Неточные совпадения
Короткие приятельские связи у Ольги Федотовны
были в другом кружке, именно в духовенстве. К своим приходским священникам и к дьякону она езжала вечером в воскресенье, в
гости на чашку чая, и в этом же кружке
был у нее ее единственный сердечный друг и ее единственная в жизни любовь — любовь такая целомудренная и ароматная, что я не встречала ничего ей подобного ни в жизни, ни в описаниях.
Бабушка в этот день
была, по-видимому, не в таком покорном настроении духа: она как будто вспомнила что-то неприятное и за обедом, угощая у себя почетного
гостя, преимущественно предоставляла занимать его дяде, князю Якову Львовичу, а сама
была молчалива. Но когда архиерей, сопровождаемый громким звоном во все колокола, выехал из родного села в карете, запряженной шестериком лучших бабушкиных коней, княгиня даже выразила на него дяде и maman свою «критику».
— Красоту он, — говорила старушка, — имел такую, что хотя наш женский пол, бывало, и всякий день его видел, но, однако, когда у княгини бывали в залах для
гостей большие столы, то все с девичьей половины через коридорные двери глядеть ходили, как он, стоя у особого стола за колоннами,
будет разливать горячее.
Во все время этого ожидания нуждающийся
гость ходил к княгине обедать, и если он
был ей по душе, то его приглашали к ней к вечернему чаю; а впрочем, он мог без стеснения располагать собою, как ему угодно.
У нее
были заветные друзья, но избранных
гостей у нее никогда не
было; в ее доме все
были равны, и она ко всем
была одинаково приветлива.
Все эти люди считали обязанностью хоть раз побывать у бабушки, и она им, разумеется,
была рада, так как у нее «
гость был божий посол», но тем не менее тут с этими «послами» иногда происходили прекурьезные расправы, которыми злополучная Марья Николаевна терзалась и мучилась беспримерно.
В доме такой
был обычай, что Марья Николаевна, в качестве друга княгини, всегда должна
была присутствовать в числе
гостей и к тому же непременно занимать одно из ближайших к хозяйке мест.
Как ни долог
был срок, в течение которого бабушка ее приучала к занятию этой позиции, скромная Марья Николаевна никак к ней не могла привыкнуть и обыкновенно терялась при входе каждого нового
гостя и для смелости улыбалась и окручивала свои руки в жгутик свитым носовым платочком.
Если же входящий
гость был не знакомый местный дворянин, которому все уставы и учреждения бабушкиного дома
были известны, а лицо заезжее, то Марьей Николаевной овладевало самое критическое беспокойство.
Видно
было, что чем это для нее мучительнее, тем усерднее она об этом старалась и успокаивалась только, когда
гость, наконец, замечал ее заботы и отдавал ей поклон наравне со всеми другими; случалось, что заезжие люди, представляясь бабушке, не удостоивали внимания Марью Николаевну, которая имела вид смущенной и смешной приживалки.
Конечно, ей это не
было нужно, — но для бабушки и особенно для самого
гостя, потому что она знала, какая беда не минует его, если он «пустит ее в тенях».
Также ревнива
была княгиня к малейшему покушению
гостя показать свою важность или воспитанность пред другими. Марья Николаевна, бывшая своего рода bête noire [Здесь в смысле — козел отпущения (дословно: «черный зверь», франц.)] во всех подобных случаях, говорила мне...
Мы ведь здесь русские, и вот друг мой Марья Николаевна… она по-французски и не понимает, и может подумать что-нибудь на ее счет, и обидеться может…» И все говорит, бывало, этак чаще всего за меня, так что даже, право, мученье это мне
было при
гостях сидеть; но огорчать я ее не могла и друзей через это приобретала: кого она этак хорошо с своими извинениями отчитает, сам же после этого над собою смеется.
Княгиня отвечала, что она всякому
гостю всегда рада и дня не назначает, но только извещает, что она вскоре едет в Петербург за дочерью, и просит графа, если ему угодно у нее
быть, то не замедлить.
Но
гостей надо
было принять, и день их приезда настал: день этот
был погожий и светлый; дом княгини сиял, по обыкновению, полной чашей, и в нем ни на волос не
было заметно движение сверх обыкновенного; только к столу
было что нужно прибавлено, да Патрикей, сходив утром в каменную палатку, достал оттуда две большие серебряные передачи, круглое золоченое блюдо с чернью под желе, поднос с кариденами (queridons) да пятнадцать мест конфектного сервиза.
Дон-Кихот
был на этот случай в памяти и как будто даже обрадовался
гостю, с которым мог говорить о предметах, недоступных пониманию Зинки и других мужиков.
Бабушку в этот свой первый приезд в Протозаново наш чудак не видал: они, конечно, знали нечто друг о друге по слухам, но свидеться им не приходилось. В этот раз бабушке тоже
было не до свидания с
гостем, потому что княгиня занялась больным и даже не имела времени обстоятельно вникнуть, кем он спасен и доставлен. Но зато, похоронив Грайворону, она сию же минуту откомандировала Патрикея к Рогожину отблагодарить его и просить к княгине
погостить и хлеба-соли откушать.
Губернатору и графу Функендорфу угрожало то же самое: в зале пробило уже два часа, а они еще не жаловали. Обладавшие аппетитом
гости напрасно похаживали около окон и посматривали на открытую дорогу, на которой должен
был показаться экипаж, — однако его не
было. Проходила уже и отсроченная четверть часа, и княгиня готовилась привстать и подать руку Рогожину, который имел привилегию водить бабушку к столу, как вдруг кто-то крикнул: «Едут!»
Все это
было не в ее вкусе, но она смолчала и пригласила
гостей присесть на минуту, а потом сейчас же почти встала и, подав руку графу, отправилась к столу.
Обед кончился благополучно:
гость был разговорчив; бабушка внимательно его слушала.
В минуты приезда неожиданных
гостей княгиня только что вернулась из института, где на другой день назначен
был выпуск, и находилась в неприятном волнении. Она встретила друзей с изумлением, и ее первым к ним словом
был вопрос...
Одно, к чему monsieur Gigot никогда не мог приучить себя, это
был фруктовый квас. Иностранное вино за столом княгини подавалось только при
гостях, и то monsieur Gigot неудобно
было им лакомиться, так как никогда не пившая никакого вина княгиня находила, что и гувернеру неприлично
пить вино при детях, а после стола Патрикей Семеныч имел обыкновение припечатывать все нераспитые бутылки, «чтобы люди не баловались».
Без работы она никогда не оставалась, и потому, в тоне или не в тоне
было работать при
гостях, это ее не озабочивало.
—
Будет,
будет, — верю… благодарю, — отвечала она, усаживая
гостя.
Эти
гости были здесь так оживлены и веселы, что им показалось, будто княгиня Варвара Никаноровна просидела со своею гостьею у дочери всего одну минуту, но зато при возвращении их никто бы не узнал: ни эту хозяйку, ни эту гостью, — даже ассистентки графини сморщились, как сморчки, и летели за графинею, которая пронеслась стремглав и, выкатив за порог гостиной, обернулась, обшаркнула о ковер подошву и сказала...
Гости переглянулись и один по одному тихо вышли. Княгиня их не удерживала. Она осталась вдвоем с графом, который тоже не совсем
был доволен своим положением и не знал, что делать с разгневанной княгиней. Он, я думаю,
был только очень рад, что женится не на ней, а на ее дочери.
Княгиня, отправив этих
гостей, успокоилась. К Патрикею, правда, являлся полицейский узнавать, что за человек живет у них под именем дворянина Рогожина, но Патрикей знал, как обходиться с чиновными людьми: он дал ему двадцать пять рублей и сказал, что это
был из их мест крепостной, в уме тронутый, но его в Белые берега к подспудным мощам отправили.
На свадьбе их ничего не произошло замечательного:
было все пышно, хорошо,
было много
гостей, роздано всем много подарков и много денег.
День отъезда молодых
был давно назначен: княгиня собиралась сама уехать к себе в Протозаново тотчас по отъезде Функендорфов. Знакомым, которые уговаривали княгиню еще
погостить в «хорошем городе Петербурге», она отвечала...
Она сдалась более на просьбы крестьян и, «чтобы им не
было худо», осталась в Протозанове «в
гостях у сыновей» и жила просто, кушая вместе с Ольгою самое простое кушанье Ольгиного приготовления, ни о каких вопросах общего государственного управления не хотела знать и умерла спокойно, с твердостью, и даже шутила, что теперь опять ничего не боится и что Фотий на нее, наверное, больше грозиться не
будет.
Дядя приезжал раза два летом и иногда
гостил у нас по неделе, а тетка появлялась к нам положительно один раз в год, к Прасковьину дню, когда maman
была именинница.
Он снесся, с кем нужно
было, в Петербурге и, получив уведомление, что государь удостоит чести принять от дворян бал в их дворянском собрании, считал это дело налаженным как нельзя лучше и хлопотал только о том, чтобы бал
был достоин места, где дается, и высокого
гостя, в честь которого он готовится.
Неточные совпадения
Городничий. А уж я так
буду рад! А уж как жена обрадуется! У меня уже такой нрав: гостеприимство с самого детства, особливо если
гость просвещенный человек. Не подумайте, чтобы я говорил это из лести; нет, не имею этого порока, от полноты души выражаюсь.
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка!
Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно
было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
В то время существовало мнение, что градоначальник
есть хозяин города, обыватели же
суть как бы его
гости. Разница между"хозяином"в общепринятом значении этого слова и"хозяином города"полагалась лишь в том, что последний имел право сечь своих
гостей, что относительно хозяина обыкновенного приличиями не допускалось. Грустилов вспомнил об этом праве и задумался еще слаще.
Но Прыщ
был совершенно искренен в своих заявлениях и твердо решился следовать по избранному пути. Прекратив все дела, он ходил по
гостям, принимал обеды и балы и даже завел стаю борзых и гончих собак, с которыми травил на городском выгоне зайцев, лисиц, а однажды заполевал [Заполева́ть — добыть на охоте.] очень хорошенькую мещаночку. Не без иронии отзывался он о своем предместнике, томившемся в то время в заточении.
Он прошел вдоль почти занятых уже столов, оглядывая
гостей. То там, то сям попадались ему самые разнообразные, и старые и молодые, и едва знакомые и близкие люди. Ни одного не
было сердитого и озабоченного лица. Все, казалось, оставили в швейцарской с шапками свои тревоги и заботы и собирались неторопливо пользоваться материальными благами жизни. Тут
был и Свияжский, и Щербацкий, и Неведовский, и старый князь, и Вронский, и Сергей Иваныч.