Неточные совпадения
В этой темноте никак нельзя
было отличить стоящего
здесь господского тарантаса от окружающих его телег тяжелого троечного обоза.
— Кто ж это вам сказал, что
здесь ничего не делают? Не угодно ли присмотреться самой-то тебе поближе. Может
быть,
здесь еще более работают, чем где-нибудь. У нас каждая почти одним своим трудом живет.
Надо
было куда-нибудь пристраиваться. На первый раз это очень поразило Помаду. Потом он и
здесь успокоился, решил, что пока он еще поживет уроками, «а тем временем что-нибудь да подвернется».
«В самом деле, как
здесь скучно!» — подумала Женни, поправив бретели своего платья, и стала смотреть в открытое окно, из которого
было видно колосистое поле буревшей ржи.
— Вы
здесь ничем не виноваты, Женичка, и ваш папа тоже. Лиза сама должна
была знать, что она делает. Она еще ребенок, прямо с институтской скамьи и позволяет себе такие странные выходки.
— Здравствуй, Женичка! — безучастно произнесла Ольга Сергеевна, подставляя щеку наклонившейся к ней девушке, и сейчас же непосредственно продолжала: — Положим, что ты еще ребенок, многого не понимаешь, и потому тебе, разумеется, во многом снисходят; но, помилуй, скажи, что же ты за репутацию себе составишь? Да и не себе одной: у тебя еще
есть сестра девушка. Положим опять и то, что Соничку давно знают
здесь все, но все-таки ты ее сестра.
Смотритель и Вязмитинов с Зарницыным
были на вечере, но держались как-то в сторонке, а доктор обещал
быть, но не приехал. Лиза и
здесь, по обыкновению, избегала всяких разговоров и, нехотя протанцевав две кадрили, ушла в свою комнату с Женей.
Бежит Помада под гору, по тому самому спуску, на который он когда-то несся орловским рысаком навстречу Женни и Лизе. Бежит он сколько
есть силы и то попадет в снежистый перебой, что пурга
здесь позабыла, то раскатится по наглаженному полозному следу, на котором не удержались пушистые снежинки. Дух занимается у Помады. Злобствует он, и увязая в переносах, и падая на голых раскатах, а впереди, за Рыбницей, в ряду давно темных окон, два окна смотрят, словно волчьи глаза в овраге.
В этой комнате
было так же холодно, как и в гостиной, и в зале, но все-таки
здесь было много уютнее и на вид даже как-то теплее.
Здесь менее
был нарушен живой вид покоя: по стенам со всех сторон стояли довольно старые, но весьма мягкие турецкие диваны, обтянутые шерстяной полосатой материей; старинный резной шкаф с большою гипсовою лошадью наверху и массивный письменный стол с резными башенками.
Кроме того,
здесь было несколько мягких табуретов, из которых на одном теперь сидела и грелась Лиза.
— Ну, ты, Помада, грей вино, да хлопочи о помещении для Лизаветы Егоровны. Вам теперь прежде всего нужно тепло да покой, а там увидим, что
будет. Только
здесь, в нетопленом доме, вам ночевать нельзя.
— Нет, я
здесь останусь. Я напьюсь чаю, вина
выпью, оденусь шубой и велю всю ночь топить — ничего и
здесь. Эта комната скоро согреется.
— Ничего, дышит спокойно и спит. Авось, ничего не
будет худого. Давай ложиться спать, Помада. Ложись ты на лавке, а я
здесь на столе прилягу, — также шепотом проговорил доктор.
С приездом Женни
здесь все пошло жить. Ожил и помолодел сам старик, сильнее зацвел старый жасмин, обрезанный и подвязанный молодыми ручками; повеселела кухарка Пелагея, имевшая теперь возможность совещаться о соленьях и вареньях, и повеселели самые стены комнаты, заслышав легкие шаги грациозной Женни и ее тихий, симпатичный голосок, которым она, оставаясь одна, иногда безотчетно
пела для себя: «Когда б он знал, как пламенной душою» или «Ты скоро меня позабудешь, а я не забуду тебя».
— Да какая ж драма? Что ж, вы на сцене изобразите, как он жену бил, как та выла, глядючи на красный платок солдатки, а потом головы им разнесла? Как же это ставить на сцену! Да и борьбы-то нравственной
здесь не представите, потому что все грубо, коротко. Все не борется, а… решается. В таком быту народа у него нет своей драмы, да и
быть не может: у него
есть уголовные дела, но уж никак не драмы.
Зарницын, единственный сын мелкопоместной дворянской вдовы,
был человек другого сорта. Он жил в одной просторной комнате с самым странным убранством, которое всячески давало посетителю чувствовать, что квартирант вчера приехал, а завтра непременно очень далеко выедет. Даже большой стенной ковер, составлявший одну из непоследних «шикозностей» Зарницына, висел микось-накось, как будто его
здесь не стоило прибивать поровнее и покрепче, потому что владелец его скоро вон выедет.
Здесь Лизе не
было особенно приютно, потому что по зале часто проходили и сестры, и отец, и беспрестанно сновали слуги; но она привыкла к этой беготне и не обращала на нее ровно никакого внимания.
Все общество
здесь снова
было в сборе, кроме Егора Николаевича, который по славянскому обычаю пошел к себе всхрапнуть на диване.
— Этот чиновник: он только проездом
здесь; он
будет ревизовать гимназию, а
здесь так, только проездом посмотрит, — отвечал Помада.
Здесь был только зоологический Розанов, а
был еще где-то другой, бесплотный Розанов, который летал то около детской кроватки с голубым ситцевым занавесом, то около постели, на которой спала женщина с расходящимися бровями, дерзостью и эгоизмом на недурном, но искаженном злостью лице, то бродил по необъятной пустыне, ловя какой-то неясный женский образ, возле которого ему хотелось упасть, зарыдать, выплакать свое горе и, вставши по одному слову на ноги, начать наново жизнь сознательную, с бестрепетным концом в пятом акте драмы.
Здесь, у извилистой горной дорожки,
был врыт тонкий белый столб и возле него выкопана могила.
Это
была русская женщина, поэтически восполняющая прелестные типы женщин Бертольда Ауэрбаха. Она не
была второю Женни, и
здесь не место говорить о ней много; но автор, находясь под неотразимым влиянием этого типа,
будет очень жалеть, если у него не достанет сил и уменья когда-нибудь в другом месте рассказать, что за лицо
была Марья Михайловна Райнер, и напомнить ею один из наших улетающих и всеми позабываемых женских типов.
Марья Михайловна и сама сходила в неподражаемую кафедру, но для ее религиозного настроения
здесь было тяжело.
В Гейдельберге Райнер ближе всех держался славянского кружка и преимущественно сходился с русскими и поляками. Чехов
здесь было немного, но зато из среды их Райнер выбрал себе крепкого друга. Это
был Иосиф Коляр, поэт, энтузиаст и славянский федералист, родом из окрестностей Карлова Тына.
Розанов с изумлением оглядел комнату: Рациборского
здесь не
было, а голос его раздавался у них над самым ухом.
— Да и
здесь, может
быть, стены слышат, что мы говорим с вами, — прошептал ему на ухо Розанов.
— Низость, это низость — ходить в дом к честной женщине и
петь на ее счет такие гнусные песни.
Здесь нет ее детей, и я отвечаю за нее каждому, кто еще скажет на ее счет хоть одно непристойное слово.
Но Ярошиньского
здесь не
было.
В довольно хорошенькой гостиной
была куча народа, располагавшегося и группами и вразбивку.
Здесь было человек более двадцати пяти обоего пола.
Здесь все тоже слушают другую старушенцию, а старушенция рассказывает: «Мать хоть и приспит дитя, а все-таки душеньку его не приспит, и душа его жива
будет и к Богу отъидет, а свинья, если ребенка съест, то она его совсем с душою пожирает, потому она и на небо не смотрит; очи горе не может возвести», — поясняла рассказчица, поднимая кверху ладони и глядя на потолок.
Радость на Чистых Прудах
была большая; но в этой радости
было что-то еще более странное, чем в том непонятном унынии, в которое
здесь приходили в ожидании этого торжественного обстоятельства.
В тот вечер, когда происходил этот разговор,
было и еще одно существо, которое
было бы очень способно покраснеть от здешних ораторств, но оно
здесь было еще ново и не успело осмотреться.
Райнера
здесь не
было, а Розанов все мог слушать, и его способность слушать все насчет Лизы через несколько страниц, может
быть, и объяснится.
В другом официальном доме объяснения Богатыревой
были не удачнее первых.
Здесь также успокоивали ее от всяких тревог за сына, но все-таки она опять выслушала такой же решительный отказ от всякого вмешательства, способного оградить Сержа на случай всяких его увлечений.
Андрей Тихонович тоже
был беспаспортный и проживал
здесь с половины лета, платя сторожу в месяц по полтине серебра.
Углекислый либерализм поступал иначе. Дорожа правом говорить о своем беспристрастии и других качествах, отличающих людей высшего развития, он торжественно восстановил доброе имя Розанова, и напрасно тот избегал встреч с углекислыми:
здесь ему готовы
были честь и место.
«Ну что ж, — думал он, — ну я
здесь, а они там; что ж тут прочного и хорошего. Конечно, все это лучше, чем
быть вместе и жить черт знает как, а все же и так мало проку. Все другом пустота какая-то… несносная пустота. Ничего, таки решительно ничего впереди, кроме труда, труда и труда из-за одного насущного хлеба. Ребенок?.. Да бог его знает, что и из него выйдет при такой обстановке», — думал доктор, засыпая.
Здесь я один, и вы, стало
быть, ничем не рискуете, вверяя мне свое развитие.
Случилось это таким образом: Лиза возвратила Розанову одну книгу, которую брала у него за несколько времени. Розанов, придя домой, стал перелистывать книгу и нечаянно нашел в ней листок почтовой бумаги, на котором рукою Бертольди с особенным тщанием
были написаны стишки. Розанов прочел сверху «Рай» и, не видя
здесь ничего секретного, стал читать далее...
В комнатке
было бедно, но заметно, что
здесь живет молодая женщина со вкусом и привычкою к опрятности и даже к изяществу.
— Напрасно. Если бы вы вникли, так увидели бы, что
здесь есть особая мысль.
Одевшись, Розанов вышел за драпировку и остолбенел: он подумал, что у него продолжаются галлюцинации. Он протер глаза и, несмотря на стоявший в комнате густой сумрак, ясно отличил лежащую на диване женскую фигуру. «Боже мой! неужто это
было не во сне? Неужто в самом деле
здесь Полинька? И она видела меня
здесь!.. Это гостиница!» — припомнил он, взглянув на нумерную обстановку.
— Тоска ужасная! вот пока вы
здесь были,
было отлично, а теперь опять.
— Дмитрий Петрович! Я провела у вас сутки
здесь: для вас должно
быть довольно этого в доказательство моей дружбы; чего же вы меня спрашиваете?
Маркиза и Романовны совсем оставили Лизу. Маркиза охладела к Лизе по крайней живости своей натуры, а Романовны охладели потому, что охладела маркиза. Но как бы там ни
было, а о «молодом дичке», как некогда называли
здесь Лизу, теперь не
было и помина: маркиза устала от долгой политической деятельности.
Он даже заставляет всех чувствовать, что хотя сама невеста
здесь, без сомнения,
есть самая красивая женщина, но и эта барыня совсем не вздор в наш век болезненный и хилый.
Далее,
здесь были четыре атласные розовые чехла на подушки с пышнейшими оборками, два великолепно выстеганные атласные одеяла, вышитая кофта, ночной чепец, маленькие женские туфли, вышитые золотом по масаковому бархату, и мужские туфли, вышитые золотом по черной замше, ковер под ноги и синий атласный халат на мягкой тафтяной подкладке, тоже с вышивками и с шнурками.
Здесь был пружинный диван, два кресла, четыре стула, комод и полинялая драпировка, за которою стояла женская кровать и разбитый по всем пазам умывальный столик.