Неточные совпадения
Существо
это кряхтит потому, что оно уже старо и что оно не в силах нынче приподнять на дугу укладистый казанский тарантас с тою
же молодецкою удалью, с которою оно поднимало его двадцать лет назад, увозя с своим барином соседнюю барышню.
— Ну, полно, полно плакать, — говорила мать Агния. — Хоть
это и хорошие слезы, радостные, а все
же полно. Дай мне обнять Гешу. Поди ко мне, дитя мое милое! — отнеслась она к Гловацкой.
— В каких
же это, тетя, случаях?
— А что
же? Что
же это такое? Я должна жить как мне прикажут?
Двух лет еще нет, как ее братец вот тут
же, на
этом самом месте, все развивал мне ваши идеи новые.
Ну и наказал
же меня господь за мои за
эти за глупости!
Верстовой столб представляется великаном и совсем как будто идет, как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая по разошедшимся половицам моста, так хорошо и так звонко стучит своими копытками, что никак не хочется верить, будто есть люди, равнодушные к красотам природы, люди, способные то
же самое чувствовать, сидя вечером на каменном порожке инвалидного дома, что чувствуешь только, припоминая
эти милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло на противоположном косогоре, говорят вам: «Мы все одно, мы все природа, будем тихи теперь, теперь такая пора тихая».
Эти размышления Помады были неожиданно прерваны молнией, блеснувшей справа из-за частокола бахаревского сада, и раздавшимся тотчас
же залпом из пяти ружей. Лошади храпнули, метнулись в сторону, и, прежде чем Помада мог что-нибудь сообразить, взвившаяся на дыбы пристяжная подобрала его под себя и, обломив утлые перила, вместе с ним свалилась с моста в реку.
Это составляло все доходы Помады, и он был весьма
этим доволен. Он был, впрочем, вечно всем доволен, и
это составляло в одно и то
же время и отличительную черту его характера, и залог его счастья в несчастии.
Юстин Помада ходил на лекции, давал уроки и был снова тем
же детски наивным и беспечным «Корнишоном», каким его всегда знали товарищи, давшие ему
эту кличку.
«Что
же это, однако, будет со мной?» — думал он и спросил...
Редко самая заскорузлая торговая душа захочет нарушить
этот покой отдыхающей природы и перемолвиться словом с товарищем или приказчиком. Да и то заговорит
эта душа не о себе, не о своих хлопотах, а о той
же спокойной природе.
— Маленькое!
Это тебе так кажется после Москвы. Все такое
же, как и было. Ты смотри, смотри, вон судьи дом, вон бойницы за городом, где скот бьют, вон каланча. Каланча-то, видишь желтую каланчу?
Это над городническим домом.
В
этот самый каменный флигель двадцать три года тому назад он привез из церкви молодую жену, здесь родилась Женни, отсюда
же Женни увезли в институт и отсюда
же унесли на кладбище ее мать, о которой так тепло вспоминала игуменья.
Старинные кресла и диван светлого березового выплавка, с подушками из шерстяной материи бирюзового цвета, такого
же цвета занавеси на окнах и дверях; той
же березы письменный столик с туалетом и кроватка, закрытая белым покрывалом, да несколько растений на окнах и больше ровно ничего не было в
этой комнатке, а между тем всем она казалась необыкновенно полным и комфортабельным покоем.
Точно, — я сам знаю, что в Европе существует гласность, и понимаю, что она должна существовать, даже… между нами говоря… (смотритель оглянулся на обе стороны и добавил, понизив голос) я сам несколько раз «Колокол» читал, и не без удовольствия, скажу вам, читал; но у нас-то, на родной-то земле, как
же это, думаю?
— Да вот вам, что значит школа-то, и не годитесь, и пронесут имя ваше яко зло, несмотря на то, что директор нынче все настаивает, чтоб я почаще навертывался на ваши уроки. И будет
это скоро, гораздо прежде, чем вы до моих лет доживете. В наше-то время отца моего учили, что от трудов праведных не наживешь палат каменных, и мне то
же твердили, да и мой сын видел, как я не мог отказываться от головки купеческого сахарцу; а нынче все
это двинулось, пошло, и школа будет сменять школу. Так, Николай Степанович?
Все вас
это спутает, потому что все, что ни выйдет из наших уст, или злосмрадное дыхание антихристово, или
же хитросплетенные лукавства, уловляющие свободный разум.
— А вы
же чем занимались все
это время?
— Она хотела тотчас
же ехать назад, —
это мы ее удержали ночевать. Папа без ее ведома отослал лошадь. Мы думали, что у вас никто не будет беспокоиться, зная, что Лиза с нами.
— Господи, maman! [мама! (франц.)] уж и сестре я даже могу вредить, ну что
же это? Будьте
же, maman, хоть каплю справедливы, — не вытерпела Лиза.
— Да боже мой, что
же я такое делаю? За какие вины мною все недовольны? Все
это за то, что к Женни на часок проехала без спроса? — произнесла она сквозь душившие ее слезы.
— Да что
же понимать, maman? — совсем нетерпеливо спросила после короткой паузы Лиза. — У тети Агнии я сказала свое мнение, может быть, очень неверное и, может быть, очень некстати, но неужто
это уж такой проступок, которым нужно постоянно пилить меня?
— Я очень рада была бы, Лиза, но как
же это? Идти одним, к чужому мужчине, на чужой двор.
— Как
же! Ах, Женька, возьми меня, душка, с собою. Возьми меня, возьми отсюда. Как мне хорошо было бы с вами. Как я счастлива была бы с тобою и с твоим отцом. Ведь
это он научил тебя быть такой доброю?
— Да, как
же! Нет,
это тебя выучили быть такой хорошей. Люди не родятся такими, какими они после выходят. Разве я была когда-нибудь такая злая, гадкая, как сегодня? — У Лизы опять навернулись слезы. Она была уж очень расстроена: кажется, все нервы ее дрожали, и она ежеминутно снова готова была расплакаться.
— Ну, однако,
это уж надоело. Знайте
же, что мне все равно не только то, что скажут обо мне ваши знакомые, но даже и все то, что с
этой минуты станете обо мне думать сами вы, и моя мать, и мой отец. Прощай, Женни, — добавила она и шибко взбежала по ступеням крыльца.
—
Это, конечно, делает тебе честь, — говорила игуменья, обращаясь к сестре Феоктисте: — а все
же так нельзя. Я просила губернатора, чтобы тебе твое, что следует, от свекрови истребовали и отдали.
— Да зачем
же это, сестра? На что ж твои деньги? Разве я сам не могу выписать для дочери?
— Как
же это можно, Егор Николаевич, поместить Зину в проходной комнате? — запротестовала Ольга Сергеевна.
— Как
же это ты и Зину Бахареву уважаешь, и Соньку, и Лизу, и поповну молодую, и Гловацкую?
И не только тут я видел, как она любит
этого разбойника, а даже видел я
это и в те минуты, когда она попрекала его, кляла всеми клятвами за то, что он ее сокрушил и состарил без поры без времени, а тут
же сейчас последний платок цирюльнику с шеи сбросила, чтобы тот не шельмовал ее соколу затылок.
«Ну пусть
же еще ударит, если
это не сон», — думал Помада, пригревая бок на теплой лежанке.
В
этой комнате было так
же холодно, как и в гостиной, и в зале, но все-таки здесь было много уютнее и на вид даже как-то теплее.
Когда люди входили в дом Петра Лукича Гловацкого, они чувствовали, что здесь живет совет и любовь, а когда
эти люди знакомились с самими хозяевами, то уже они не только чувствовали витающее здесь согласие, но как бы созерцали олицетворение
этого совета и любви в старике и его жене. Теперь люди чувствовали то
же самое, видя Петра Лукича с его дочерью. Женни, украшая собою тихую, предзакатную вечерню старика, умела всех приобщить к своему чистому празднеству, ввести в свою безмятежную сферу.
За пренебрежение
этой силой она горько наказана, вероятно к истинному сожалению всех умных и в то
же время добрых сынов России.
Но все-таки нет никакого основания видеть в
этих людях виновников всей современной лжи, так
же как нет основания винить их и в заводе шутов и дураков, ибо и шуты, и дураки под различными знаменами фигурировали всегда и будут фигурировать до века.
Если
же к
этому собранию еще присоединялся дьякон и его жена, то тогда и пели, и спорили, и немножко безобразничали.
— И что
же делал с вами
этот почтенный доктор Майер?
— А зачем
же, Евгения Петровна,
это должно быть заметно?
— Ну, говори
же, что именно
это было и как было.
Фу, черт возьми! — думаю себе, что
же это за наглец.
— И сейчас
же рассуждает: «Но ведь
это, говорит, пройдет;
это там, в институте, да дома легко прослыть умницею-то, а в свете, как раз да два щелкнуть хорошенько по курносому носику-то, так и опустит хохол».
— Да как
же это ты, Лиза?
— Кто
это вам врет, Лизавета Егоровна? — ожесточенно и в то
же время сильно обиженно крикнул Помада.
— А в самом деле, что
же это, однако, с вашими глазами, Лизавета Егоровна?
— Я очень много читаю и не могу не читать.
Это у меня какой-то запой. Что
же мне делать?
Женни старалась уверить себя, что
это в ней говорит предубеждение, что Лиза точно та
же, как и прежде, что
это только в силу предубеждения ей кажется, будто даже и Помада изменился.