Неточные совпадения
Молодая, еще очень хорошенькая женщина и очень нежная мать, Констанция Помада
с горем видела, что на мужа
ни ей,
ни сыну надеяться нечего, сообразила, что слезами здесь ничему не поможешь, а жалобами еще
того менее, и стала изобретать себе профессию.
— Да, не все, — вздохнув и приняв угнетенный вид, подхватила Ольга Сергеевна. — Из нынешних институток есть такие, что, кажется,
ни перед чем и
ни перед кем не покраснеют. О чем прежние и думать-то, и рассуждать не умели, да и не смели, в
том некоторые из нынешних
с старшими зуб за зуб.
Ни советы им,
ни наставления, ничто не нужно. Сами всё больше других знают и никем и ничем не дорожат.
Егор Николаевич был тверд
тою своеобычною решимостью, до которой он доходил после долгих уклонений и
с которой уж зато его свернуть было невозможно, если его раз перепилили. Теперь он ел за четверых и не обращал
ни на кого
ни малейшего внимания.
В описываемую нами эпоху, когда
ни одно из смешных и, конечно, скоропреходящих стремлений людей, лишенных серьезного смысла, не проявлялось
с нынешнею резкостью, когда общество слепо верило Белинскому, даже в
том, например, что «самый почтенный мундир есть черный фрак русского литератора», добрые люди из деморализованных сынов нашей страны стремились просто к добру.
Какие этой порой бывают ночи прелестные, нельзя рассказать
тому, кто не видал их или, видевши, не чувствовал крепкого, могучего и обаятельного их влияния. В эти ночи, когда под ногою хрустит беленькая слюда, раскинутая по черным талинам, нельзя размышлять
ни о грозном часе последнего расчета
с жизнью,
ни о ловком обходе подводных камней моря житейского. Даже сама досужая старушка-нужда забывается легким сном, и не слышно ее ворчливых соображений насчет завтрашнего дня.
Но в эту эпоху
ни Репетилов не хвастался бы
тем, что «шумим, братец, шумим»,
ни Иван Александрович Хлестаков не рассказывал бы о тридцати тысячах скачущих курьерах и неудержимой чиновничьей дрожке, начинающейся непосредственно
с его появлением в департамент.
Нечай только напрасно рассчитывал вспоминать
с Розановым на свободе старину или играть
с ним в шахи.
Ни для
того,
ни для другого у него не было свободного времени. Утро выгоняло его из дома, и поздний вечер не всегда заставал его дома.
Дарью Афанасьевну очень огорчала такая каторжная жизнь мужа. Она часто любила помечтать, как бы им выбиться из этой проклятой должности, а сам Нечай даже
ни о чем не мечтал. Он вез как ломовая лошадь, которая, шатаясь и дрожа, вытягивает воз из одного весеннего зажора, для
того чтобы попасть
с ним в другой, потому что свернуть в сторону некуда.
Этот план очень огорчал Марью Михайловну Райнер и, несмотря на
то, что крутой Ульрих, видя страдания жены, год от году откладывал свое переселение, но
тем не менее все это терзало Марью Михайловну. Она была далеко не прочь съездить в Швейцарию и познакомиться
с родными мужа, но совсем туда переселиться,
с тем чтобы уже никогда более не видать России, она
ни за что не хотела. Одна мысль об этом повергала ее в отчаяние. Марья Михайловна любила родину так горячо и просто.
Революционные парижские кружки тоже не нравились Райнеру. Еще он мог симпатизировать федеративным стремлениям чехов, но участие католического духовенства и аристократии в делах польской национальности отворачивало его от этих дел. Брошенные отцом семена презрения к папизму крепко разрослись в молодом Райнере, и он не мог вообразить себе никакой роли в каком бы
то ни было участии
с католическим попом. К
тому же, как уже сказано, Райнер не был почитателем принципа национальностей.
Рогнеда Романовна не могла претендовать
ни на какое первенство, потому что в ней надо всем преобладало чувство преданности, а Раиса Романовна и Зоя Романовна были особы без речей. Судьба их некоторым образом имела нечто трагическое и общее
с судьбою Тристрама Шанди. Когда они только что появились близнецами на свет, повивальная бабушка, растерявшись, взяла вместо пеленки пустой мешочек и обтерла им головки новорожденных.
С той же минуты младенцы сделались совершенно глупыми и остались такими на целую жизнь.
Впрочем, Белоярцев
тем и отличался, что никогда не вмешивался
ни в какой разговор,
ни в какой серьезный спор, вечно отходя от них своим художественным направлением. Он
с мужчинами или сквернословил, или пел, и только иногда развязывал язык
с женщинами да и
то там, где над его словами не предвиделось серьезного контроля.
О
том, что делалось в кружке его прежних знакомых, он не имел
ни малейшего понятия: все связи его
с людьми этого кружка были разорваны; но
тем не менее Розанову иногда сдавалось, что там, вероятно, что-нибудь чудотворят и суетят суету.
Розанов никак не мог сделать
ни одного более или менее вероятного предположения о
том, что будет далее
с ним самим и
с его семейством?
Лизе от этого визита не было
ни жарко,
ни холодно, но он ей был почему-то неприятен. К
тому же ветреная маркиза во время полуторачасового пребывания у Бахаревых, как нарочно, не удостоивала Лизу никакого внимания и исключительно занималась
с Богатыревой, которая ей очень понравилась своим светским видом и положением.
И Лиза и Бертольди охотно остались ночевать у Полиньки; а так как
ни Лиза,
ни Бертольди спать не ложились, а Полинька лежала в блузе,
то и доктор
с Помадою остались проводить эту страшную ночь вместе.
Калистратова навещала Лизу утрами, но гораздо реже, отговариваясь
тем, что вечером ей не
с кем ходить. Лиза никогда не спрашивала о Розанове и как рыба молчала при всяком разговоре, в котором
с какой бы
то ни было стороны касались его имени.
Помада в это время жил у одной хозяйки
с Бертольди и несколькими студентами, а Розанов вовсе не хотел теперь встречаться
ни с кем и
тем более
с Бертольди.
Из посторонних людей не злоязычили втихомолку только Зарницын
с женою. Первому было некогда, да он и не был злым человеком, а жена его не имела никаких оснований в чем бы
то ни было завидовать Женни и искренно желала ей добра в ее скромной доле.
Лиза давно стала очень молчалива, давно заставляла себя стерпливать и сносить многое, чего бы она не стерпела прежде
ни для кого и
ни для чего. Своему идолу она приносила в жертву все свои страсти и, разочаровываясь в искренности жрецов, разделявших
с нею одно кастовое служение, даже лгала себе, стараясь по возможности оправдывать их и в
то же время не дать повода к первому ренегатству.
Кроме этих лиц, в квартире Райнера жила кухарка Афимья, московская баба, весьма добрая и безалаберная, но усердная и искренно преданная Райнеру. Афимья,
с тех пор как поступила сюда в должность кухарки, еще
ни разу не упражнялась в кулинарном искусстве и пребывала в нескончаемых посылках у приживальщиков.
Впрочем, они жили довольно дружно и согласно. Женни
ни в чем не изменилась,
ни в нраве,
ни в привычках. Сделавшись матерью, она только еще более полюбила свой домашний угол и расставалась
с ним лишь в крайней необходимости, и
то весьма неохотно. Мужу она
ни в чем не противоречила, но если бы всмотреться в жизнь Евгении Петровны внимательно,
то можно бы заметить, что Николай Степанович в глазах своей жены не вырастает, а малится.
— Э! полноте, Белоярцев! Повторяю, что мне нет никакого дела до
того, что
с вами произошел какой-то кур-кен-переверкен. Если между нами есть, как вы их называете, недоразумения, так тут
ни при чем ваши отрицания. Мой приятель Лобачевский несравненно больший отрицатель, чем все вы; он даже вон отрицает вас самих со всеми вашими хлопотами и всего ждет только от выработки вещества человеческого мозга, но между нами нет же подобных недоразумений. Мы не мешаем друг другу. Какие там особенные принципы!..
Не только не брячала
ни одна сабля, но даже не пырхала
ни одна усталая лошадь, и, несмотря на все это, молодой предводитель отряда все-таки беспрестанно останавливался, строго произносил «тс» и
с заячьей осторожностью
то прислушивался к трепетному шепоту слегка колеблющихся вершин,
то старался, кажется, пронизать своим взглядом чащу, окружающую трясину.
Неточные совпадения
А вы — стоять на крыльце, и
ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите,
то… Только увидите, что идет кто-нибудь
с просьбою, а хоть и не
с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы
с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре,
тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет,
то и так умрет; если выздоровеет,
то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б
с ними изъясняться: он по-русски
ни слова не знает.
Артемий Филиппович. Да, Аммос Федорович, кроме вас, некому. У вас что
ни слово,
то Цицерон
с языка слетел.
Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут
ни из
того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась
с ним так свободно, как будто
с каким-нибудь Добчинским.
Пришел солдат
с медалями, // Чуть жив, а выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В чем счастие солдатское? // Да не таись, смотри!» // — А в
том, во-первых, счастие, // Что в двадцати сражениях // Я был, а не убит! // А во-вторых, важней
того, // Я и во время мирное // Ходил
ни сыт
ни голоден, // А смерти не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!