы они друг дружке ее уступили, когда она обоим им
так нравится? Этого быть не может.
«Что это, — думаю, —
такое за диковина:
как он непонятно, этот мой знакомец, рассуждает? А ведь он
же, — размышляю, — должно быть, в этом деле хорошо понимает практику, когда об заклад бьется!»
— А вот наверно этого сказать не могу-с, помню, что я сосчитал до двести до восемьдесят и два, а потом вдруг покачнуло меня вроде обморока, и я сбился на минуту и уже
так, без счета пущал, но только Савакирей тут
же вскоре последний разок на меня замахнулся, а уже ударить не мог, сам,
как кукла, на меня вперед и упал: посмотрели, а он мертвый…
«
Какое же, — говорю, — это пустое дело,
так человека испортить, да еще чтобы не обижаться?»
«Ну, — говорю, — легко ли мне обязанность татарчат воспитывать. Кабы их крестить и причащать было кому, другое бы еще дело, а то что
же: сколько я их ни умножу, все они ваши
же будут, а не православные, да еще и обманывать мужиков станут,
как вырастут».
Так двух жен опять взял, а больше не принял, потому что если много баб,
так они хоть и татарки, но ссорятся, поганые, и их надо постоянно учить.
—
Как же не почитали за своих? почему
же это
так?
— Да я, — говорю, — не отчаяваюсь, а только…
как же вы это
так… мне это очень обидно, что вы русские и земляки, и ничего пособить мне не хотите.
Я с ним попервоначалу было спорить зачал, что
какая же, мол, ваша вера, когда у вас святых нет, но он говорит: есть, и начал по талмуду читать,
какие у них бывают святые… очень занятно, а тот талмуд, говорит, написал раввин Иовоз бен Леви, который был
такой ученый, что грешные люди на него смотреть не могли;
как взглянули, сейчас все умирали, через что бог позвал его перед самого себя и говорит: «Эй ты, ученый раввин, Иовоз бен Леви! то хорошо, что ты
такой ученый, но только то нехорошо, что чрез тебя, все мои жидки могут умирать.
— Ну, а потом
как же все-таки вы от этих новых христиан убежали с своими искалеченными ногами и
как вылечились?
«
Как же, — говорит, — я Николача почитаю: я ему на зиму пущай хоть не кланяюсь, а на лето ему двугривенный даю, чтоб он мне хорошенько коровок берег, да! Да еще на него одного не надеюсь,
так Керемети бычка жертвую».
«
Как же, — говорю, — ты смеешь на Николая Чудотворца не надеяться и ему, русскому, всего двугривенный, а своей мордовской Керемети поганой целого бычка! Пошел прочь, — говорю, — не хочу я с тобою… я с тобою не поеду, если ты
так Николая Чудотворца не уважаешь».
«
Так как же, мол, мне на
такой случай быть?»
А мне мужика, разумеется, жаль, потому ему на оморочной лошади нельзя будет работать,
так как она кувырнет, да и все тут, а к тому
же я цыганов тогда смерть ненавидел через то, что от первых от них имел соблазн бродить, и впереди, вероятно, еще иное предчувствовал,
как и оправдалось.
«Нет, — думаю, — да что
же это
такое? Это даже совсем на пьяного человека речи не похоже,
как он стал разговаривать!»
Ну, а лучше, мол, попробовать… зайду посмотрю, что здесь
такое: если тут настоящие люди,
так я у них дорогу спрошу,
как мне домой идти, а если это только обольщение глаз, а не живые люди…
так что
же опасного? я скажу: «Наше место свято: чур меня» — и все рассыпется.
Я и думаю: что
же это
такое за дом: трактир
как будто не трактир, а видно, что гостиное место, а
какое — не разберу.
Эта
же краля
как пошла,
так как фараон плывет — не колыхнется, а в самой, в змее, слышно,
как и хрящ хрустит и из кости в кость мозжечок идет, а станет, повыгнется, плечом ведет и бровь с носком ножки на одну линию строит…
Князь кричит: «Иван Северьяныч!» А я откликаюсь: «Сейчас!» — а сам лазию во все стороны и все не найду края, и, наконец, думаю: ну, если слезть нельзя,
так я
же спрыгну, и размахнулся да
как сигану
как можно дальше, и чувствую, что меня будто что по морде ударило и вокруг меня что-то звенит и сыпется, и сзади тоже звенит и опять сыпется, и голос князя говорит денщику: «Давай огня скорей!»
—
Как же вы это
так заблудились?
— А все-таки интересно знать,
как же вы с князем-то?.. Неужто
так и объяснения у вас никакого не было за лебедей?
«Запри-ка двери, я тебе задам,
как казенные деньги швырять, — а потом, это вдруг отменив, говорит: — Не надо ничего, я и сам
такой же,
как ты, беспутный».
—
Как, — говорит, — вы, мой полупочтеннейший, глупы, «все есть»? что
же это
такое у меня есть?
— Что
же, пусть приедет, на дочь посмотрит, — и с этим вздохнула и задумалась, сидит спустя голову, а сама еще
такая молодая, белая да вальяжная, а к тому еще и обращение совсем не то, что у Груши… та ведь больше ничего,
как начнет свое «изумрудный да яхонтовый», а эта совсем другое… Я ее и взревновал.
— Ну, князь, я все сделала,
как вы хотели; скажите
же теперь, что у вас за дело
такое ко мне? А он отвечает...
«
Какие, — говорит, —
такие дела? Отчего
же их прежде не было? Изумруд ты мой бралиянтовый!» — да и протягивает опять руки, чтобы его обнять, а он наморщился и
как дернет ее изо всей силы крестовым шнурком за шею…
—
Как же-с; не раз говорил; да что
же, когда справок нет… не верят,
так и в монастырь светскую ложь занес, и здесь из благородных числюсь. Да уже все равно доживать: стар становлюсь.
Так как наш странник доплыл в своем рассказе до последней житейской пристани — до монастыря, к которому он, по глубокой вере его, был от рождения предназначен, и
так как ему здесь, казалось, все столь благоприятствовало, то приходилось думать, что тут Иван Северьянович более уже ни на
какие напасти не натыкался; однако
же вышло совсем иное. Один из наших сопутников вспомнил, что иноки, по всем о них сказаниям, постоянно очень много страдают от беса, и вопросил...
— А то
как же иначе-с? Ведь это уже в монастыре
такое призвание, но я бы этого, по совести скажу, сам не сумел, а меня тому один совершенный старец научил, потому что он был опытный и мог от всякого искушения пользовать.
Как я ему открылся, что мне все Груша столь живо является, что вот словно ею одною вокруг меня весь воздух дышит, то он сейчас кинул в уме и говорит...