Многие
тогдашние люди с благочестивыми стремлениями и с образованным вкусом, по той или другой причине, никак не могли «принять все как в катехизисе», но не хотели слушать и «чуждого гласа», а получали успокоение для своих мучительных противоречиий в излюбленных толкованиях и поучениях Михаила.
Страшна и неверна была жизнь
тогдашнего человека; опасно было ему выйти за порог дома: его, того гляди, запорет зверь, зарежет разбойник, отнимет у него все злой татарин, или пропадет человек без вести, без всяких следов.
— Впрочем, я ведь почему это так утверждаю, — вдруг подхватил князь, видимо желая поправиться, — потому что
тогдашние люди (клянусь вам, меня это всегда поражало) совсем точно и не те люди были, как мы теперь, не то племя было, какое теперь в наш век, право, точно порода другая…
Приняв в соображение, что все условия французской комедии, чтимые и уважаемые беспрекословно самыми умными
тогдашними людьми, теперь скучны и невыносимы даже в Мольере; что Мольер в малейших подробностях считался тогда непогрешимым образцом, что Загоскин, разумеется, благоговейно шел по тем же следам — надобно признать немало дарования в сочинителе, если его талант пробивается сквозь всю эту кору.
Неточные совпадения
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю. Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один
человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать
людей столько, чтоб всякий считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…
Они были порождение
тогдашнего грубого, свирепого века, когда
человек вел еще кровавую жизнь одних воинских подвигов и закалился в ней душою, не чуя человечества.
Он сам, этот мрачный и закрытый
человек, с тем милым простодушием, которое он черт знает откуда брал (точно из кармана), когда видел, что это необходимо, — он сам говорил мне, что тогда он был весьма «глупым молодым щенком» и не то что сентиментальным, а так, только что прочел «Антона Горемыку» и «Полиньку Сакс» — две литературные вещи, имевшие необъятное цивилизующее влияние на
тогдашнее подрастающее поколение наше.
Я пишу теперь, как давно отрезвившийся
человек и во многом уже почти как посторонний; но как изобразить мне
тогдашнюю грусть мою (которую живо сейчас припомнил), засевшую в сердце, а главное — мое
тогдашнее волнение, доходившее до такого смутного и горячего состояния, что я даже не спал по ночам — от нетерпения моего, от загадок, которые я сам себе наставил.
Если она вовсе не была так хороша собой, то чем мог в ней прельститься такой
человек, как
тогдашний Версилов?