Фермор отвечал, что он
был на службе в Варшаве, но имел несчастие там заболеть и, по приказанию его высочества, привезен своим братом Павлом в Петербург, а теперь находится для пользования свежим воздухом у брата в лагере.
Неточные совпадения
А между тем они оба окончили офицерские классы и
были выпущены
на службу: Брянчанинов из верхнего класса в Динабург, а Чихачев из нижнего — в учебный саперный батальон.
Как только у нас возгорелась война с Турциею, то Чихачев и Брянчанинов оба разом подали просьбы об отставке. Это
было и странно, и незаконно, и даже постыдно, так как представляло их трусами, но тем не менее они ни
на что это не посмотрели и просили выпустить их из военной
службы в отставку.
Это
было будто бы уже
на походе, и молодые друзья должны
были отстать от своих частей при пересудах и ропоте своих товарищей, из которых одни им завидовали, как баричам, уходившим от
службы в опасное время, а другие старались дать им чувствовать свое презрение, как трусам.
В училище сии не могли оказывать никому никакой помехи, а с выходом
на службу преобладающее общее настроение, казалось, без сомнения, должно их убедить в непригодности их мечтаний и сравнять со всеми другими, которые ничего мечтательного не затевали, а ортодоксально верили, что «
быть инженером — значит купаться в золоте».
Кто-то возгласил известное стихотворение Пушкина, оканчивающееся словами: «да здравствует разум», и все
пили этот тост, но Фермор не
пил, — ему не из чего
было пить за «разум», — его бокал
был разбит после тоста «за честность в жизни и
на службе».
Сумасшествия у него не находили, но он действительно
был нервно расстроен, уныл и все писал стихи во вкусе известного тогда мрачного поэта Эдуарда Губера. В разговорах он здраво отвечал
на всякие вопросы, исключая вопроса о
службе и о честности. Все, что касалось этого какою бы то ни
было стороной, моментально выводило его из спокойного состояния и доводило до исступления, в котором он страстно выражал свою печаль об утрате веры к людям и полную безнадежность возвратить ее через кого бы то ни
было.
Брат Николая Федоровича, Павел Фермор, о котором неоднократно приходилось упоминать в этой эпопее, не мог сопровождать больного в Штетин. Он нужен
был по
службе в петергофском лагере, а Николай Федорович
был поручен смотрению своего товарища, по фамилии Степанова, которому вместе с больным
были поручены и деньги
на его расходы и подробная инструкция, как больного везти, оберегая его от всяких опасностей в пути. Он же должен
был и устроить Николая Фермора в Берлине, согласно воле и приказанию императора.
Я, конечно, не хочу этим выразить, что мундир может действовать и распоряжаться независимо от содержащегося в нем человека, но, кажется, смело можно утверждать, что при блестящем мундире даже худосочные градоначальники — и те могут
быть на службе терпимы.
Мы спросили Абелло и Кармена: он сказал, что они уже должны
быть на службе, в администрации сборов, и послал за ними тагала, а нас попросил войти вверх, в комнаты, и подождать минуту.
Прошло с год, дело взятых товарищей окончилось. Их обвинили (как впоследствии нас, потом петрашевцев) в намерении составить тайное общество, в преступных разговорах; за это их отправляли в солдаты, в Оренбург. Одного из подсудимых Николай отличил — Сунгурова. Он уже кончил курс и
был на службе, женат и имел детей; его приговорили к лишению прав состояния и ссылке в Сибирь.
Неточные совпадения
Поят народ распущенный, // Зовут
на службы земские, // Сажают, учат грамоте, — // Нужна ему она!
Левин помнил, как в то время, когда Николай
был в периоде набожности, постов, монахов,
служб церковных, когда он искал в религии помощи, узды
на свою страстную натуру, никто не только не поддержал его, но все, и он сам, смеялись над ним. Его дразнили, звали его Ноем, монахом; а когда его прорвало, никто не помог ему, а все с ужасом и омерзением отвернулись.
Первые шаги его в свете и
на службе были удачны, но два года тому назад он сделал грубую ошибку.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по
службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем
на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него
была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они ни
были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
― Вот я завидую вам, что у вас
есть входы в этот интересный ученый мир, ― сказал он. И, разговорившись, как обыкновенно, тотчас же перешел
на более удобный ему французский язык. ― Правда, что мне и некогда. Моя и
служба и занятия детьми лишают меня этого; а потом я не стыжусь сказать, что мое образование слишком недостаточно.