Неточные совпадения
— Да как же, матушка! Раз, что жар, а
другое дело, последняя станция до губерни-то. Близко, близко, а ведь сорок верст еще. Спознишься выехать, будет ни два ни полтора. Завтра, вон,
люди говорят, Петров день; добрые
люди к вечерням пойдут; Агнии Николаевне и сустреть вас некогда будет.
— В мои годы,
друг мой,
люди не меняются, а если меняются, так очень дурно делают.
— Ах, мать моя! Как? Ну, вот одна выдумает, что она страдалица,
другая, что она героиня, третья еще что-нибудь такое, чего вовсе нет. Уверят себя в существовании несуществующего, да и пойдут чудеса творить, от которых бог знает сколько
людей станут в несчастные положения. Вот как твоя сестрица Зиночка.
Тарантас поехал, стуча по мостовинам; господа пошли сбоку его по левую сторону, а Юстин Помада с неопределенным чувством одиночества, неумолчно вопиющим в
человеке при виде людского счастия, безотчетно перешел на
другую сторону моста и, крутя у себя перед носом сорванный стебелек подорожника, брел одиноко, смотря на мерную выступку усталой пристяжной.
— Да, разом, — потому что разом я понял, что я
человек неспособный делать то, что самым спокойным образом делают
другие.
—
Другое дело, если бы оставила ты свое доброе родным, или не родным, да
людям, которые понимали бы, что ты это делаешь от благородства, и сами бы поучались быть поближе к добру-то и к Богу.
— Это гадко, а не просто нехорошо. Парень слоняется из дома в дом по барынькам да сударынькам, везде ему рады. Да и отчего ж нет?
Человек молодой, недурен, говорить не дурак, — а дома пустые комнаты да женины капризы помнятся; эй, глядите,
друзья, попомните мое слово: будет у вас эта милая Зиночка ни девушка, ни вдова, ни замужняя жена.
Вообще это был кружок очень коротких и очень
друг к
другу не взыскательных
людей.
— «Не для книги, не для бумажной книги, а для живой, всемогущей, творческой мысли, для неугасимой жажды света и правды; для них уне есть
человеку погибнути», — говорил ей
другой голос.
В своей чересчур скромной обстановке Женни, одна-одинешенька, додумалась до многого. В ней она решила, что ее отец простой, очень честный и очень добрый
человек, но не герой, точно так же, как не злодей; что она для него дороже всего на свете и что потому она станет жить только таким образом, чтобы заплатить старику самой теплой любовью за его любовь и осветить его закатывающуюся жизнь. «Все
другое на втором плане», — думала Женни.
Семья не поняла ее чистых порывов;
люди их перетолковывали;
друзья старались их усыпить; мать кошек чесала; отец младенчествовал. Все обрывалось, некуда было, деться.
Зарницын, единственный сын мелкопоместной дворянской вдовы, был
человек другого сорта. Он жил в одной просторной комнате с самым странным убранством, которое всячески давало посетителю чувствовать, что квартирант вчера приехал, а завтра непременно очень далеко выедет. Даже большой стенной ковер, составлявший одну из непоследних «шикозностей» Зарницына, висел микось-накось, как будто его здесь не стоило прибивать поровнее и покрепче, потому что владелец его скоро вон выедет.
Доктора это обстоятельство тоже сильно поразило.
Другое дело слышать об известном положении
человека, которого мы лично не знали, и совсем
другое, когда в этом положении представляется нам
человек близкий, да еще столь молодой, что привычка все заставляет глядеть на него как на ребенка. Доктору было жаль Ипполита; он злился и молчал. Лиза относилась к этому делу весьма спокойно.
С пьяными
людьми часто случается, что, идучи домой, единым Божиим милосердием хранимы, в одном каком-нибудь расположении духа они помнят, откуда они идут, а взявшись за ручку двери, неожиданно впадают в совершенно
другое настроение или вовсе теряют понятие о всем, что было с ними прежде, чем они оперлись на знакомую дверную ручку. С трезвыми
людьми происходит тоже что-то вроде этого. До двери идет один
человек, а в дверь ни с того ни с сего войдет
другой.
И в
других кружках, говорит, встретил отличных
людей, честных, энергических.
Сравнивая по временам здешнюю жизнь с своею уездною, Розанов находил, что тут живется гораздо потруднее, и переполнялся еще большим почтением и благодарностью к Нечаю и особенно к его простодушной жене. С ней они с первого же дня стали совершенно своими
людьми и доверчиво болтали
друг с
другом обо всем, что брело на ум.
Кроме этой слабости, штабс-капитанша имела две
другие: она терпеть не могла всякое начальство в огуле и рабски обожала всех молодых
людей.
«Да, — говорит Телль, — лес заколдован, чтоб сдерживать лавины; но, дитя мое, для каждой страны страшны не заколдованные леса и лавины, а
люди, не имеющие веры
друг к
другу».
— Почему вы уверены, что, кроме этих господ, нет
других удобных
людей?
Райнер очень жалел, что он сошелся с Пархоменко; говорил, что Пархоменко непременно напутает чего-нибудь скверного, и сетовал, что он никому ни здесь, ни в Петербурге, ни в
других местах не может открыть глаз на этого
человека.
Конечно, не всякий может похвалиться, что он имел в жизни такого
друга, каким была для маркизы Рогнеда Романовна, но маркиза была еще счастливее. Ей казалось, что у нее очень много
людей, которые ее нежно любят и готовы за нею на край света. Положим, что маркиза в этом случае очень сильно ошибалась, но тем не менее она все-таки была очень счастлива, заблуждаясь таким приятным образом. Это сильно поддерживало ее духовные силы и давало ей то, что в Москве называется «форсом».
— Говорила? Да, это ужасно было, — обратилась она к Розанову. — Только один взойдет,
другой «дзынь», — il est mort, а по улицам
люди,
люди,
люди…
То прекрасное качество, которое благовоспитанные
люди называют «терпимостью», в некоторых случаях было усвоено Розановым в весьма достаточном количестве. Он не вытерпел бы, если бы Лизу злословили, ну а цинически разбирать женщину? — Это что же? Это не вредит. Остановить — в
другом месте заговорят еще хуже.
— Я вам уже имел честь доложить, что у нас нет в виду ни одного обстоятельства, обвиняющего вашего сына в поступке, за который мы могли бы взять его под арест. Может быть, вы желаете обвинить его в чем-нибудь, тогда, разумеется,
другое дело: мы к вашим услугам. А без всякой вины у нас
людей не лишают свободы.
— Вы, мой
друг, не знаете, как они хитры, — только говорила она, обобщая факт. — Они меня какими
людьми окружали?.. Ггга! Я это знаю… а потом оказывалось, что это все их шпионы. Вон Корней,
человек, или Оничкин Прохор, кто их знает — пожалуй, всё шпионы, — я даже уверена, что они шпионы.
Одни обвинения были просто голословные клеветы или подозрения, для опровержения которых нельзя было подыскать никаких доказательств, а
других нельзя было опровергать, не подводя некоторых
людей прямо к неминуемой тяжелой ответственности.
Углекислый либерализм поступал иначе. Дорожа правом говорить о своем беспристрастии и
других качествах, отличающих
людей высшего развития, он торжественно восстановил доброе имя Розанова, и напрасно тот избегал встреч с углекислыми: здесь ему готовы были честь и место.
И потому она не понимала, как этот
человек, бывший в уездной глуши радикалом, здесь стал вдруг удерживать
других от крушительной работы Ильи Муромца.
—
Человек, проповедующий такой цинизм, может быть вашим
другом?
Это не то увлечение, которое недавно прошло и которому редкий-редкий не поддавался, это даже не фанатизм; такой фанатизм вот может проявляться в вас, в
других честных
людях, а это просто игра человеческою глупостью и страстями, это эксплуатация
людей, легко увлекающихся.
— Иная, батюшка, и при отце с матерью живет, да ведет себя так, что за стыд головушка гинет, а
другая и сама по себе, да чиста и перед
людьми и перед Господом. На это взирать нечего. К чистому поганое не пристанет.
Другие из
людей дела вовсе не имели никаких определенных средств и жили непонятным образом, паразитами на счет имущих, а имущие тоже были не бог весть как сильны и притом же вели дела свои в последней степени безалаберно.
Здравый ум диктовал старухе ее горячие речи против этих
людей, их образа жизни, взаимных отношений
друг к
другу.
Несмотря на видную простоту и безыскусственность этих отношений, они сильно не нравились старухе, и она с ожесточением смотрела на связь Лизы с
людьми, из которых, по мнению Абрамовны, одни были простяки и подаруи, а
другие — дармоеды и объедалы.
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1) студент Лукьян Прорвич, молодой
человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения в обществе коммунистических начал, безбрачия и вообще естественной жизни; 2) Неофит Кусицын, студент, окончивший курс, — маленький, вострорыленький, гнусливый
человек, лишенный средств совладать с своим самолюбием, также поставивший себе обязанностью написать свое имя в ряду первых поборников естественной жизни; 3) Феофан Котырло, то, что поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] —
человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже коммунист и естественник; 4) лекарь Сулима,
человек без занятий и без определенного направления, но с непреодолимым влечением к бездействию и покою; лицом черен, глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый студент, способный на все и ничего не делающий; из всех его способностей более
других разрабатывается им способность противоречить себе на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей делать, но полная презрения к обыкновенному труду.
— А вы отшельницей живете, скрываетесь. Мы с Женни сейчас же отыскали
друг друга, а вы!.. Целые годы в одном городе, и не дать о себе ни слуху ни духу. Делают так добрые
люди?
У него была
другая метода для расчета с
людьми, которые ему не нравились или которых почему-нибудь просто ему нужно было спрятать в карман.
— Вы ему разъясните, что это не все мы здесь, что у нас есть свои
люди и в
других местах.
Прислуга нас бросает;
люди не хотят идти к нам; у нас скука, тоска, которые вам нужны для того, чтобы только все слушали здесь вас, а никого
другого.
Вы вводите теперь равенство, заставляя нас обтирать башмаки
друг другу, и сортируете
людей, искавших возможности жить с нами, строже и придирчивее, чем каждый сделавшийся губернским аристократом.
На
другой день, часу в восьмом вечера, Афимья подала Райнеру карточку, на которой было написано: «Коллежский советник Иван Бенедиктович Петровский». Райнер попросил г. Петровского. Это был
человек лет тридцати пяти, блондин, с чисто выбритым благонамеренным лицом и со всеми приемами благонамереннейшего департаментского начальника отделения. Мундирный фрак, в котором Петровский предстал Райнеру, и анненский крест в петлице усиливали это сходство еще более.
— Мы ведь в
людях не нуждаемся, — сказал он с снисходительной улыбкой и, тотчас же приняв тон благородно негодующий, добавил: — а это нас подвели эти благородные русские
друзья Польши.
Петровского, как только он вышел на улицу, встретил молодой
человек, которому коллежский советник отдал свой бумажник с номинациею и
другими бумагами. Тут же они обменялись несколькими словами и пошли в разные стороны. У первого угла Петровский взял извозчика и велел ехать в немецкий клуб.
— Верю, Я верю в себя, в вас. В вас я очень верю, верю и в
других, особенно в женщин. Их самая пылкость и увлечение говорит если не за их твердость, то за их чистосердечность. А такие господа, как Красин, как Белоярцев, как множество им подобных… Помилуйте, разве с такими
людьми можно куда-нибудь идти!
— Средств нет, Лизавета Егоровна. Нужны
люди и нужны деньги, а у нас ни того, ни
другого.
В одном месте, подрывшись под стенку стога, два
человека, стуча зуб о зуб, изредка шепотом обмениваются
друг с
другом отрывочными фразами.
В
другом месте, в глубокой впадине стога, укрывшись теплыми бараньими пальто, лежали
другие два
человека и говорили между собою по-французски. По их выговору можно было разобрать, что один из них чистый француз,
другой итальянец из Неаполя или из
других мест южной Италии.
В конце этой анфилады проводник оставил Розанова, а через минуту в
другом конце покоя зашевелилась массивная портьера. Вошел небольшой
человек с неизгладимыми признаками еврейского происхождения и с непомерными усилиями держать себя англичанином известного круга.
Губерния налетела сюда, как обыкновенно губернии налетают: один станет собираться,
другому делается завидно, — дело сейчас находится, и, смотришь, несколько
человек, свободно располагающих временем и известным капиталом, разом снялись и полетели вереницею зевать на зеркальные окна Невского проспекта и изучать то особенное чувство благоговейного трепета, которое охватывает
человека, когда он прикасается к топазовой ручке звонка у квартиры могущественной особы.