Неточные совпадения
— Господи! Как странно вы смотрите, тетя, на жизнь. Или
будь деспотом, или рабом. Приказывай или повинуйся.
Муж глава, значит, как это читается.
— А с
мужем вы счастливы
были?
— Известно как замужем. Сама хорошо себя ведешь, так и тебе хорошо. Я ж
мужа почитала, и он меня жалел. Только свекровь очень уж строгая
была. Страсть какие они
были суровые.
— Нет, обиды чтоб так не
было, а все, разумеется, за веру мою да за бедность сердились, все
мужа, бывало, урекают, что взял неровню; ну, а мне
мужа жаль, я, бывало, и заплачу. Вот из чего
было, все из моей дурости. — Жарко каково! — проговорила Феоктиста, откинув с плеча креповое покрывало.
Только пробило одиннадцать часов, я и стала надевать шубейку, чтоб к мужу-то идти, да только что хотела поставить ногу на порог, а в двери наш молодец из лавки, как
есть полотно бледный.
— Да. Это всегда так. Стоит мне пожелать чего-нибудь от
мужа, и этого ни за что не
будет.
В городе даже славились ее мазурки, и у нее постоянно
было столько работы, что она одними своими руками могла пропитать пьяного
мужа и маленького Юстина.
— Не бил, а так вот
пилил бы. Да ведь тебе что ж это. Тебе это ничего. Ты
будешь пешкою у
мужа, и тебе это все равно
будет, —
будешь очень счастлива.
Вторая проба
была опять удачна не менее первой. Ольга Сергеевна безопасно достигла столовой, поклонилась
мужу, потом помолилась перед образом и села за стол на свое обыкновенное место.
— Да что тут за сцены! Велел тихо-спокойно запрячь карету, объявил рабе божией: «поезжай, мол, матушка, честью, а не поедешь, повезут поневоле», вот и вся недолга. И поедет, как увидит, что с ней не шутки шутят, и с
мужем из-за вздоров разъезжаться по пяти раз на год не станет. Тебя же еще
будет благодарить и носа с прежними штуками в отцовский дом, срамница этакая, не покажет. — А Лиза как?
Пружина безмятежного приюта действовала: Зина уезжала к
мужу. Она энергически протестовала против своей высылки, еще энергичнее протестовала против этого мать ее, но всех энергичнее
был Егор Николаевич. Объявив свою непреклонную волю, он ушел в кабинет, многозначительно хлопнул дверью, велел кучерам запрягать карету, а горничной девушке Зины укладывать ее вещи. Бахарев отдал эти распоряжения таким тоном, что Ольга Сергеевна только проговорила...
Правду говоря, однако, всех тяжеле в этот день
была роль самого добросердого барина и всех приятнее роль Зины. Ей давно смерть хотелось возвратиться к
мужу, и теперь она получила разом два удовольствия: надевала на себя венок страдалицы и возвращалась к
мужу, якобы не по собственной воле, имея, однако, в виду все приятные стороны совместного житья с
мужем, которыми весьма дорожила ее натура, не уважавшая капризов распущенного разума.
И дьяконица, и ее
муж, Василий Иванович Александровский,
были очень добрые и простодушные люди, которые очень любили Гловацких и всю их компанию.
Первое, теперь фамилии по праздникам: Рождественский, Благовещенский, Богоявленский; второе, по высоким свойствам духа: Любомудров, Остромысленский; третье, по древним
мужам; Демосфенов, Мильтиадский, Платонов; четвертое, по латинским качествам; Сапиентов, Аморов; пятое, по помещикам: помещик села, положим, Говоров, дьячок сына назовет Говоровский; помещик
будет Красин, ну дьячков сын Красинский.
Жена видит топор, да и думает: что же он так пошел, должно
быть, забыл; взяла топор, да и несет
мужу.
Был у молодой барыни
муж, уж такой
был человек, что и сказать не могу, — просто прелесть что за барин.
Муж у нее мышей не топтал; восемьдесят лет, что ли, ему
было, из ума уже выжил совсем.
Она готовилась
быть матерью, но снова уехала от
мужа и проживала в Мереве.
— Мой
муж… я его не осуждаю и не желаю ему вредить ни в чьем мнении, но он подлец, я это всегда скажу… я это скажу всем, перед целым светом. Он, может
быть, и хороший человек, но он подлец… И нигде нет защиты! нигде нет защиты!
— Разбойники эти поволжцы, — проговорила Ольга Александровна с такой веселой и нежной улыбкой, как будто с ней ничего не
было и как будто она высказывала какую-то ласку
мужу и его землякам.
Муж ее умер, она стала увядать, история с князем стала ей надоедать, а Зарницын молод, хорош, говорить умеет, отчего ж ей
было не женить его на себе?
Все знали, что у Давыдовской
был некогда
муж, маленький черненький человечек, ходивший по праздникам в мундире с узенькими фалдочками и в треугольной шляпе с черным пером.
Ландсман погладил его по головке, а жена ландсмана
напоила его теплым вином и уложила в постель своего
мужа.
Этот план очень огорчал Марью Михайловну Райнер и, несмотря на то, что крутой Ульрих, видя страдания жены, год от году откладывал свое переселение, но тем не менее все это терзало Марью Михайловну. Она
была далеко не прочь съездить в Швейцарию и познакомиться с родными
мужа, но совсем туда переселиться, с тем чтобы уже никогда более не видать России, она ни за что не хотела. Одна мысль об этом повергала ее в отчаяние. Марья Михайловна любила родину так горячо и просто.
Она
была чрезвычайно рада этому, благодарила
мужа, причастилась и три последние дня жизни все говорила с сыном.
Старшею феею, по званию, состоянию и общественному положению,
была маркиза де Бараль. У нее
был соединенный герб. В одной стороне щита
были изображены колчан со стрелами и накрест татарская нагайка, а в другой вертел. Первая половина щита свидетельствовала о какой-то услуге, оказанной предком маркизы, казанским татарином Маймуловым, отцу Ивана IV, а вторая должна
была символически напоминать, что какой-то предок маркизиного
мужа накормил сбившегося с дороги короля Людовика Святого.
Несмотря на то, что маркиза никогда не
была оценена по достоинству своим
мужем и рано осталась одна с двумя дочерьми и двумя сыновьями, она все-таки
была замечательно счастливою женщиною.
Те там через сколько лет подросли да побрались, да и вот тебе
есть муж и жена.
— Богато, одно слово богато; честь
мужу сему. Мне эти все штучки исправно доставляют, — добавил он с значительной улыбкой. — Приятель
есть военный офицер, шкипером в морской флотилии служит: все через него имеем.
— А вы у меня ни во что не смейте мешаться, — пригрозила она стоявшему посреди залы
мужу, — не смейте ничего рассказывать: Серж через три дня
будет в Богатыревке.
Ольга Александровна не ссорилась и старалась
быть всем довольною. Только квартира ей не совсем нравилась: сыровата оказалась, да Ольге Александровне хотелось иметь при жилье разные хозяйственные удобства, которых Розанов не имел в виду при спешном найме. Еще Ольге Александровне очень не понравилась купленная
мужем тяжелая мебель из красного дерева, но она и в этом случае ограничилась только тем, что почасту называла эту мебель то дровами, то убоищем.
Розанов хотел
было поудержать жену от этого перехода, но квартира действительно
была и лучше и дешевле. Ольга Александровна с видом крайней покорности сообщила маркизе, что
муж ее не хочет брать этой квартиры, пошли толки, и Розанов уступил.
Полинька сама не знала, любила ли она своего
мужа, но ей
было его жаль, когда вскоре после свадьбы она стала слышать о нем самые дурные отзывы.
Ей непременно нужно
было «стать на ногу», а стоять на своей ноге, по ее соображениям, можно
было, только начав сепаратные отношения с
мужем.
Розанову показалось, что он когда-то видел эту особу, и действительно он ее мельком видел один раз на сокольницком гулянье и теперь узнал ее: это
был муж Полиньки Калистратовой.
Ольга Александровна несколько раз пробовала заводить его, заговаривая с ребенком, какие бывают хорошие
мужья и отцы и какие дурные, причем обыкновенно все дурные
были похожи капля в каплю на Розанова; но Розанов точно не понимал этого и оставался невозмутимо спокойным.
Разлука их
была весьма дружеская. Углекислота умаяла Ольгу Александровну, и, усаживаясь в холодное место дорожного экипажа, она грелась дружбою, на которую оставил ей право некогда горячо любивший ее
муж. О Полиньке Ольга Александровна ничего не знала.
Женская половина этого кружка
была тоже не менее пестрого состава: жены, отлучившиеся от
мужей; девицы, бежавшие от семейств; девицы, полюбившие всеми сердцами людей, не имевших никакого сердца и оставивших им живые залоги своих увлечений, и tutti quanti [Все такие (итал.).] в этом роде.
Если эти лица заходили к Евгении Петровне в такое время, когда
мужа ее не
было дома и не случалось никого посторонних, то они обыкновенно проходили к ней через драпированную спальню в ее розовую чайную, и здесь заводились долгие задушевные беседы, напоминавшие
былую простоту дома Гловацких.
В числе гостей
были: Красин, одна молодая дама, не живущая с
мужем майорша Мечникова с молоденькою, шестнадцатилетнею сестрою, только что выпущенною с пансионерской скамейки, Райнер с своим пансионом, Ревякин, некогда встретивший Лизу вместе с Прорвичем в гостинице «Италия», и два молодых человека, приведенных Красиным в качестве сторонних посетителей, которых надлежало убедить в превосходстве нового рода жизни.
Мы должны
были отпустить трех девушек и остались при одной Марфе с ее
мужем.
— Боже мой! Я поеду, отыщу моего
мужа, а вы подождите здесь. Я
буду просить
мужа сделать все, что можно.
Женни
была как на ножах. Мало того, что каждую минуту за драпировку ее спальни могли войти горничная или Абрамовна, туда мог войти
муж, которого она ожидала беспрестанно.
— Да, но мой
муж все-таки не
будет отвечать, потому что он ничего не знал? Я скажу, что я… сожгла ее, изорвала…
Это и
был барон Альтерзон, доселе не известный нам
муж Софьи Егоровны Бахаревой.
Николай Степанович хотел расспросить об этом жену после своего возвращения от начальника, но Евгения Петровна, которая уже
была в постели, заслышав в зале его туфли, крепко закуталась в одеяло и на все шутливые попытки
мужа развеселить ее и заставить разговориться нервно проронила только...
Тревога
была напрасная: воров никаких не
было. Ольга Александровна, не совладев с собою и не найдя в себе силы переговорить с гражданами и обличить перед ними свою несостоятельность к продолжению гражданского образа жизни, просто-напросто решилась убежать к
мужу, как другие убегают от
мужа.
— К Александру Тихонычу дочка вчерашнего числа приехала из Петербурга. С
мужем, говорят, совсем решилась: просит отца в монастыре келейку ей поставить и там
будет жить белицей.