Неточные совпадения
— Да,
люди,
люди неблаговоспитанные, несносные,
люди, вносящие в
жизнь гадкую мещанскую дрязгу.
«Что ж, — размышлял сам с собою Помада. — Стоит ведь вытерпеть только. Ведь не может же быть, чтоб на мою долю таки-так уж никакой радости, никакого счастья. Отчего?..
Жизнь,
люди, встречи, ведь разные встречи бывают!.. Случай какой-нибудь неожиданный… ведь бывают же всякие случаи…»
Всё ведь, говорю,
люди, которые смотрят на
жизнь совсем не так, как наше купечество, да даже и дворянство, а посмотри, какого о них мнения все?
Как всегда бывает в
жизни, что смирными и тихими
людьми занимаются меньше, чем
людьми, смело заявляющими о своем существовании, так, кажется, идет и в нашем романе.
Мы должны были в последних главах показать ее обстановку для того, чтобы не возвращаться к прошлому и, не рисуя читателю мелких и неинтересных сцен однообразной уездной
жизни, выяснить, при каких декорациях и мотивах спокойная головка Женни доходила до составления себе ясных и совершенно самостоятельных понятий о
людях и их деятельности, о себе, о своих силах, о своем призвании и обязанностях, налагаемых на нее долгом в действительном размере ее сил.
В своей чересчур скромной обстановке Женни, одна-одинешенька, додумалась до многого. В ней она решила, что ее отец простой, очень честный и очень добрый
человек, но не герой, точно так же, как не злодей; что она для него дороже всего на свете и что потому она станет жить только таким образом, чтобы заплатить старику самой теплой любовью за его любовь и осветить его закатывающуюся
жизнь. «Все другое на втором плане», — думала Женни.
Иголка все щелкала и щелкала в руках Женни, когда она, размышляя о докторе, решала, что ей более всего жаль его, что такого
человека воскресить и приподнять для более трезвой
жизни было бы отличной целью для женщины.
Не говоря о докторе, Вязмитинов больше всех прочих отвечал симпатиям Женни. В нем ей нравилась скромность, спокойствие воззрений на
жизнь и сердечное сожаление о
людях, лишних на пиру
жизни, и о
людях, ворующих пироги с жизненного пира.
Лиза порешила, что окружающие ее
люди—«мразь», и определила, что настоящие ее дни есть приготовительный термин ко вступлению в
жизнь с настоящими представителями бескорыстного человечества, живущего единственно для водворения общей высокой правды.
— Я готов перестать спорить, — отвечал Зарницын, — я утверждаю только, что у образованных
людей всех наций драматическое в
жизни общее, и это верно.
— И это
люди называются! И это называется
жизнь, это среда! — прошептала Лиза при приближении лодки и, хрустнув пальцами, пошла в комнату Женни.
— Да-с, это звездочка! Сколько она скандалов наделала, боже ты мой! То убежит к отцу, то к сестре; перевозит да переносит по городу свои вещи. То расходится, то сходится.
Люди, которым Розанов сапог бы своих не дал чистить, вон, например, как Саренке, благодаря ей хозяйничали в его домашней
жизни, давали советы, читали ему нотации. Разве это можно вынести?
— В
жизни каждого
человека хоть раз бывает такая пора, когда он бывает эгоистом, — продолжал Вязмитинов тем же тоном, несколько сконфуженно и робко.
Сравнивая по временам здешнюю
жизнь с своею уездною, Розанов находил, что тут живется гораздо потруднее, и переполнялся еще большим почтением и благодарностью к Нечаю и особенно к его простодушной жене. С ней они с первого же дня стали совершенно своими
людьми и доверчиво болтали друг с другом обо всем, что брело на ум.
Обстоятельства делали sous-lieutenant'a владыкою
жизни и смерти в местности, занятой его отрядом. Он сам составил и сам конфирмовал смертный приговор пастора Райнера и мог в один день безответственно расстрелять без всякого приговора еще двадцать
человек с тою короткою формальностью, с которою осудил на смерть молодого козленка.
Изредка только по этому простору сидят убогие деревеньки, в которых живут
люди, не знакомые почти ни с какими удобствами
жизни; еще реже видны бедные церкви, куда народ вносит свое горе, свою радость.
Конечно, не всякий может похвалиться, что он имел в
жизни такого друга, каким была для маркизы Рогнеда Романовна, но маркиза была еще счастливее. Ей казалось, что у нее очень много
людей, которые ее нежно любят и готовы за нею на край света. Положим, что маркиза в этом случае очень сильно ошибалась, но тем не менее она все-таки была очень счастлива, заблуждаясь таким приятным образом. Это сильно поддерживало ее духовные силы и давало ей то, что в Москве называется «форсом».
— Именно воздух чище: в них меньше все прокурено ладаном, как в ваших палатках. И еще в Москве нет разума: он потерян. Здесь идет
жизнь не по разуму, а по предрассудкам. Свободомыслящих
людей нет в Москве, — говорил ободренный Пархоменко.
Это объяснялось тем, что маркиза сделала визит Ольге Сергеевне и, встретясь здесь с Варварой Ивановной Богатыревой, очень много говорила о себе, о
людях, которых она знала, о преследованиях, которые терпела от правительства в течение всей своей
жизни и, наконец, об обществе, в котором она трудится на пользу просвещения народа.
— Слушайте, Бахарева, что я написала, — сказала она, вставши, и прочла вслух следующее: «Мы живем самостоятельною
жизнью и, к великому скандалу всех маменек и папенек, набираем себе знакомых порядочных
людей. Мы знаем, что их немного, но мы надеемся сформировать настоящее общество. Мы войдем в сношения с Красиным, который живет в Петербурге и о котором вы знаете: он даст нам письма. Метя на вас только как на порядочного
человека, мы предлагаем быть у нас в Богородицком, с того угла в доме Шуркина». Хорошо?
Мало-помалу Помада входил в самую суть новой
жизни и привешивался к новым
людям, но новые
люди его мало понимали, и сама Бертольди, у которой сердца все-таки было больше, чем у иных многих, только считала его «монстром» и «дикобразом».
И в эти-то минуты гнева она шла торопливыми шагами, точно она не гуляла, а спешила на трепетное роковое свидание, на котором ей нужно обличить и осыпать укорами
человека, играющего какую-то серьезную роль в ее
жизни.
— И это вам скажет всякий умный
человек, понимающий
жизнь, как ее следует понимать, — проговорила Бертольди. — От того, что матери станут лизать своих детей, дети не будут ни умнее, ни красивее.
Здравый ум диктовал старухе ее горячие речи против этих
людей, их образа
жизни, взаимных отношений друг к другу.
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1) студент Лукьян Прорвич, молодой
человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения в обществе коммунистических начал, безбрачия и вообще естественной
жизни; 2) Неофит Кусицын, студент, окончивший курс, — маленький, вострорыленький, гнусливый
человек, лишенный средств совладать с своим самолюбием, также поставивший себе обязанностью написать свое имя в ряду первых поборников естественной
жизни; 3) Феофан Котырло, то, что поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] —
человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже коммунист и естественник; 4) лекарь Сулима,
человек без занятий и без определенного направления, но с непреодолимым влечением к бездействию и покою; лицом черен, глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый студент, способный на все и ничего не делающий; из всех его способностей более других разрабатывается им способность противоречить себе на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей делать, но полная презрения к обыкновенному труду.
В числе гостей были: Красин, одна молодая дама, не живущая с мужем майорша Мечникова с молоденькою, шестнадцатилетнею сестрою, только что выпущенною с пансионерской скамейки, Райнер с своим пансионом, Ревякин, некогда встретивший Лизу вместе с Прорвичем в гостинице «Италия», и два молодых
человека, приведенных Красиным в качестве сторонних посетителей, которых надлежало убедить в превосходстве нового рода
жизни.
Все это, разумеется, может случиться только тогда, когда мы всецело решимся довериться тем истинам, которые выработаны частию
людьми нашего взгляда за границею, а частию нами самими. Будем лучше руководиться тем, что выработает время, то есть самая
жизнь, нежели своим личным, минутным и, следовательно, не беспристрастным мнением».
Вместо того чтобы привлекать
людей удобствами
жизни нашего союза, мы замкнулись в своем узком кружочке и обратились в шутов, над которыми начинают смеяться.
Надо поставить ее в сообщество
людей, понятия которых о
жизни светлы, честны и свободны.
Видев один раз пущу, целую
жизнь нельзя забыть того тихого, но необыкновенно глубокого впечатления, которое она производит на теряющегося в ней
человека.