Мне казалось, что последнее было вероятнее, но как судили о том другие — этого я не знаю, потому что в детстве моем об этом не думал, а когда я подрос и мог
понимать вещи — «несмертельного» Голована уже не было на свете.
Вронский слушал внимательно, но не столько самое содержание слов занимало его, сколько то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать,
понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимся в той среде, в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
—
Понимаете вещь? — кричал он, стирая платком с лица пот и слезы, припрыгивая, вертясь, заглядывая в глаза. Он мешал идти, Туробоев покосился на него и отстал шага на два.
Он может сам обманываться от невнимательности, может не обращать внимания н факт: так и Лопухов ошибся, когда Кирсанов отошел в первый раз; тогда, говоря чистую правду, ему не было выгоды, стало быть, и охоты усердно доискиваться причины, по которой удалился Кирсанов; ему важно было только рассмотреть, не он ли виноват в разрыве дружбы, ясно было — нет, так не о чем больше и думать; ведь он не дядька Кирсанову, не педагог, обязанный направлять на путь истинный стопы человека, который сам
понимает вещи не хуже его.
Людям, давно занимающимся и, следственно, не беспристрастным, кажется удивительным, как другие не
понимают вещей «совершенно ясных».
Неточные совпадения
Кити отвечала, что ничего не было между ними и что она решительно не
понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити ответила совершенную правду. Она не знала причины перемены к себе Анны Павловны, но догадывалась. Она догадывалась в такой
вещи, которую она не могла сказать матери, которой она не говорила и себе. Это была одна из тех
вещей, которые знаешь, но которые нельзя сказать даже самой себе; так страшно и постыдно ошибиться.
Эффект, производимый речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ею эффекта состоял в том, что она говорила хотя и не совсем кстати, как теперь, но простые
вещи, имеющие смысл. В обществе, где она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая не могла
понять, отчего это так действовало, но знала, что это так действовало, и пользовалась этим.
Они были наивно уверены, что их дело состоит в том, чтоб излагать свои нужды и настоящее положение
вещей, прося помощи правительства, и решительно не
понимали, что некоторые заявления и требования их поддерживали враждебную партию и потому губили всё дело.
— Послушайте, матушка… эх, какие вы! что ж они могут стоить? Рассмотрите: ведь это прах.
Понимаете ли? это просто прах. Вы возьмите всякую негодную, последнюю
вещь, например, даже простую тряпку, и тряпке есть цена: ее хоть, по крайней мере, купят на бумажную фабрику, а ведь это ни на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно?
Долго еще говорила она в том же роде, и говорила с такою простотою и уверенностью, как будто рассказывала
вещи самые обыкновенные, которые сама видала и насчет которых никому в голову не могло прийти ни малейшего сомнения. Я слушал ее, притаив дыхание, и, хотя не
понимал хорошенько того, что она говорила, верил ей совершенно.