Неточные совпадения
Спокойное движение тарантаса по мягкой грунтовой дороге со въезда в Московские ворота губернского города вдруг заменилось несносным подкидыванием экипажа по широко разошедшимся, неровным плитам безобразнейшей мостовой и разбудило разом всех трех
женщин. На дворе
был одиннадцатый час утра.
Три из этих
женщин были монахини, а четвертая наша знакомая, Марина Абрамовна.
— Экая женщина-то
была! — как бы размышляла вслух игуменья.
Мать твоя
была великая
женщина, богатырь, героиня.
— Умру, говорит, а правду
буду говорить. Мне, говорит, сработать на себя ничего некогда, пусть казначею за покупками посылают. На то она, говорит, казначея, на то
есть лошади, а я не кульер какой-нибудь, чтоб летать. Нравная
женщина!
Этой травой пользуют испорченного человека, или у кого нет плоду детям, то дать той
женщине пить, — сейчас от этого
будет плод.
— Чего? да разве ты не во всех в них влюблен? Как
есть во всех. Такой уж ты, брат, сердечкин, и я тебя не осуждаю. Тебе хочется любить, ты вот распяться бы хотел за
женщину, а никак это у тебя не выходит. Никто ни твоей любви, ни твоих жертв не принимает, вот ты и ищешь все своих идеалов. Какое тут, черт, уважение. Разве, уважая Лизу Бахареву, можно уважать Зинку, или уважая поповну, рядом с ней можно уважать Гловацкую?
Особенно скандал известного рода
есть сила у
женщин, и притом у самых лучших, у самых теплых
женщин.
«Может ли
быть, — думала она, глядя на поле, засеянное чечевицей, — чтобы добрая, разумная
женщина не сделала его на целый век таким, каким он сидит передо мною? Не может
быть этого. — А пьянство?.. Да другие еще более его
пьют… И разве
женщина, если захочет, не заменит собою вина? Хмель — забвение: около
женщины еще легче забываться».
Иголка все щелкала и щелкала в руках Женни, когда она, размышляя о докторе, решала, что ей более всего жаль его, что такого человека воскресить и приподнять для более трезвой жизни
было бы отличной целью для
женщины.
Была у нее мать-старушка, аристократка коренная,
женщина отличнейшая, несмотря на свой аристократизм.
— Странно! Я думаю совсем напротив. Порядочная-то, то
есть настоящая
женщина, всегда найдет себе место в такой любви.
— Помилуйте: разве может
быть что-нибудь приятнее для
женщины, как поднять человека на честную работу?
Здесь
был только зоологический Розанов, а
был еще где-то другой, бесплотный Розанов, который летал то около детской кроватки с голубым ситцевым занавесом, то около постели, на которой спала
женщина с расходящимися бровями, дерзостью и эгоизмом на недурном, но искаженном злостью лице, то бродил по необъятной пустыне, ловя какой-то неясный женский образ, возле которого ему хотелось упасть, зарыдать, выплакать свое горе и, вставши по одному слову на ноги, начать наново жизнь сознательную, с бестрепетным концом в пятом акте драмы.
— Мы не
будем стрелять в ребенка: эта
женщина — француженка. Мы не
будем убивать французское дитя! — вполголоса произнесли плохо державшие дисциплину солдаты консульской республики.
Это
была русская
женщина, поэтически восполняющая прелестные типы
женщин Бертольда Ауэрбаха. Она не
была второю Женни, и здесь не место говорить о ней много; но автор, находясь под неотразимым влиянием этого типа,
будет очень жалеть, если у него не достанет сил и уменья когда-нибудь в другом месте рассказать, что за лицо
была Марья Михайловна Райнер, и напомнить ею один из наших улетающих и всеми позабываемых женских типов.
Это
было вскоре после сорок осьмого года, по случаю приезда к Райнеру одного русского, с которым бедная
женщина ожила, припоминая то белокаменную Москву, то калужские леса, живописные чащобы и волнообразные нивы с ленивой Окой.
Над столом еще висел портретик прекрасной молодой
женщины, под которым из того же поэта можно
было бы написать...
— Что немец, — немец еще
пьет, а он баба, — подсказал Бычков. — Немец говорит: Wer liebt nicht Wein, Weib und Gesang, der bleibt em Narr sein Leben lang! [Кто не любит вина,
женщин и песен, тот глупец на всю жизнь! (нем.)]
— Цели Марфы Посадницы узки, — крикнул Бычков. — Что ж, она стояла за вольности новгородские, ну и что ж такое? Что ж такое государство? — фикция. Аристократическая выдумка и ничего больше, а свобода отношений
есть факт естественной жизни. Наша задача и задача наших
женщин шире. Мы прежде всех разовьем свободу отношений. Какое право неразделимости?
Женщина не может
быть собственностью. Она родится свободною: с каких же пор она делается собственностью другого?
— У
женщины, с которой я живу,
есть ребенок, но что это до меня касается?..
— Низость, это низость — ходить в дом к честной
женщине и
петь на ее счет такие гнусные песни. Здесь нет ее детей, и я отвечаю за нее каждому, кто еще скажет на ее счет хоть одно непристойное слово.
Эти-то шесть
женщин, т. е. пять сестер Ярославцевых и маркиза де Бараль, назывались в некоторых московских кружках углекислыми феями Чистых Прудов, а дом, в котором они обитали,
был известен под именем вдовьего загона.
Несмотря на то, что маркиза никогда не
была оценена по достоинству своим мужем и рано осталась одна с двумя дочерьми и двумя сыновьями, она все-таки
была замечательно счастливою
женщиною.
Молодой же человек в черном не мог нравиться ни одной
женщине, достигшей известного возраста, но его непременно должны
были обожать институтки.
Впрочем, Белоярцев тем и отличался, что никогда не вмешивался ни в какой разговор, ни в какой серьезный спор, вечно отходя от них своим художественным направлением. Он с мужчинами или сквернословил, или
пел, и только иногда развязывал язык с
женщинами да и то там, где над его словами не предвиделось серьезного контроля.
Если не умру еще пятнадцать лет, так в России хоть три
женщины будут знать медицину.
То прекрасное качество, которое благовоспитанные люди называют «терпимостью», в некоторых случаях
было усвоено Розановым в весьма достаточном количестве. Он не вытерпел бы, если бы Лизу злословили, ну а цинически разбирать
женщину? — Это что же? Это не вредит. Остановить — в другом месте заговорят еще хуже.
Самым приятным занятием маркизы
было воспитание Лизы. Ей внушался белый либерализм и изъяснялось его превосходство перед монтаньярством. Маркиза сидела, как Калипсо в своем гроте; около нее феи, а перед ними Лиза, и они дудели ей об образцах, приводя для контраста
женщин из времени упадка нравов в Риме,
женщин развратнейших дней Франции и некую московскую девицу Бертольди, возмущающую своим присутствием чистоту охраняемых феями нравственных принципов.
— Да. Как
женщины увидали, сичас вразброд. Банчик сичас ворота. Мы под ворота. Ну, опять нас загнали, — трясемся. «Чего, говорит, спужались?» Говорим: «Влашебник ходит». Глядим, а она женскую рубашку одевает в предбаннике. Ну, барышня вышла. Вот греха-то набрались! Смерть. Ей-богу, смерть что
было: стриженая, ловкая, как
есть мужчина, Бертолева барышня называется.
Нужно
быть хорошим художником, чтобы передать благородное и полное, едва ли не преимущественно нашей русской
женщине свойственное выражение лица Лизы, когда она, сидя у окна, принимала из рук Помады одну за друг гой ничтожные вещицы, которые он вез как некое бесценное сокровище, хранил их паче зеницы ока и теперь ликовал нетерпеливо, принося их в дар своему кумиру.
У Полиньки Калистратовой, как говорят
женщины, предчувствие
было, что ей не должно идти к террасе, и предчувствие ее оправдалось.
«Чтобы черт меня взял, — думал Розанов, — прекрасная эта бабочка, Полинька Калистратова! Вот если бы вместо Ольги-то Александровны
была такая
женщина, — и гром бы меня не отшиб. Да только уж, видно, так и шабаш».
В комнатке
было бедно, но заметно, что здесь живет молодая
женщина со вкусом и привычкою к опрятности и даже к изяществу.
— «Если изба без запора, то и свинья в ней бродит», как говорит пословица. Соглашаюсь, и всегда
буду с этим соглашаться. Я не стану осуждать
женщину за то, что она дает широкий простор своим животным наклонностям. Какое мне дело? Это ее право над собою. Но не стану и любить эту
женщину, потому что любить животное нельзя так, как любят человека.
— Э! дудки это, панове! Ксендзы похитрее вас. У вас в каждом доме что ни
женщина, то ксендзовский адвокат. Ксендзы да жиды крепче вас самих в Польше. Разоряйтесь понемножку, так жиды вас всех заберут в лапы, и
будет новое еврейское царство.
Чтоб любовь-то
была, а не «волненье крови молодой», чтоб нравственные обязательства, вытекающие из союза с любимой
женщиной,
были крепки и святы, а не считались вздором.
— Ну, не думаю; правда, я ее знала ребенком; может
быть, теперь она очень переменилась, а когда я ее знала в институте, она не подавала таких надежд. Я ведь раньше их вышла за два года, но все-таки не думаю, чтобы Женни на такую штуку рискнула, — произнесла тоном опытной
женщины Калистратова.
— Да-с, о верности в браке. Красин всем доказал, что
женщина не имеет права
быть верною отсутствующему человеку.
— Разумеется, — поспешила сказать Бертольди. — Предрассудки не должны останавливать
женщину, желающую содействовать гражданскому успеху. Волокитством да любовью
есть время заниматься только пустым идеалистам.
— Я всегда
буду заступаться за
женщину, которую обижают.
Это
была красивая грациозная крошка, и перед нею стояла куча всякого народа и особенно
женщин.
Он даже заставляет всех чувствовать, что хотя сама невеста здесь, без сомнения,
есть самая красивая
женщина, но и эта барыня совсем не вздор в наш век болезненный и хилый.
— А если не станете поднимать платков, так не
будете бросать, что ли? — весело отвечала Ступина. — Хороши вы все, господа, пока не наигрались
женщиной! А там и с глаз долой, по первому капризу. — Нет, уж кланяйтесь же по крайней мере; хоть платки поднимайте, — добавила она, рассмеявшись, — больше с вас взять нечего.
Обе
женщины молчали, и обеим им
было очень тяжело; но няня не умилялась над Лизой и не слыхала горьких слез, которыми до бела света проплакала под своим одеялом со всеми и со всем расходящаяся девушка.
Безгласный сателлит Белоярцева, Прорвич, не мог сделать ему никакой оппозиции; других мужчин в Дом до сих пор еще не
было допущено,
женщины молчали, недоумевая, что с ними делают и что им делать, чтобы все шло иначе.
Райнер помогал каждой, насколько
был в силах, и это не могло не отозваться на его собственных занятиях, в которых начали замечаться сильные упущения. К концу месяца Райнеру отказали за неглижировку от нескольких уроков. Он перенес это весьма спокойно и продолжал еще усерднее помогать в работах
женщинам Дома.
По болезни Райнера ни у кого из
женщин не
было никакой работы; сам Белоярцев, находясь в тревоге, тоже ничего не сделал в этот месяц; прислуга отошла, и вновь никого нельзя
было нанять.
Она не
была злою
женщиной и способна
была помочь встречному и поперечному чем только могла; но ее надо
было или прямо попросить об этой помощи, или натолкнуть на нее: сама она ни на чем не останавливалась и постоянно неслась стремительно вперед, отдаваясь своим неразборчивым инстинктам и побуждениям.
— У каждой
женщины есть своя воля, и каждая сама может распорядиться собою как хочет. Человек не вправе склонять
женщину, точно так же как не вправе и останавливать ее, если она распоряжается собою сама.