Неточные совпадения
— Что это, матушка! опять за свои книжечки по ночам берешься? Видно таки хочется ослепнуть, — заворчала на Лизу старуха, окончив свою
долгую вечернюю молитву. — Спать не хочешь, — продолжала она, — так хоть бы подруги-то постыдилась!
В кои-то веки она к тебе приехала, а ты при ней чтением занимаешься.
Мы должны были
в последних главах показать ее обстановку для того, чтобы не возвращаться к прошлому и, не рисуя читателю мелких и неинтересных сцен однообразной уездной жизни, выяснить, при каких декорациях и мотивах спокойная головка Женни доходила до составления себе ясных и совершенно самостоятельных понятий о людях и их деятельности, о себе, о своих силах, о своем призвании и обязанностях, налагаемых на нее
долгом в действительном размере ее сил.
Посреди сеней, между двух окон, стояла Женни, одетая
в мундир штатного смотрителя. Довольно полинявший голубой бархатный воротник сидел хомутом на ее беленькой шейке, а слежавшиеся от
долгого неупотребления фалды далеко разбегались спереди и пресмешно растягивались сзади на довольно полной юбке платья.
В руках Женни держала треугольную шляпу и тщательно водила по ней горячим утюгом, а возле нее, на доске, закрывавшей кадку с водою, лежала шпага.
— Вы не припомните, Николай Степанович, когда доктор стал собираться
в Москву? — спросила Женни после
долгой паузы.
Нечай имел общую многим малороссам черту. Несмотря на
долгое пребывание
в Москве, он любил мешать свою русскую речь с малороссийскою, а если с кем мог, то и совсем говорил по-малороссийски. Доктор же свободно понимал это наречие и кое-как мог на нем объясняться по нужде или шутки ради.
Воспитывался он
в одной из гимназий серединной губернии, приехал
в Москву искать счастья и, добыв после
долгих скитальчеств место корректора, доставлявшее ему около шестидесяти рублей
в месяц, проводил жизнь довольно беспечную и о будущем нимало не заботился.
В двадцать один год Ульрих Райнер стал платить матери своей денежный
долг. Он давал уроки и переменил с матерью мансарду на довольно чистую комнату, и у них всякий день кипела кастрюлька вкусного бульона.
Ребенок был очень благонравен, добр и искренен. Он с почтением стоял возле матери за
долгими всенощными
в церкви Всех Скорбящих; молча и со страхом вслушивался
в громовые проклятия, которые его отец
в кругу приятелей слал Наполеону Первому и всем роялистам; каждый вечер повторял перед образом: «но не моя, а твоя да совершится воля», и засыпал, носясь
в нарисованном ему мире швейцарских рыбаков и пастухов, сломавших несокрушимою волею железные цепи несносного рабства.
Наконец, возвратясь
в один день с довольно
долгого объяснения, он громко запретил детям играть
в «республику» и объявил, что более не будет держать пансиона.
Потом покусал верхушку пера, пососал губы и начал: «Хотя и находясь
в настоящую время
в противозаконном положении без усякий письменный вид, но по
долгу цести и совести свяссенною обязанностию за
долг себе всегда поставляю донести, что…» и т. д.
Наконец все разрешилось:
в одно прелестное утро все имение Полиньки описали
в удовлетворение кредиторов, представивших векселя Калистратова с поручительною подписью его жены. Полинька сознала свою подпись,
долги мужа превышали ее состояние, и ее выгнали из ее имения.
— Так там решительно тихо? Гааа! Нет,
в этой сторонушке жить
дольше невозможно.
Если эти лица заходили к Евгении Петровне
в такое время, когда мужа ее не было дома и не случалось никого посторонних, то они обыкновенно проходили к ней через драпированную спальню
в ее розовую чайную, и здесь заводились
долгие задушевные беседы, напоминавшие былую простоту дома Гловацких.
Помада очень мало изменился
в Москве. По крайней ветхости всего его костюма можно было безошибочно полагать, что житье его было не сахарное. О службе своей он разговаривал неохотно и только несколько раз принимался рассказывать, что
долги свои он уплатил все до копеечки.
— Мне давно надоело жить, — начал он после
долгой паузы. — Я пустой человек… ничего не умел, не понимал, не нашел у людей ничего. Да я… моя мать была полька… А вы… Я недавно слышал, что вы
в инсуррекции… Не верил… Думал, зачем вам
в восстание? Да… Ну, а вот и правда… вот вы смеялись над национальностями, а пришли умирать за них.
— Н-нну, иные и с этим веществом да никаких безобразных чудес не откалывали и из угла
в угол не метались, — резонировал Вязмитинов. — Вот моя жена была со всех сторон окружена самыми эмансипированными подругами, а не забывала же своего
долга и не увлекалась.
Бывало, льстивый голос света // В нем злую храбрость выхвалял: // Он, правда, в туз из пистолета // В пяти саженях попадал, // И то сказать, что и в сраженье // Раз в настоящем упоенье // Он отличился, смело в грязь // С коня калмыцкого свалясь, // Как зюзя пьяный, и французам // Достался в плен: драгой залог! // Новейший Регул, чести бог, // Готовый вновь предаться узам, // Чтоб каждым утром у Вери //
В долг осушать бутылки три.
Неточные совпадения
Городничий (
в сторону).Прошу посмотреть, какие пули отливает! и старика отца приплел! (Вслух.)И на
долгое время изволите ехать?
Кто видывал, как слушает // Своих захожих странников // Крестьянская семья, // Поймет, что ни работою // Ни вечною заботою, // Ни игом рабства
долгого, // Ни кабаком самим // Еще народу русскому // Пределы не поставлены: // Пред ним широкий путь. // Когда изменят пахарю // Поля старозапашные, // Клочки
в лесных окраинах // Он пробует пахать. // Работы тут достаточно. // Зато полоски новые // Дают без удобрения // Обильный урожай. // Такая почва добрая — // Душа народа русского… // О сеятель! приди!..
«Недаром
в зиму
долгую // (Толкуют наши странники) // Снег каждый день валил.
Так, схоронив покойника, // Родные и знакомые // О нем лишь говорят, // Покамест не управятся // С хозяйским угощением // И не начнут зевать, — // Так и галденье
долгое // За чарочкой, под ивою, // Все, почитай, сложилося //
В поминки по подрезанным // Помещичьим «крепям».
А если и действительно // Свой
долг мы ложно поняли // И наше назначение // Не
в том, чтоб имя древнее, // Достоинство дворянское // Поддерживать охотою, // Пирами, всякой роскошью // И жить чужим трудом, // Так надо было ранее // Сказать… Чему учился я? // Что видел я вокруг?.. // Коптил я небо Божие, // Носил ливрею царскую. // Сорил казну народную // И думал век так жить… // И вдруг… Владыко праведный!..»