Неточные совпадения
Утро прошло скучно. Глафира Васильевна
говорила о спиритизме и
о том, что она Водопьянова уважает, гости зевали. Тотчас после обеда все собрались в город, но Лариса не хотела ехать в свой дом одна с братом и желала, чтоб ее отвезли на хутор к Синтяниной, где была Форова. Для исполнения этого ее желания Глафира Васильевна устроила переезд в город вроде partie de plaisir; [
приятной прогулки (франц.).] они поехали в двух экипажах: Лариса с Бодростиной, а Висленев с Гордановым.
— Эта статья нынче много весит и заставляет
говорить о человеке, — решил он и затем смело посоветовал Бодростину не пренебрегать этой статьей, тем более, что она может доставлять
приятное развлечение.
Оно красиво, да и трудно будет привыкать. Контора наша радуется новизне, а мне от души жаль старого Петербурга, да еще Санкт-Петербурга. В этом Петрограде чувствуешь себя так, будто в новом сюртуке весь день торчишь в приемной у начальства; и хорош сюртук, а все жаль старого пиджачка, в котором каждое пятно
говорит о приятном уюте.
Неточные совпадения
Редко встречая Анну, он не мог ничего ей сказать, кроме пошлостей, но он
говорил эти пошлости,
о том, когда она переезжает в Петербург,
о том, как ее любит графиня Лидия Ивановна, с таким выражением, которое показывало, что он от всей души желает быть ей
приятным и показать свое уважение и даже более.
— Да я вовсе не имею претензии ей нравиться: я просто хочу познакомиться с
приятным домом, и было бы очень смешно, если б я имел какие-нибудь надежды… Вот вы, например, другое дело! — вы, победители петербургские: только посмотрите, так женщины тают… А знаешь ли, Печорин, что княжна
о тебе
говорила?
Чичиков, разумеется, подошел тот же час к даме и, не
говоря уже
о приличном приветствии, одним
приятным наклоненьем головы набок много расположил ее в свою пользу.
Теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные,
приятные, а таких, которые бы на всеобщий позор выставили свою физиогномию под публичную оплеуху, отыщется разве каких-нибудь два, три человека, да и те уже
говорят теперь
о добродетели.
Я очень хорошо помню, как раз за обедом — мне было тогда шесть лет —
говорили о моей наружности, как maman старалась найти что-нибудь хорошее в моем лице,
говорила, что у меня умные глаза,
приятная улыбка, и, наконец, уступая доводам отца и очевидности, принуждена была сознаться, что я дурен; и потом, когда я благодарил ее за обед, потрепала меня по щеке и сказала: