Неточные совпадения
Все это общество, сидя против меревского моста, ожидало наших героинь, и некоторые из его членов уже
начинали терять терпение.
Зато теперь, встретив Помаду у одинокой Лизы, она нашла, что он как-то будто вышел из своей всегдашней колеи. Во
всех его движениях замечалась при Лизе какая-то живость и несколько смешная суетливость. Взошел смелой, но тревожной поступью, поздоровался с Женни и сейчас же
начал доклад, что он прочел Милля и сделал отметки.
На дворе был в
начале десятый час утра. День стоял суровый: ни грозою, ни дождем не пахло, и туч на небе не было, но кругом
все было серо и тянуло холодом. Народ говорил, что непременно где-де-нибудь недалеко град выпал.
— Когда человек… когда человеку… одно существо
начинает заменять
весь мир, в его голове и сердце нет места для этого мира.
То Арапов ругает на чем свет стоит
все существующее, но ругает не так, как ругал иногда Зарницын, по-фатски, и не так, как ругал сам Розанов, с сознанием какой-то неотразимой необходимости оставаться
весь век в пассивной роли, — Арапов ругался яростно, с пеною у рта, с сжатыми кулаками и с искрами неумолимой мести в глазах, наливавшихся кровью; то он ходит по целым дням, понурив голову, и только по временам у него вырываются бессвязные, но грозные слова, за которыми слышатся таинственные планы мировых переворотов; то он
начнет расспрашивать Розанова о провинции, о духе народа, о настроении высшего общества, и расспрашивает придирчиво, до мельчайших подробностей, внимательно вслушиваясь в каждое слово и стараясь
всему придать смысл и значение.
— А что, —
начал тихо Арапов, крепко сжимая руку Розанова, — что, если бы
все это осветить другим светом? Если бы
все это в темную ночь залить огнем? Набат, кровь, зарево!..
Жена Ульриха Райнера была прелестное создание. В ней могло пленять человека
все,
начиная с ее ангельской русой головки до ангельской души, смотревшей сквозь кроткие голубые глаза.
— Нет-с, — говорил он Ярошиньскому в то время, когда вышел Рациборский и когда Розанов перестал смотреть, а
начал вслушиваться. — Нет-с, вы не знаете, в какую мы вступаем эпоху. Наша молодежь теперь не прежняя, везде есть движение и есть люди на
все готовые.
Но зато выход этот после высказанных сомнений Ярошиньского во
всем прочем незаметно становился таким ясным, что Арапов и Бычков вне себя хватались за него и
начинали именно его отстаивать, уносясь, однако, каждый раз опрометчиво далее, чем следовало, и открывая вновь другие слабые стороны.
Ярошиньский
всех наблюдал внимательно и не давал застыть живым темам. Разговор о женщинах, вероятно, представлялся ему очень удобным, потому что он его поддерживал во время
всего ужина и,
начав полушутя, полусерьезно говорить об эротическом значении женщины, перешел к значению ее как матери и, наконец, как патриотки и гражданки.
Райнер говорил, что в Москве
все ненадежные люди, что он ни в ком не видит серьезной преданности и что, наконец, не знает даже, с чего
начинать. Он рассказывал, что был у многих из известных людей, но что
все его приняли холодно и даже подозрительно.
Райнер слушал терпеливо
все, что Розанов сообщал ему о настроении народа и провинциального общества, но не мог отказаться от своей любимой идеи произвести социально-демократический переворот,
начав его с России.
Он был похож на
всех Малек-Аделей, которых «кафушки»
начинают рисовать карандашами, а выпускные иллюминуют красками и видят во сне крадущимися из-за штор полутемного дортуара.
— Ничего-с, у нас насчет этого будьте покойны. Мы
все свои, — но Андриян Николаев
начинал говорить тише. Однако это было ненадолго; он опять восклицал...
«
Все это как-то… нелепо очень… А впрочем, — приходило ему опять в голову, — что ж такое? Тот такой человек, что его не оплетешь, а как знать, чего не знаешь. По
началу конец точно виден, ну да и иначе бывает».
— Ну, и как же, Дмитрий Петрович? —
начала Лиза. — Прежде
всего, спокойны ли вы?
— Мой милый! —
начала она торопливее обыкновенного, по-французски: — заходите ко мне послезавтра, непременно. В четверг на той неделе чтоб
все собрались на кладбище.
Все будут, Оничка и
все,
все. Пусть их лопаются. Только держите это в секрете.
Победный дух маркизы
все еще торжествовал, но торжество это
начинало приедаться.
— Дети! — произнес генерал и после некоторой паузы
начал опять: — А вы вот что, господин доктор! Вы их там более или менее знаете и
всех их поопытнее, так вы должны вести себя честно, а не хромать на оба колена. Говорите им прямо в глаза правду, пользуйтесь вашим положением… На вашей совести будет, если вы им не воспользуетесь.
После первого знакомства с маркизою и феями Ольга Александровна
начала к ним учащать и учащать. Ее там нежили и ласкали, и она успела уж рассказать там
все свои несчастия.
Один соловей проснулся, ударился о зеленый коленкоровый подбой клетки и затем
начал неистово метаться. За одним поднялись
все, и начался бунт. Дед был в ужасе.
«Это и есть те полудикие, но не повихнутые цивилизациею люди, с которыми должно
начинать дело», — подумал Райнер и с тех пор
всю нравственную нечисть этих людей стал рассматривать как остатки дикости свободолюбивых, широких натур.
Разговоры о неестественности существующего распределения труда и капитала, как и рассуждения о вреде семейного
начала,
начинали прискучивать:
все давно были между собою согласны в этих вопросах. Многим чувствовалась потребность новых тем, а некоторым еще крепче чувствовалась потребность перейти от толков к делу.
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1) студент Лукьян Прорвич, молодой человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения в обществе коммунистических
начал, безбрачия и вообще естественной жизни; 2) Неофит Кусицын, студент, окончивший курс, — маленький, вострорыленький, гнусливый человек, лишенный средств совладать с своим самолюбием, также поставивший себе обязанностью написать свое имя в ряду первых поборников естественной жизни; 3) Феофан Котырло, то, что поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] — человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже коммунист и естественник; 4) лекарь Сулима, человек без занятий и без определенного направления, но с непреодолимым влечением к бездействию и покою; лицом черен, глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый студент, способный на
все и ничего не делающий; из
всех его способностей более других разрабатывается им способность противоречить себе на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей делать, но полная презрения к обыкновенному труду.
— Как бы обдуманным ни казалось всякое новое дело, а всегда выходит, что что-нибудь не додумано и забыто, —
начал он своим бархатным баском. — Мы решили, как нам жить и как расширять свое дело, а вот сегодняшний случай показал, что это далеко не
все. Сегодня вот у Лизаветы Егоровны был гость.
— Да, скверное
начало: старайтесь поправить, — произнесла Лиза и, поклонившись
всем, пошла к дверям коридора.
Начав с отречения от людей и партии беспардонного прогресса, он в очень скором времени нашел случай вовсе отречься от
всех молодых людей.
Они уже ясно
начинали чувствовать, что равноправия и равносилия в их ассоциации не существует, что
вся сила и воля сосредоточивались в Белоярцеве.
— Да, наконец, это
все, Лизавета Егоровна, может устроиться и без одолжений.
Начало хорошо, и будем тем пока довольны.
Трепка, вынесенная им в первом общем собрании, его еще не совсем пришибла. Он скоро оправился, просил Райнера не обращать внимания на то, что сначала дело идет не совсем на полных социальных
началах, и все-таки помогать ему словом и содействием. Потом обошел других с тою же просьбою; со
всеми ласково поговорил и успокоился.
Преданный всякому общественному делу, Райнер хотел верить Белоярцеву и нимало не сердился на то, что тот оттер его от Дома, хотя и хорошо понимал, что
весь этот маневр произведен Белоярцевым единственно для того, чтобы не иметь возле себя никого, кто бы мог помешать ему играть первую роль и еще вдобавок вносить такие невыгодные для собственного кармана
начала, каких упорно держался энтузиаст Райнер.
— Что ж? если вы рисуете себе
все это такими черными красками и боитесь… —
начал было Белоярцев, но Лиза остановила его словами, что она ничего не боится и остается верною своему слову, но уже ничего не ожидает ни от кого, кроме времени.
— Не буду, — отвечала, улыбаясь, Агата, чувствуя, что у нее в самом деле в глазах
все как-то
начинало рябить и двоиться. — Вы думаете, что я в самом деле пятилетняя девочка: я могу делать то же, что и
все; я вот беру еще стакан шампанского и выпиваю его.
— Нужно
все сжечь,
все, что может указать на наши сношения с Райнером, — говорил Белоярцев, оглядываясь на
все стороны и соображая, что бы такое
начать жечь.
— Да, —
начал Белоярцев, — пока пожалуют дорогие гости, нам нужно условиться, что говорить. Надо сказать, что
все мы родственники, и говорить это в одно слово. Вы, mademoiselle Бертольди, скажите, что вы жена Прорвича.
Все просидели с часок: скука была нестерпимая и, несмотря на тревожное ожидание обыска, иные
начали позевывать.
Отряд тоже снял шапки, и
все набожно перекрестились; старик-трубач, ехавший возле предводителя, сложил на груди свои костлявые руки и, склонив к ним седую голову,
начал шептать пацержи.