Неточные совпадения
Против деда и жены его, взысканных всеми милостями рока, поднималась мелкая зависть, которая зорко следила за понижением уровня их значения и, наконец, дождалась времени, вполне благоприятного для
того,
чтобы с ними переведаться.
Сами мы все жили в трех комнатках, а для князя она все хотела,
чтобы весь дом в параде был, и дума ее сиятельства была такая, что если его еще будет преследовать несчастие,
то чтоб он нашел какой-нибудь способ объясниться
с главнокомандующим или государю бы все от чистого сердца объяснил и вышел в отставку.
В церковь его паникадил был заказан, в село бедным деньги посланы, да и еще слепому
тому злому в особину на его долю десять рублей накинуто,
чтобы добрей был, а Грайворону тут дома мало чуть не однодворцем посадили: дали ему и избу со светелкой, и корову, и овец
с бараном, и свинью, и месячину, а водка ему всякий день из конторы в бутылке отпускалась, потому что на весь месяц нельзя было давать: всю сразу выпивал.
А если когда князя долго нет и княгиня скучают,
то положат пред собою от нетерпения часики
с такою скорою стрелкой, — мы ее «тиран жизни» прозвали, — и обе вместе,
чтобы не заснуть, на эту стрелку, на «тиран жизни», и смотрим.
С этих-то пор Ольга Федотовна начала «садиться при княгине», сначала только для
того,
чтобы прогонять вместе
с нею сон, следя за неустанным движением «тирана жизни», а потом и в некоторых других случаях, когда княгиня предпочитала иметь пред собою Ольгу Федотовну более в качестве друга сердца, чем в качестве слуги.
Дело это вышло из
того, что Марье Николаевне, которая не уставала втирать своих братьев во всеобщее расположение и щеголять их образованностью и талантами, пришло на мысль просить Ольгу Федотовну,
чтобы та в свою очередь как-нибудь обиняком подбила бабушку еще раз позвать к себе богослова и поговорить
с ним по-французски.
Бабушка и для архиерейского служения не переменила своего места в церкви: она стояла слева за клиросом,
с ней же рядом оставалась и maman, а сзади, у ее плеча, помещался приехавший на это торжество дядя, князь Яков Львович, бывший тогда уже губернским предводителем. Нас же, маленьких детей,
то есть меня
с сестрою Nathalie и братьев Аркадия и Валерия, бабушка велела вывесть вперед,
чтобы мы видели «церемонию».
В
то время как сборы княгини совсем уже приходили к концу, губернский город посетил новый вельможа тогдашнего времени — граф Функендорф, незадолго перед
тем получивший в нашей губернии земли и приехавший
с тем,
чтобы обозреть их и населять свободными крестьянами. Кроме
того, у него, по его высокому званию, были какие-то большие полномочия, так что он в одно и
то же время и хозяйничал и миром правил.
Граф действительно ехал
с тем,
чтобы проследить тропу к бабушкиному сердцу и состоянию; чутье княгини не ошибалось: он хотел искать ее руки; конечно, желал быть вежлив, но меж
тем неожиданно обидел Рогожина и сам обиделся.
Бабушка, при всей своей проницательности, этого не замечала: она была так честна, что не могла подумать,
чтобы кому-нибудь могла прийти в голову сатанинская мысль вооружать дитя против матери. И из-за чего и для чего все это делалось? Кажется, единственно из-за
того, что в нашем обществе всем тяжело переносить присутствие лица
с умом ясным и
с характером твердым и открытым.
В подкрепление этой просьбы княгиня пожала Функендорфу руку, и они расстались; а чуть только карета графа отъехала от подъезда, бабушка сейчас же позвала к себе Ольгу Федотовну и послала ее к модистке,
чтобы та принесла ей «коробук самых солидных чепцов». Выбрав себе из них самый большой,
с крахмальным бантом на темени, княгиня сейчас же надела на себя этот старушечий чепец и, осмотревшись пред зеркалом, велела, чтоб ей таких еще две дюжины нашили.
Этими словами monsieur Gigot стремился выразить, что непонимающие его комнатные люди достойны только
того,
чтобы их поставить на плот, дать им в руки валек и заставить их мыть белье
с деревенскими бабами.
Отношения Gigot к другим лицам бабушкиного штата были уже далеко не
те, что
с Ольгою Федотовною: чинный Патрикей оказывал французу такое почтение, что Gigot даже принимал его за обиду и вообще не имел никакой надежды сколько-нибудь
с Патрикеем сблизиться, и притом же он совершенно не понимал Патрикея, и все, что этот княжедворец воздавал Gigot, «для
того,
чтобы ему чести прибавить», сей последний истолковывал в обратную сторону.
Князю Якову учение давалось
с большим трудом: он был почти постоянно занят и в немногие часы свободы или сидел безмолвно в креслах
с важностью, которая в маленьком мальчике была довольно комична, или вместо
того,
чтобы шалить и бегать, он читал какую-нибудь детскую книгу.
О заутрени он приходил туда, спрашивал у сына уроки, изъяснял ему, чего
тот не понимал, потом в этот раз обедал посытнее кушаньем, которое приготовляла жена, и о вечерни опять
с тем же посошком уходил в уездный городишко к месту своего служения: в понедельник на заре, когда сторож открывал дверь,
чтобы выметать классы, Червев уже ждал его, сидя на порожке.
С тех пор, как граф явил ей веру свою во всем блеске, графиня только и думала о
том,
чтобы наградить его и в
то же время спасти его драгоценную душу присоединением ее от ереси Лютера ко греко-восточному православию.
Отступление от этих правил граф считал позволительным только в
том единственном случае, когда для человека возникают новые обязательства к существам,
с которыми он должен искать полного единения, для которых человек обязан «оставить отца и мать». Такое существо, разумеется, жена. Высоко ставя принцип семейный, граф говорил, что он считает в высшей степени вредным,
чтобы члены одной и
той же семьи держались разных религиозных взглядов и принадлежали к разным церквам.
Бабушка поняла, что эти дамы, при участии которых подносится подарок, тоже здесь для ширм, для
того,
чтобы всем этим многолюдством защититься от бабушкиной резкости. Княгине это даже стало смешно, и бродившие у нее по лицу розовые пятна перестали двигаться и стали на месте. Теперь она сходилась лицом к лицу
с этой женщиной, которая нанесла ей такой нестерпимый удар.
Кроме
того, княгиня посягнула для «нелюбимой дочери» на свою собственную часть:
чтобы соединить выделяемые ей поля, бабушка решила просить собственного выдела,
с тем чтоб при новой нарезке соединить интервалы дочерних полей на счет своей вдовьей части.
За дорогу бабушка имела время все это сообразить и сосчитать и, совсем на этот счет успокоясь, была весела как прежде: она шутила
с детьми и
с Gigot, который сидел тут же в карете на передней лавочке; делала Патрикею замечания о езде, о всходах озими и
тому подобном; сходила пешком на крутых спусках и, как «для моциона», так и «
чтобы лошадей пожалеть», пешком же поднималась на горы, причем обыкновенно задавала французу и детям задачу: кто лучше сумеет взойти и не умориться.
Опасность эта была
тем вероятнее, что дяде невозможно было скрывать капризов своей жены: все замечали, что Александра Ярославовна частенько по целым дням не говорила
с мужем ни одного слова и даже не отвечала на его вопросы, которые он ей предлагал,
чтобы скрыть существующие неудовольствия.
Ну, вижу, сынок мой не шутя затеял кружиться, и отписала ему,
чтобы старался учиться наукам и службе, а о пустяках, подобных городским барышням, не смел думать, а он и в этот тон ответ шлет: «Правы, — говорит, — вы, милая маменька, что, не дав мне благословления, даже очень меня пожурили: я вполне
того был достоин и принимаю строгое слово ваше
с благодарностью.
Европа произвела на него нехорошее впечатление: он находил, что там «мещанство кишит везде, кроме разве одной Англии»; но и Англия для него не годилась, во-первых, потому, что он не знал английского языка, а учиться не хотел, ибо находил, что это поздно и напрасно, так как против этого вооружилась сама природа, даровавшая Якову Львовичу миниатюрный ротик
с пухленькими губками сердечком, благодаря чему он постоянно говорил немножко присюсёкивая и не мог «сделать рот квадратом», что, по его мнению, было решительно необходимо для
того,
чтобы говорить по-английски.
Жалея дочь и внучат, старушка построила им на пожарище дом и дала из общего капитала денег на оборот, разумеется
с тем,
чтобы зять, поправясь, возвратил деньги обратно, а при этом поручилась за него еще кое-кому и сторонним людям, имевшим к ней доверие.
Он снесся,
с кем нужно было, в Петербурге и, получив уведомление, что государь удостоит чести принять от дворян бал в их дворянском собрании, считал это дело налаженным как нельзя лучше и хлопотал только о
том,
чтобы бал был достоин места, где дается, и высокого гостя, в честь которого он готовится.
С тех пор как она вышла замуж за Якова Львовича, который имел за собою двадцать восемь поколений, восходящих до Рюрика, но
тем не менее вел себя, по ее мнению, вульгарно и не только знался
с людьми, способными «ссориться и мириться», но и сам иным благоволил,
с другими не ладил, не разбирая их положения, и не ладил бог весть из-за чего, по побуждениям, которых Наталья Ярославовна не только не могла понять, но даже не допускала,
чтобы что-нибудь подобное могло иметь в жизни место и значение.
Чтобы он любил и уважал свою жену, это было довольно трудно допустить,
тем более что, по мнению очень многих людей, против первого существовали будто бы некоторые доводы, а второе представлялось сомнительным, потому что дядя,
с его серьезною преданностью общественным делам, вряд ли мог уважать брезгливое отношение к ним Александры Ярославовны, которая не только видела в чуждательстве от русского мира главный и основной признак русского аристократизма, но даже мерила чистоту этого аристократизма более или менее глубокою степенью безучастия во всем, что не касается света.
Дядя в это решительно не мешался и даже не показывал ни малейшего вида, что он в этом отношении чем-нибудь недоволен Я не думаю,
чтобы ему их воспитание нравилось; нет: он, как я уже позволила себе о нем выразиться, будучи лицом; которое неизвестно откуда принесло
с собою в жизнь огромный запас превосходных правил и истин, не мог быть доволен
тем, что делала из его детей его собственная жена.